Сам как-нибудь разберусь.
– Никто тебе и не навязывал, – сказала Вера примирительно. – Я ее пригласила к себе. Очень милая и симпатичная девушка.
– Знаем мы! Только и слышишь: ничего не любит, ничем не интересуется. Да, ничего не люблю и ничем не интересуюсь. А вам-то какое дело? Кому от этого плохо? Что я, кого граблю или убиваю? Если я чихал на эту вашу Машеньку, то что, конец света?
– Какой ты закоренелый эгоист, – вздохнула мать.
– Он не эгоист, – сказал Клементьев. – Он хам и лодырь. Он воинствующий хам и принципиальный лодырь. В детстве, если я не приносил клока сена корове, меня лишали молока. И я считал это справедливым. Если я грубил отцу, он меня бил тяжелым трофейным ремнем. И это тоже было справедливо. Потому что вся жизнь нашей семьи зависела от отца, и семья обязана была поддерживать его во всем.
– Домострой.
Лапушка бросил вилку и зашагал к выходу.
– Лишаю тебя ужина, – крикнул ему вдогонку Клементьев.
* * *
Машина медленно ехала по рыхлому ракушечнику. Песок барабанил сзади по багажнику. Жена сидела рядом в темных очках, поглядывая по сторонам – пыталась среди отдыхающих разглядеть сына. Она была взволнована.
– С ним что-то происходит. Взорвался из-за чепухи.
– Я тебе скажу, что происходит, – дорога стала плотнее, и Клементьев прибавил скорость, чтобы быстрее добраться до лагеря: духота в машине стала нестерпимой. – Происходит с ним знаешь что? Он обнаглел. Обнаглел он совершенно естественно, по всем законам психологии. Потому что у него масса прав, но никаких обязанностей. А это разлагает человека. У меня в детстве был четкий круг обязанностей. Каждый день я должен натаскать бочку воды, помазать навозом с глиной полы в комнатах, обеспечить или сеном или травой корову, начистить к ужину картошку, поработать на огороде. Вечером отец принимал рапорт. Если все было как следует, отец говорил довольно: «Ну, а сейчас не грех и подзакрепиться», и я садился за стол как равноправный член семейства и ел наравне со всеми. Если же работа была выполнена не полностью, я получал лишь кусок хлеба и кружку воды.
– А если совсем не выполнена?
– Такое было только один раз. Я был лишен еды полностью на сутки. Вот тогда я узнал, что такое голод! Сколько ни упрашивал – отец оставался непоколебим. Тогда я его считал жестоким, сейчас понимаю, что он был прав.
– То были другие времена.
– Что значит другие времена? Времена всегда одни и те же. В том смысле, что труд формирует человека как личность. Конечно, отец и мать мои сами могли и натаскать воды, и помазать полы, и почистить картошку, но они понимали, что мы росли бы тогда иждивенцами, что у нас появилась бы масса свободного времени, и еще не известно, на что бы мы его употребили.
– Лапушка рос болезненный…
– Это мы так считали. А потом и он начал привыкать к мысли, что он болезненный и трудиться ему вредно.
– Вот заладил: «трудиться, трудиться». Что делать-то? Коровы у нас нет, картошка продается в пакетах мгновенного приготовления – залил молоком и готово пюре. Или, может, отказаться от уборщицы? Пусть Лапушка убирает квартиру?
– Может быть.
– Значит, ты сторонник искусственных трудностей?
– Ни в коем случае. Но я всегда твердил, что у него должен быть круг обязанностей.
– Какой?
– Не знаю… Ты даже не хотела разговаривать на эту тему. Дескать, пусть отдыхает, пока маленький, успеет наработаться. Вот и дождались…
– Ничего страшного не произошло.
– Конечно.
– Подумаешь. Дети сейчас такие дерзкие. Соседский мальчишка вон гоняет мать за папиросами.
