Я все время борюсь с собой.
- Не надо бороться. Естественность - самое ценное человеческое качество. Не каждому удается его сохранить. Я знал только одного естественного человека. Это был мой товарищ по институту. Он был «раб идеи» - идеи путешествий, мы его прозвали Рабом. Теперь я понимаю, почему он все время рвался в дорогу. Он искал таких же, как он. Он искал естественность.
- И нашел?
- Не знаю. Не обратил внимания. В то время я был эгоистом и никого не замечал, кроме себя.
- И где сейчас этот ваш Раб?
- Мы потеряли друг друга из вида.
- Он завхоз.
- Откуда вы знаете?
- Предполагаю. Такие люди обычно становятся или завхозами, или лесниками.
- Почему?
- У них нет движущей силы. А, к сожалению, движущая сила одна - эгоизм. У кого его больше - тот добивается большего, у кого меньше - тот растворяется в других.
- Но раствориться в других - тоже эгоизм. Это, по-моему, и есть настоящий эгоизм. Но не будем ударяться в философию. Иначе я вам испорчу всю прогулку. Я страшно заводной насчет философии. Лучше я вам расскажу про другого своего знакомого. Он тоже кладоискатель. Но в другом совсем плане, нежели Раб. Он ищет человека в человеке. То есть вскрывает тело и отыскивает душу. Как хирург.
- Это жестоко.
- Очень. Но хирурги тоже жестокие. Этот человек всю жизнь плетет интриги безо всякой для себя выгоды, с одной лишь целью - чтобы человек подорвался на интриге, как на мине, и обнажил свою сущность.
- Вы тоже подорвались?
- Да.
- Потеря невесты - дело его рук?
- Нет. Невеста ушла сама по себе. Она все равно бы ушла. Не сегодня, так завтра, ни к одному, так к другому. Слишком по-разному мы относились к жизни. Он сделал хуже. Этот человек, председатель местного комитета, потребовал, чтобы я уступил свою очередь на квартиру вновь образовавшейся семье: моя невеста, ее муж и появившийся ребенок. Дескать, трое против одного.
- И вы уступили?
- Нет.
- А по-моему, уступили.
- В том-то и дело, что нет.
- Ага. И вас это мучает. Вот еще одна причина инфаркта.
- В вашем голосе слышится радость открывателя.
- Вы подозрительны сверх меры.
Она дотронулась до его плеча.
- А я бы на вашем месте уступила. Не ради них, а ради себя. Я бы тогда спала спокойно.
- А они бы ворочались?
- Возможно. Меня бы это не очень волновало, главное - я бы спала спокойно. И может быть, не было бы инфаркта.
Холин спугнул рукой бабочек.
- Возможно… Но мне хотелось сделать ей больно… Это справедливо… И я имел право…
- А сделали больно себе. Потому что вы не эгоист. Эгоист знает одно золотое правило: не делай людям зла - сам не получишь зла.
- И добра тоже.
- Да. И добра. Эгоист нейтрален, как аргон. Поэтому он всегда прав. А раз прав, то в любом случае он в выигрыше.
- Этот человек… Иван… Он, видно, ожидал именно этого, когда устроил всю историю… А когда получилось не по его, начал нервничать… Даже организовал мне проводы на курорт… Все смотрел, докапывался до моей души… Он будет и потом, когда я приеду…
Антонина Петровна заглянула ему в лицо.
- По-моему, вы начали нервничать. Вот это вам совсем ни к чему. Пойдемте, а то я не успею к шести.
Они пошли по тропинке вверх. Дорожка делала поворот через каждый десяток метров, преодолевая крутой подъем. Она шла легко, пружиня ноги в новеньких чешских кедах, локти слегка прижаты к бокам, узкие плечи плавно движутся в такт шагам. Видно, занимается спортом.
- Вы занимаетесь спортом?
- Не разговаривайте. Следите за дыханием. На три шага вдох, на пять - выдох.
Холин послушно задышал, считая шаги. Минут через пятнадцать она остановилась.
- Дайте руку.
Николай Егорович послушно протянул руку.
Антонина Петровна нащупала пульс, поднесла к глазам часики, затаила дыхание. Холин глядел ей в лицо. На совсем еще юных щеках белый пушок, розовые, слегка подкрашенные все той же серебристой помадой губы, едва заметно шевелятся в такт ударам его сердца, маленькое ушко розовеет на солнце. Ну какой это врач? Милая девчонка…
Она отпустила его руку, поправила часики, слегка нахмурилась.
- Сколько? - спросил Холин.
- Сто двадцать.
- Прилично.
- Дайте я вас послушаю.
Холин стал расстегивать бесчисленные «молнии» на своей куртке.
- Снимать не надо. Я так. Поднимите рубашку.
Он послушно расстегнул пиджак, поднял рубашку. Она сделала к нему шаг, приникла щекой к груди. Лицо Холина затопила волна волос. Волосы едва слышно пахли шампунем. Он не удержался и погладил ее по волосам. Ему показалось, что она прижалась к нему сильнее, чем надо было, чтобы слышать сердце. Николай Егорович невольно притянул ее к себе за плечи, зарылся подбородком в волосы. Несколько секунд они постояли так, потом Антонина Петровна не обидно, но решительно высвободилась.
- Сердце ничего, - сказала она. - Но все равно нельзя идти так быстро.
