Он курил, когда Борис, спотыкаясь о камни, шел к речке, когда зачерпывал воду, и сейчас, когда массировал ноги. Огонек то разгорался, то затухал. На том берегу тянулись непроходимые заросли, и как попал туда человек, было непонятно. А главное – зачем? И почему молчит? Ведь он наверняка слышал, как Глорский шел к речке, зачерпывал воду, видел их костер. Они шли уже второй день и не встретили ни единой души, а тут вдруг сидит человек и спокойно курит… и, главное, молчит… Борис хотел окликнуть незнакомца, но вдруг огонек поднялся и перешел на другое место, ближе к воде. Было непонятно, как человеку легко удалось пробраться в такой чащобе и без единого треска.
Предчувствуя недоброе, Глорский поднялся, но не успел сделать и шага, как огонек тоже двинулся следом, по-прежнему бесшумно, потом заметался вдоль речки, очевидно курящий искал переход, и вдруг ринулся прямо на Бориса, прямо через бурлящий поток. Глорский вскрикнул, бросил котелок и побежал к костру, расшибая ноги о камни. Перед костром был обрыв, Борис стал карабкаться наверх, сорвался и ударился о камень затылком. Лежа на спине, прямо перед глазами увидел уже не один, а два огонька. И он закричал от ужаса…
Костер жарко пылал, освещая крону огромного развесистого дерева и край обрыва, откуда доносилось клокотание речки. Игорь, чихал и кашляя от дыма, варил кулеш. Глорский лежал в траве и смотрел на редкие звезды и на то, как взвивались вверх искры от костра. Они взлетали так высоко, что мешались со звездами, и казалось, что это гаснут не искры, а звезды.
– Почти готов, – сказал Кутищев, пробуя деревянной ложкой из котелка. Борис слышал, как он разворачивал полотенце с миской и ложками, резал хлеб и открывал консервы.
– Я не хочу.
– Надо обязательно. Ты не ешь уже второй день.
– Я не хочу.
– В горах так нельзя. Горы требуют сил.
На соседнем дереве, под которым стояла их палатка, каркала ворона. Наверно, ей давно уже хотелось спать, но мешали эти неожиданно появившиеся люди с их костром, палаткой, запахом пищи и голосами. Ворона каркала методически, соблюдая абсолютно ровные промежутки времени, и это было противнее, чем если бы она суетилась и нервничала. Вороний крик являлся единственным звуком, который разносился по заснувшим темным горам. Горы переходили в небо, небо переходило в горы, иногда в ущельях мерцали звезды, иногда кусок неба оказывался без звезд, – все смешалось, как в первый день творения мира…
– Прогони ворону…
Кутищев снял с рогаток котелок, поставил его на землю и стал ползать, на ощупь разыскивая камни.
– Кыш! Кыш, гадина!
Камни ударялись в листву и долго скакали по веткам. Ворона улетела.
– Садись.
– Не хочу.
– Еда укрепляет нервную систему.
– Ты ешь.
– Без тебя я не буду.
– Как хочешь.
Друзья долго молчали. Ворона каркала в отдалении.
– Если бы не они… – сказал Глорский, – если бы мы сели у окна…
– Перестань. Мы же договорились.
– Если бы сели у окна…
– Может быть, консервы разогреть?
– Когда меня кинуло на нее, я ее поцеловал… Понимаешь, я ее поцеловал…
– Мы же договорились. Садись есть.
Ворона снова вернулась на свое место и стала так же методически каркать. За многие годы она привыкла ночевать на этом дереве, и, наверно, впервые люди потревожили ночлег.
– Прогнать ворону?
– Не надо.
– Ты бы все-таки съел. Завтра будет тяжело идти. На вот консервы, я их подогрел.
Глорский машинально взял банку, вилку и начал есть.
– Если бы мы если у окна! – вдруг закричал он и отбросил банку.
Кутищев сходил и принес банку.
– Ты зря себя травишь, – скатал он, ставя консервы на прежнее место. – Откуда кто знал? Если бы его кинуло влево… Давай не будем об этом. Ты же дал слово.
Да, они дали слово не говорить друг с другом о том, что произошло. И они не сказали ни слова за те два дня, которые шли по горам, но сейчас, когда Глорский пошел к речке за водой для кулеша и увидел светлячка, которого принял за курящего человека, и когда потом его притащил, совершенно разбитого, к костру Игорь, у Бориса сдали нервы, и он впервые заговорил о том, что произошло.
Потом все удивлялись: откуда у этого мальчика с бледной застенчивой улыбкой взялось столько мужества, хладнокровия? Если бы не он, никого бы не осталось в живых. Он сумел посадить горящий самолет брюхом на молодой густой ельник и вывести всех наружу до взрыва. Даже успели спасти большую часть вещей.