– Не утешай себя. Сегодня произошел ужасный случай, и я это так не оставлю.
– Что же ты собираешься делать?
– С сегодняшнего дня я перестрою наши отношения в семье. Я определю ему круг обязанностей.
– Какой?
– Подумаю.
– Может быть, когда приедем домой?
– Ага. Ты всегда вот так. Откладываешь. Нет. С сегодняшнего же вечера.
У поворота на косу Клементьев решил срезать круг и поехал не по проторенной дороге, а чуть левее, и машина тут же залезла по оси в ракушечник. Клементьев рванул назад, потом вперед, но этим еще больше усугубил положение.
– Надо тебе было лезть в песок, – сказала жена.
– Это все твой Лапушка, – проворчал Клементьев. – Иди за лопатой.
Вера сбегала за лопатой.
– А ты знаешь, его дома нет, – скачала она, вернувшись.
Клементьев усмехнулся:
– Ты думала – он ждет нас, чтобы покаяться. Наверняка не придет ночевать.
– Не придет? – ахнула Вера. – Где же он будет ночевать?
– Пробродит всю ночь, скрежеща зубами и проклиная нас. Он считает, что мы страшно к нему несправедливы.
– Значит, сегодня его не ждать?
– Возможно, притащится к утру, когда проголодается.
– Ты все-таки жесток. Заставлять голодать бедного ребенка…
– Ну, ну, жалко уже…
– А вдруг он заблудится или на него нападут?
– Пошло… поехало…
– Я тебе этого тогда никогда не прощу.
– Так и знал, это дело кончится тем, что я окажусь виноват. Подай-ка лучше лопату.
– Знаешь что? – сказала жена. – Мне надо съездить в город. Походить по магазинам. В глуши иногда такие вещи попадаются…
– Не хочется тащиться по жаре.
– Я съезжу сама. Надо же когда-то учиться.
Жена немного умела водить машину.
– Но ты же не сможешь по городу.
– Я оставлю на окраине, а сама поеду автобусом.
Клементьев по опыту знал – спорить бесполезно. Если уж Вере чего захотелось… Какие вещи могут быть в этом захолустном городке?
– Поезжай, если хочешь, только осторожно.
– Может быть, где встречу Лапушку.
Вера переоделась в спортивный костюм, специально купленный для вождения машины, свободно облегающий тело, не стесняющий движений, под цвет машины. Она села за руль, тронула рычаг переключения передач.
– На кого я похожа?
– На миллионершу из американского боевика.
Вера усмехнулась:
– На миллионершу… У них такие драгоценности… А ты покупаешь мне одни стекляшки.
Но, видно, сравнение ей понравилось, хотя Клементьев не первый раз произнес его.
– Подай мне очки.
Он сходил в палатку, где жена переодевалась, и принес защитные очки.
– И очки какие-то глупые… Может, в городе попадется что стоящее. Ну, я поехала. Не скучай здесь.
– Будь осторожна. Не гони.
Клементьев помог плечом выбраться машине из ракушечника. Мотор взревел, и «Москвич» побежал к дамбе. На повороте жена помахала рукой. Вела она уверенно. Она все делала аккуратно и уверенно. Машина осторожно прошла по дамбе и скрылась за домиками деревни, издали похожая на красного жука.
Клементьев пошел к навесу и лег под ним, лицом к морю.
Море постепенно разыгрывалось. Волны теперь были темно-зеленого цвета, все в белых барашках. Ветер покрепчал и стал прохладнее. Сильно пахло грозой…
Как хорошо бы сейчас уйти далеко-далеко, до самого горизонта, на лодке с парусом, чтобы тебя качало, трепало, чтобы в лицо летели брызги, ветер упруго звенел в парусе… Не дреми, успевай поворачивайся… А потом убрать парус, лечь на дно и смотреть в бесконечное небо, где парят чайки…
«Вот возьму и сделаю плот и заплыву далеко-далеко», – подумал Клементьев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
– Никто тебе и не навязывал, – сказала Вера примирительно. – Я ее пригласила к себе. Очень милая и симпатичная девушка.
