под самой крышей тянулась цепь узких длинных щелей-бойниц.
Еще издали я почувствовал неприятный запах, который шел от этого строения. Подойдя ближе, я заметил еще одну странность. Вдоль барака была в несколько рядов на высоте человеческого роста натянута проволока, на которой сушились маленькие пестрые тряпички. Ветер играл ими, и тряпочки были похожи на флажки, которые встречаешь иногда на лыжне, оставшейся после соревнований.
Василис Прекрасный открыл замок, распахнул дверь, и я моментально забыл про странные тряпочки и про все остальное. Из темного помещения ударил спертый отвратительный воздух. Я отшатнулся, у меня закружилась голова. Но Чернобородый, как ни в чем не бывало, шагнул в барак. Я последовал за ним.
Это было просторное помещение с земляным полом, без потолка. Вверху вздымались обвитые паутиной толстые стропила, с которых в некоторых местах свешивались веревки. Через окошки-бойницы врывались столбы света. В них вилась такая густая пыль, что они были похожи на изделия из мутного стекла.
Сначала мне показалось, что в помещении никого, кроме нас с Василисом, нет. Но потом, когда мои глаза привыкли к темноте, я увидел в самом углу маленькую скорчившуюся фигурку. Фигурка что-то делала возле большой бочки с водой.
– Ну вот ты и дома, – сказал Чернобородый. – Здесь тебе будет хорошо. Норма на первый раз – сто штук. Сделаешь – получишь вечером жратву. Не сделаешь – будешь голодный и десять ударов кнутом по голой спине. Уразумел?
– Не совсем. Что вы имеете в виду под словосочетанием «норма – сто штук»?
– Сам допрешь. Очень быстро допрешь.
С этими словами Василис Прекрасный ушел. В замке снаружи щелкнул ключ.
Мое появление и разговор с хозяином не произвели на маленькую фигурку никакого впечатления. Она продолжала сновать возле бочки. Я направился к ней. По мере того как я подходил, изумление мое росло. Щуплый мальчишка в грязной одежде потрошил лягушек… Делал он это быстро и ловко. Хватал из бочки, где их брата кишело видимо-невидимо, шлепал о камень и точными движениями ножичка, похожего на скальпель, снимал шкурку. Затем тушка летела в одно корыто, а шкурка в другое.
– Сорок один… сорок два… сорок три… – бормотал мальчишка.
– Здравствуйте… – выдавил я.
Я ожидал чего угодно, только не этого нелепого занятия. Парень разогнулся и вытер рукавом рубашки пот с лица. Разогнулся он не до конца, а может быть, то был горб.
– Здравствуйте, – сказал он и улыбнулся. – Вы ко мне?
– Да, – я тоже улыбнулся. – Что вы здесь делаете?
– Видите…
– Как вас зовут?
– Меня всегда звали Коньком-горбунком. За то, что я сутулый. А здесь я еще больше ссутулился.
Малыш опять улыбнулся. Улыбался он неожиданно и робко.
– Как вы сюда попали?
– Я вам сейчас расскажу… Только, извините, я буду работать. У меня большая норма…
РАССКАЗ КОНЬКА-ГОРБУНКА
Конек-горбунок был сиротой, родителей своих не помнил и воспитывался в школе-интернате. Этим летом он вместе с товарищами жил в палатках на берегу реки, где был их пионерский лагерь. Способ, которым взяли Конька, не отличался оригинальностью. С проходящего катера его попросили выловить упавшую в воду пачку папирос. Конек, конечно, помог людям и угодил в лапы Василиса Прекрасного. На острове Конек находился уже долго, но потрошил лягушек всего четыре дня. До этого он их ловил под руководством Лягушачьего короля специальными сачками на длинных ручках в заболоченных лиманах. Василис крался по одному берегу с мешком на плече, а Конек по другому. Как увидит кто-нибудь из них крупную лягушку, накрывает ее сачком, а потом руками – в мешок. За день по полмешка набирали. По сравнению с потрошением эта работа нравилась Коньку: весь день на воздухе, можно искупаться, да и потом мог подвернуться случай удрать.
Сначала Конек никак не мог понять, зачем Василису лягушки. Он думал об этом днем и ночью и даже чуть однажды не свихнулся, но потом думать бросил, ловил и все. Может, Василис Прекрасный сумасшедший? Это очень походило на правду. Всегда неразговорчивый капитан, если находил особенно крупный экземпляр, звал Конька. «Эй, иди глянь, какой жирняга! Как свинья!» – и его рыхлое, похожее на вылезшую из кастрюли квашню лицо освещалось улыбкой, от которой было жутковато.