Когда самолет рухнул набок, многие из пассажиров оказались непристегнутыми, их вырвало из кресел и покатило вперед. Другие, наоборот, рванулись к люку, который, конечно, никто не знал как открыть. Поднялась паника. И тогда в дверях появился командир.
– Ни с места! – крикнул он громко, срывающимся мальчишеским голосом. – Встать всем по одному! Иначе стреляю!
Шум стих, «мала куча» распалась, и все вдруг с ужасом увидели, что на них направлен пистолет. В тот момент, конечно, никому и в голову не пришла мысль, что это зажигалка.
Глорский очнулся от крика. Он долго лежал с закрытыми глазами, не понимая, откуда крик и отчего он. Лежать было неудобно: голова провалилась между спинкой виденья и окном, правая рука была заломлена назад, ноги привалил тяжелый теплый мешок. Борис с трудом высвободил голову и руку и тотчас же понял, что его ноги привалило не мешком, а это Ирочкино тело. Ирочка сползла с сиденья и лежала на полу, свернувшись клубочком, затылком к Глорскому.
«Как удобно лежит», – машинально подумал Борис и с трудом стал менять положение, чтобы посмотреть, кто же там кричит. И встретился взглядом с Кутищевым. Кутищев смотрел на него широко раскрытыми глазами. На правом плече у него лежала голова Машеньки. Голова тоже смотрела в упор на Глорского…
«Кажется, живы», – хотел сказать Борис и вдруг увидел, что глаза, смотревшие на него в упор, бессмысленны и пусты.
Кричал Игорь:
– Девушка! Девушка!
Люди передвигались в проходе, копошились на своих местах, но это было как в замедленной киносъемке. Потом, словно киномеханик пустил аппарат с большей скоростью, все задвигались быстрее, закричали. Крик Игоря потонул в общем крике. Окна то застилало дымом, то они прояснялись. Раза два снизу высовывались красные языки, как головки змей, решивших узнать, что делается внутри.
Глорский знал, чем это грозит.
– Наружу! Скорее! – крикнул он Кутищеву и стал теребить Ирочку за шею. – Ирочка, очнитесь. Надо выходить!
Голова девушки моталась. Глорский стал вытаскивать тело в проход. Но там уже было столпотворение. Пассажиры сбились в кучу, лезли друг на друга.
«Конец, – подумал Глорский. – Сейчас взорвется». И тут в проеме кабины появился бледный вихрастый человек с пистолетом… Как кошка, воспользовавшись всеобщим замешательством, он пробежал прямо по телам в хвост самолета, открыл дверь и стал возле нее со своей зажигалкой-пистолетом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
Предчувствуя недоброе, Глорский поднялся, но не успел сделать и шага, как огонек тоже двинулся следом, по-прежнему бесшумно, потом заметался вдоль речки, очевидно курящий искал переход, и вдруг ринулся прямо на Бориса, прямо через бурлящий поток. Глорский вскрикнул, бросил котелок и побежал к костру, расшибая ноги о камни. Перед костром был обрыв, Борис стал карабкаться наверх, сорвался и ударился о камень затылком. Лежа на спине, прямо перед глазами увидел уже не один, а два огонька. И он закричал от ужаса…
Костер жарко пылал, освещая крону огромного развесистого дерева и край обрыва, откуда доносилось клокотание речки. Игорь, чихал и кашляя от дыма, варил кулеш. Глорский лежал в траве и смотрел на редкие звезды и на то, как взвивались вверх искры от костра. Они взлетали так высоко, что мешались со звездами, и казалось, что это гаснут не искры, а звезды.
– Почти готов, – сказал Кутищев, пробуя деревянной ложкой из котелка. Борис слышал, как он разворачивал полотенце с миской и ложками, резал хлеб и открывал консервы.
– Я не хочу.
– Надо обязательно. Ты не ешь уже второй день.
– Я не хочу.
– В горах так нельзя. Горы требуют сил.
На соседнем дереве, под которым стояла их палатка, каркала ворона. Наверно, ей давно уже хотелось спать, но мешали эти неожиданно появившиеся люди с их костром, палаткой, запахом пищи и голосами. Ворона каркала методически, соблюдая абсолютно ровные промежутки времени, и это было противнее, чем если бы она суетилась и нервничала. Вороний крик являлся единственным звуком, который разносился по заснувшим темным горам. Горы переходили в небо, небо переходило в горы, иногда в ущельях мерцали звезды, иногда кусок неба оказывался без звезд, – все смешалось, как в первый день творения мира…
– Прогони ворону…
Кутищев снял с рогаток котелок, поставил его на землю и стал ползать, на ощупь разыскивая камни.