– Знаем мы! Только и слышишь: ничего не любит, ничем не интересуется. Да, ничего не люблю и ничем не интересуюсь. А вам-то какое дело? Кому от этого плохо? Что я, кого граблю или убиваю? Если я чихал на эту вашу Машеньку, то что, конец света?
– Какой ты закоренелый эгоист, – вздохнула мать.
– Он не эгоист, – сказал Клементьев. – Он хам и лодырь. Он воинствующий хам и принципиальный лодырь. В детстве, если я не приносил клока сена корове, меня лишали молока. И я считал это справедливым. Если я грубил отцу, он меня бил тяжелым трофейным ремнем. И это тоже было справедливо. Потому что вся жизнь нашей семьи зависела от отца, и семья обязана была поддерживать его во всем.
– Домострой.
Лапушка бросил вилку и зашагал к выходу.
– Лишаю тебя ужина, – крикнул ему вдогонку Клементьев.
* * *
Машина медленно ехала по рыхлому ракушечнику. Песок барабанил сзади по багажнику. Жена сидела рядом в темных очках, поглядывая по сторонам – пыталась среди отдыхающих разглядеть сына. Она была взволнована.
– С ним что-то происходит. Взорвался из-за чепухи.
– Я тебе скажу, что происходит, – дорога стала плотнее, и Клементьев прибавил скорость, чтобы быстрее добраться до лагеря: духота в машине стала нестерпимой. – Происходит с ним знаешь что? Он обнаглел. Обнаглел он совершенно естественно, по всем законам психологии. Потому что у него масса прав, но никаких обязанностей. А это разлагает человека. У меня в детстве был четкий круг обязанностей. Каждый день я должен натаскать бочку воды, помазать навозом с глиной полы в комнатах, обеспечить или сеном или травой корову, начистить к ужину картошку, поработать на огороде. Вечером отец принимал рапорт. Если все было как следует, отец говорил довольно: «Ну, а сейчас не грех и подзакрепиться», и я садился за стол как равноправный член семейства и ел наравне со всеми. Если же работа была выполнена не полностью, я получал лишь кусок хлеба и кружку воды.
– А если совсем не выполнена?
– Такое было только один раз. Я был лишен еды полностью на сутки. Вот тогда я узнал, что такое голод! Сколько ни упрашивал – отец оставался непоколебим. Тогда я его считал жестоким, сейчас понимаю, что он был прав.
– То были другие времена.
– Что значит другие времена? Времена всегда одни и те же. В том смысле, что труд формирует человека как личность. Конечно, отец и мать мои сами могли и натаскать воды, и помазать полы, и почистить картошку, но они понимали, что мы росли бы тогда иждивенцами, что у нас появилась бы масса свободного времени, и еще не известно, на что бы мы его употребили.
– Лапушка рос болезненный…
– Это мы так считали. А потом и он начал привыкать к мысли, что он болезненный и трудиться ему вредно.
– Вот заладил: «трудиться, трудиться». Что делать-то? Коровы у нас нет, картошка продается в пакетах мгновенного приготовления – залил молоком и готово пюре. Или, может, отказаться от уборщицы? Пусть Лапушка убирает квартиру?
– Может быть.
– Значит, ты сторонник искусственных трудностей?
– Ни в коем случае. Но я всегда твердил, что у него должен быть круг обязанностей.
– Какой?
– Не знаю… Ты даже не хотела разговаривать на эту тему. Дескать, пусть отдыхает, пока маленький, успеет наработаться. Вот и дождались…
– Ничего страшного не произошло.
– Конечно.
– Подумаешь. Дети сейчас такие дерзкие. Соседский мальчишка вон гоняет мать за папиросами.
– Не утешай себя. Сегодня произошел ужасный случай, и я это так не оставлю.