Три раза в день, если не был в отъезде, Василис заходил в сарай и с полчаса проводил возле бочки со своими любимицами. На прощание он запускал руки в бочку и играл с лягушками, приговаривая: «У-у, жирняги… у-у, свиньи…»
Но вскоре Конек убедился, что Василис не сумасшедший и что он ловит лягушек с вполне определенной целью: ради их шкурок. Шкурки проходили обработку тут же в сарае в чанах с растворами, потом их Василис скоблил, сушил и куда-то уносил. Куда – Конек не знал. Он мало над этим размышлял. Ему просто некогда было размышлять. Василис установил норму – двести шкурок в день, и Конек трудился в поте лица.
На ночь Василис уводил Конька к себе. Но не всегда. Когда он уезжал с острова, Конек проводил в сарае сутки, а то и больше. Воду и питье ему приносила или старуха Агтея или их дочь Марфа. Сколько всего людей на острове, Конек не знал. С ним приехали двое, но он их видел всего лишь один раз издали: они сидели на берегу и чистили рыбу. Из этого Конек заключил, что они тоже привезены специально для работы.
Рассказывая мне все это, Конек продолжал работать. Его руки машинально делали то, что привыкли делать. Я удивился, чего он так старается. Неужели Василис правда наказывает за невыполнение нормы? Конек попросил задрать ему рубашку. Я задрал к вздрогнул: вся спина Конька была иссечена темными полосами.
– Но это было в самом начале, – сказал Конек. – Потом я стал выполнять норму и даже перевыполнять. Понимаешь, он сказал, что если я сдам ему миллион шкурок, он отпустит меня.
– Миллион? – поразился я.
– Да. У меня уже есть 758 штук. – Малыш разогнулся и опять вытер с лица пот рукавом рубашки. – Я обязательно выберусь отсюда… Мне обязательно надо выбраться. После школы я пойду на завод и… женюсь.
Конек отвернулся, чтобы скрыть свое смущение.
– Не рано ли?
– Нет, – сказал малыш. – Она очень самостоятельная. И я самостоятельный. Спрашивать некого: у нее тоже никого нет… Она будет ждать три года. Мы договорились. Если поссоримся или даже умрет кто… все равно ждать три года… А за три года я сделаю миллион…
Я с невольным уважением оглядел тщедушную фигурку малыша и его красные, распухшие от воды руки. Они не теряли ни секунды, все двигались.
– А удрать ты не пробовал?
– Пробовал… как же… Только не сбежишь. Сети кругом, не прорвешься… А пристань они охраняют… Да лодок их на реке полно… Рыбу ловят… Они же официально бригада рыболовецкого колхоза…
Я был поражен. Впрочем, придумано ловко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
Еще издали я почувствовал неприятный запах, который шел от этого строения. Подойдя ближе, я заметил еще одну странность. Вдоль барака была в несколько рядов на высоте человеческого роста натянута проволока, на которой сушились маленькие пестрые тряпички. Ветер играл ими, и тряпочки были похожи на флажки, которые встречаешь иногда на лыжне, оставшейся после соревнований.
Василис Прекрасный открыл замок, распахнул дверь, и я моментально забыл про странные тряпочки и про все остальное. Из темного помещения ударил спертый отвратительный воздух. Я отшатнулся, у меня закружилась голова. Но Чернобородый, как ни в чем не бывало, шагнул в барак. Я последовал за ним.
Это было просторное помещение с земляным полом, без потолка. Вверху вздымались обвитые паутиной толстые стропила, с которых в некоторых местах свешивались веревки. Через окошки-бойницы врывались столбы света. В них вилась такая густая пыль, что они были похожи на изделия из мутного стекла.
Сначала мне показалось, что в помещении никого, кроме нас с Василисом, нет. Но потом, когда мои глаза привыкли к темноте, я увидел в самом углу маленькую скорчившуюся фигурку. Фигурка что-то делала возле большой бочки с водой.
– Ну вот ты и дома, – сказал Чернобородый. – Здесь тебе будет хорошо. Норма на первый раз – сто штук. Сделаешь – получишь вечером жратву. Не сделаешь – будешь голодный и десять ударов кнутом по голой спине. Уразумел?
– Не совсем. Что вы имеете в виду под словосочетанием «норма – сто штук»?
– Сам допрешь. Очень быстро допрешь.
С этими словами Василис Прекрасный ушел. В замке снаружи щелкнул ключ.
Мое появление и разговор с хозяином не произвели на маленькую фигурку никакого впечатления. Она продолжала сновать возле бочки. Я направился к ней. По мере того как я подходил, изумление мое росло. Щуплый мальчишка в грязной одежде потрошил лягушек… Делал он это быстро и ловко. Хватал из бочки, где их брата кишело видимо-невидимо, шлепал о камень и точными движениями ножичка, похожего на скальпель, снимал шкурку. Затем тушка летела в одно корыто, а шкурка в другое.
– Сорок один… сорок два… сорок три… – бормотал мальчишка.
– Здравствуйте… – выдавил я.