– Кыш! Кыш, гадина!
Камни ударялись в листву и долго скакали по веткам. Ворона улетела.
– Садись.
– Не хочу.
– Еда укрепляет нервную систему.
– Ты ешь.
– Без тебя я не буду.
– Как хочешь.
Друзья долго молчали. Ворона каркала в отдалении.
– Если бы не они… – сказал Глорский, – если бы мы сели у окна…
– Перестань. Мы же договорились.
– Если бы сели у окна…
– Может быть, консервы разогреть?
– Когда меня кинуло на нее, я ее поцеловал… Понимаешь, я ее поцеловал…
– Мы же договорились. Садись есть.
Ворона снова вернулась на свое место и стала так же методически каркать. За многие годы она привыкла ночевать на этом дереве, и, наверно, впервые люди потревожили ночлег.
– Прогнать ворону?
– Не надо.
– Ты бы все-таки съел. Завтра будет тяжело идти. На вот консервы, я их подогрел.
Глорский машинально взял банку, вилку и начал есть.
– Если бы мы если у окна! – вдруг закричал он и отбросил банку.
Кутищев сходил и принес банку.
– Ты зря себя травишь, – скатал он, ставя консервы на прежнее место. – Откуда кто знал? Если бы его кинуло влево… Давай не будем об этом. Ты же дал слово.
Да, они дали слово не говорить друг с другом о том, что произошло. И они не сказали ни слова за те два дня, которые шли по горам, но сейчас, когда Глорский пошел к речке за водой для кулеша и увидел светлячка, которого принял за курящего человека, и когда потом его притащил, совершенно разбитого, к костру Игорь, у Бориса сдали нервы, и он впервые заговорил о том, что произошло.
Потом все удивлялись: откуда у этого мальчика с бледной застенчивой улыбкой взялось столько мужества, хладнокровия? Если бы не он, никого бы не осталось в живых. Он сумел посадить горящий самолет брюхом на молодой густой ельник и вывести всех наружу до взрыва. Даже успели спасти большую часть вещей.
Когда самолет рухнул набок, многие из пассажиров оказались непристегнутыми, их вырвало из кресел и покатило вперед. Другие, наоборот, рванулись к люку, который, конечно, никто не знал как открыть. Поднялась паника. И тогда в дверях появился командир.
– Ни с места! – крикнул он громко, срывающимся мальчишеским голосом. – Встать всем по одному! Иначе стреляю!
Шум стих, «мала куча» распалась, и все вдруг с ужасом увидели, что на них направлен пистолет. В тот момент, конечно, никому и в голову не пришла мысль, что это зажигалка.
Глорский очнулся от крика. Он долго лежал с закрытыми глазами, не понимая, откуда крик и отчего он. Лежать было неудобно: голова провалилась между спинкой виденья и окном, правая рука была заломлена назад, ноги привалил тяжелый теплый мешок. Борис с трудом высвободил голову и руку и тотчас же понял, что его ноги привалило не мешком, а это Ирочкино тело. Ирочка сползла с сиденья и лежала на полу, свернувшись клубочком, затылком к Глорскому.
«Как удобно лежит», – машинально подумал Борис и с трудом стал менять положение, чтобы посмотреть, кто же там кричит. И встретился взглядом с Кутищевым. Кутищев смотрел на него широко раскрытыми глазами. На правом плече у него лежала голова Машеньки. Голова тоже смотрела в упор на Глорского…
«Кажется, живы», – хотел сказать Борис и вдруг увидел, что глаза, смотревшие на него в упор, бессмысленны и пусты.
Кричал Игорь:
– Девушка! Девушка!
Люди передвигались в проходе, копошились на своих местах, но это было как в замедленной киносъемке. Потом, словно киномеханик пустил аппарат с большей скоростью, все задвигались быстрее, закричали. Крик Игоря потонул в общем крике. Окна то застилало дымом, то они прояснялись. Раза два снизу высовывались красные языки, как головки змей, решивших узнать, что делается внутри.
Глорский знал, чем это грозит.
– Наружу! Скорее! – крикнул он Кутищеву и стал теребить Ирочку за шею. – Ирочка, очнитесь. Надо выходить!
Голова девушки моталась. Глорский стал вытаскивать тело в проход. Но там уже было столпотворение. Пассажиры сбились в кучу, лезли друг на друга.
«Конец, – подумал Глорский. – Сейчас взорвется». И тут в проеме кабины появился бледный вихрастый человек с пистолетом… Как кошка, воспользовавшись всеобщим замешательством, он пробежал прямо по телам в хвост самолета, открыл дверь и стал возле нее со своей зажигалкой-пистолетом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35