– Что же ты собираешься делать?
– С сегодняшнего дня я перестрою наши отношения в семье. Я определю ему круг обязанностей.
– Какой?
– Подумаю.
– Может быть, когда приедем домой?
– Ага. Ты всегда вот так. Откладываешь. Нет. С сегодняшнего же вечера.
У поворота на косу Клементьев решил срезать круг и поехал не по проторенной дороге, а чуть левее, и машина тут же залезла по оси в ракушечник. Клементьев рванул назад, потом вперед, но этим еще больше усугубил положение.
– Надо тебе было лезть в песок, – сказала жена.
– Это все твой Лапушка, – проворчал Клементьев. – Иди за лопатой.
Вера сбегала за лопатой.
– А ты знаешь, его дома нет, – скачала она, вернувшись.
Клементьев усмехнулся:
– Ты думала – он ждет нас, чтобы покаяться. Наверняка не придет ночевать.
– Не придет? – ахнула Вера. – Где же он будет ночевать?
– Пробродит всю ночь, скрежеща зубами и проклиная нас. Он считает, что мы страшно к нему несправедливы.
– Значит, сегодня его не ждать?
– Возможно, притащится к утру, когда проголодается.
– Ты все-таки жесток. Заставлять голодать бедного ребенка…
– Ну, ну, жалко уже…
– А вдруг он заблудится или на него нападут?
– Пошло… поехало…
– Я тебе этого тогда никогда не прощу.
– Так и знал, это дело кончится тем, что я окажусь виноват. Подай-ка лучше лопату.
– Знаешь что? – сказала жена. – Мне надо съездить в город. Походить по магазинам. В глуши иногда такие вещи попадаются…
– Не хочется тащиться по жаре.
– Я съезжу сама. Надо же когда-то учиться.
Жена немного умела водить машину.
– Но ты же не сможешь по городу.
– Я оставлю на окраине, а сама поеду автобусом.
Клементьев по опыту знал – спорить бесполезно. Если уж Вере чего захотелось… Какие вещи могут быть в этом захолустном городке?
– Поезжай, если хочешь, только осторожно.
– Может быть, где встречу Лапушку.
Вера переоделась в спортивный костюм, специально купленный для вождения машины, свободно облегающий тело, не стесняющий движений, под цвет машины. Она села за руль, тронула рычаг переключения передач.
– На кого я похожа?
– На миллионершу из американского боевика.
Вера усмехнулась:
– На миллионершу… У них такие драгоценности… А ты покупаешь мне одни стекляшки.
Но, видно, сравнение ей понравилось, хотя Клементьев не первый раз произнес его.
– Подай мне очки.
Он сходил в палатку, где жена переодевалась, и принес защитные очки.
– И очки какие-то глупые… Может, в городе попадется что стоящее. Ну, я поехала. Не скучай здесь.
– Будь осторожна. Не гони.
Клементьев помог плечом выбраться машине из ракушечника. Мотор взревел, и «Москвич» побежал к дамбе. На повороте жена помахала рукой. Вела она уверенно. Она все делала аккуратно и уверенно. Машина осторожно прошла по дамбе и скрылась за домиками деревни, издали похожая на красного жука.
Клементьев пошел к навесу и лег под ним, лицом к морю.
Море постепенно разыгрывалось. Волны теперь были темно-зеленого цвета, все в белых барашках. Ветер покрепчал и стал прохладнее. Сильно пахло грозой…
Как хорошо бы сейчас уйти далеко-далеко, до самого горизонта, на лодке с парусом, чтобы тебя качало, трепало, чтобы в лицо летели брызги, ветер упруго звенел в парусе… Не дреми, успевай поворачивайся… А потом убрать парус, лечь на дно и смотреть в бесконечное небо, где парят чайки…
«Вот возьму и сделаю плот и заплыву далеко-далеко», – подумал Клементьев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34