Я ожидал чего угодно, только не этого нелепого занятия. Парень разогнулся и вытер рукавом рубашки пот с лица. Разогнулся он не до конца, а может быть, то был горб.
– Здравствуйте, – сказал он и улыбнулся. – Вы ко мне?
– Да, – я тоже улыбнулся. – Что вы здесь делаете?
– Видите…
– Как вас зовут?
– Меня всегда звали Коньком-горбунком. За то, что я сутулый. А здесь я еще больше ссутулился.
Малыш опять улыбнулся. Улыбался он неожиданно и робко.
– Как вы сюда попали?
– Я вам сейчас расскажу… Только, извините, я буду работать. У меня большая норма…
РАССКАЗ КОНЬКА-ГОРБУНКА
Конек-горбунок был сиротой, родителей своих не помнил и воспитывался в школе-интернате. Этим летом он вместе с товарищами жил в палатках на берегу реки, где был их пионерский лагерь. Способ, которым взяли Конька, не отличался оригинальностью. С проходящего катера его попросили выловить упавшую в воду пачку папирос. Конек, конечно, помог людям и угодил в лапы Василиса Прекрасного. На острове Конек находился уже долго, но потрошил лягушек всего четыре дня. До этого он их ловил под руководством Лягушачьего короля специальными сачками на длинных ручках в заболоченных лиманах. Василис крался по одному берегу с мешком на плече, а Конек по другому. Как увидит кто-нибудь из них крупную лягушку, накрывает ее сачком, а потом руками – в мешок. За день по полмешка набирали. По сравнению с потрошением эта работа нравилась Коньку: весь день на воздухе, можно искупаться, да и потом мог подвернуться случай удрать.
Сначала Конек никак не мог понять, зачем Василису лягушки. Он думал об этом днем и ночью и даже чуть однажды не свихнулся, но потом думать бросил, ловил и все. Может, Василис Прекрасный сумасшедший? Это очень походило на правду. Всегда неразговорчивый капитан, если находил особенно крупный экземпляр, звал Конька. «Эй, иди глянь, какой жирняга! Как свинья!» – и его рыхлое, похожее на вылезшую из кастрюли квашню лицо освещалось улыбкой, от которой было жутковато.
Три раза в день, если не был в отъезде, Василис заходил в сарай и с полчаса проводил возле бочки со своими любимицами. На прощание он запускал руки в бочку и играл с лягушками, приговаривая: «У-у, жирняги… у-у, свиньи…»
Но вскоре Конек убедился, что Василис не сумасшедший и что он ловит лягушек с вполне определенной целью: ради их шкурок. Шкурки проходили обработку тут же в сарае в чанах с растворами, потом их Василис скоблил, сушил и куда-то уносил. Куда – Конек не знал. Он мало над этим размышлял. Ему просто некогда было размышлять. Василис установил норму – двести шкурок в день, и Конек трудился в поте лица.
На ночь Василис уводил Конька к себе. Но не всегда. Когда он уезжал с острова, Конек проводил в сарае сутки, а то и больше. Воду и питье ему приносила или старуха Агтея или их дочь Марфа. Сколько всего людей на острове, Конек не знал. С ним приехали двое, но он их видел всего лишь один раз издали: они сидели на берегу и чистили рыбу. Из этого Конек заключил, что они тоже привезены специально для работы.
Рассказывая мне все это, Конек продолжал работать. Его руки машинально делали то, что привыкли делать. Я удивился, чего он так старается. Неужели Василис правда наказывает за невыполнение нормы? Конек попросил задрать ему рубашку. Я задрал к вздрогнул: вся спина Конька была иссечена темными полосами.
– Но это было в самом начале, – сказал Конек. – Потом я стал выполнять норму и даже перевыполнять. Понимаешь, он сказал, что если я сдам ему миллион шкурок, он отпустит меня.
– Миллион? – поразился я.
– Да. У меня уже есть 758 штук. – Малыш разогнулся и опять вытер с лица пот рукавом рубашки. – Я обязательно выберусь отсюда… Мне обязательно надо выбраться. После школы я пойду на завод и… женюсь.
Конек отвернулся, чтобы скрыть свое смущение.
– Не рано ли?
– Нет, – сказал малыш. – Она очень самостоятельная. И я самостоятельный. Спрашивать некого: у нее тоже никого нет… Она будет ждать три года. Мы договорились. Если поссоримся или даже умрет кто… все равно ждать три года… А за три года я сделаю миллион…
Я с невольным уважением оглядел тщедушную фигурку малыша и его красные, распухшие от воды руки. Они не теряли ни секунды, все двигались.
– А удрать ты не пробовал?
– Пробовал… как же… Только не сбежишь. Сети кругом, не прорвешься… А пристань они охраняют… Да лодок их на реке полно… Рыбу ловят… Они же официально бригада рыболовецкого колхоза…
Я был поражен. Впрочем, придумано ловко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36