Холин молча заправил рубашку, застегнул куртку на все «молнии», и они двинулись дальше, теперь уже совсем медленно: Николай Егорович думал о том, что произошло, надо ли было это делать и что теперь будет дальше. Антонина Петровна, наверно, думала о том же.
На повороте она пропустила Холина вперед, достала из сумки расческу и привела в порядок свою прическу. Золотой водопад двумя потоками упал на плечи. Николай Егорович хотел поймать ее взгляд, но она старательно отводила глаза.
Холин подождал, пока Антонина Петровна положит расческу в сумку, повернулся и медленно побрел в гору. Она догнала его.
- Почему у вас такой кислый вид?
- Сколько идти до церкви? - спросил Холин.
- Половину уже прошли. Но дальше тяжелее. Вы устали?
- Нет…
- Хотите, я вас возьму под руку?
- Вот еще… Что, я уже совсем…
Но она мягко, но настойчиво продела свою руку под его локоть. Холин прижал руку, взял в ладонь ее пальцы.
- Не надо… - сказала она.
- Почему?
- Увидит еще кто…
- Здесь никого нет.
- Все равно не надо.
- Вам неприятно?
Она промолчала. Он отпустил пальцы, потом освободился от ее руки.
- Вы обиделись? - спросила она.
- Да нет…
- Обиделись.
- Ну почему же… Вовсе нет…
- Зачем все это? - голос у нее был виноватый.
- В самом деле…
- Вы как ребенок.
- Конечно. Все это придумали дети.
- Дети? - она рассмеялась. - Ну, раз дети, то можно, - Антонина Петровна протянула ему свою ладонь, он поднес ее к губам и поцеловал.
* * *
Наверху дул ветер. Церковь стояла на самой вершине горы, ее основание сразу переходило в обрыв, обрыв в пропасть. На дне пропасти лежали камни, сломанные деревья, торчали вывернутые корни - видно, здесь случались обвалы. За пропастью синел лес, за лесом тускло светилось подернутое мглой море…
Церковь была пуста. В ободранном здании гулял ветер, скрипел какими-то железными прутьями. Было холодно и неуютно. Она поежилась.
- Я замерзла. Пойдемте выпьем кофе.
- А здесь есть?
- Да. Рядом ресторан. «Шалаш».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
- Не надо бороться. Естественность - самое ценное человеческое качество. Не каждому удается его сохранить. Я знал только одного естественного человека. Это был мой товарищ по институту. Он был «раб идеи» - идеи путешествий, мы его прозвали Рабом. Теперь я понимаю, почему он все время рвался в дорогу. Он искал таких же, как он. Он искал естественность.
- И нашел?
- Не знаю. Не обратил внимания. В то время я был эгоистом и никого не замечал, кроме себя.
- И где сейчас этот ваш Раб?
- Мы потеряли друг друга из вида.
- Он завхоз.
- Откуда вы знаете?
- Предполагаю. Такие люди обычно становятся или завхозами, или лесниками.
- Почему?
- У них нет движущей силы. А, к сожалению, движущая сила одна - эгоизм. У кого его больше - тот добивается большего, у кого меньше - тот растворяется в других.
- Но раствориться в других - тоже эгоизм. Это, по-моему, и есть настоящий эгоизм. Но не будем ударяться в философию. Иначе я вам испорчу всю прогулку. Я страшно заводной насчет философии. Лучше я вам расскажу про другого своего знакомого. Он тоже кладоискатель. Но в другом совсем плане, нежели Раб. Он ищет человека в человеке. То есть вскрывает тело и отыскивает душу. Как хирург.
- Это жестоко.
- Очень. Но хирурги тоже жестокие. Этот человек всю жизнь плетет интриги безо всякой для себя выгоды, с одной лишь целью - чтобы человек подорвался на интриге, как на мине, и обнажил свою сущность.
- Вы тоже подорвались?
- Да.
- Потеря невесты - дело его рук?
- Нет. Невеста ушла сама по себе. Она все равно бы ушла. Не сегодня, так завтра, ни к одному, так к другому. Слишком по-разному мы относились к жизни. Он сделал хуже. Этот человек, председатель местного комитета, потребовал, чтобы я уступил свою очередь на квартиру вновь образовавшейся семье: моя невеста, ее муж и появившийся ребенок. Дескать, трое против одного.
- И вы уступили?
- Нет.
- А по-моему, уступили.
- В том-то и дело, что нет.
- Ага. И вас это мучает. Вот еще одна причина инфаркта.
- В вашем голосе слышится радость открывателя.
- Вы подозрительны сверх меры.
Она дотронулась до его плеча.
- А я бы на вашем месте уступила. Не ради них, а ради себя. Я бы тогда спала спокойно.
- А они бы ворочались?
- Возможно. Меня бы это не очень волновало, главное - я бы спала спокойно. И может быть, не было бы инфаркта.
Холин спугнул рукой бабочек.
- Возможно… Но мне хотелось сделать ей больно… Это справедливо… И я имел право…
- А сделали больно себе. Потому что вы не эгоист. Эгоист знает одно золотое правило: не делай людям зла - сам не получишь зла.
- И добра тоже.
- Да. И добра. Эгоист нейтрален, как аргон. Поэтому он всегда прав. А раз прав, то в любом случае он в выигрыше.
- Этот человек… Иван… Он, видно, ожидал именно этого, когда устроил всю историю… А когда получилось не по его, начал нервничать… Даже организовал мне проводы на курорт… Все смотрел, докапывался до моей души… Он будет и потом, когда я приеду…
Антонина Петровна заглянула ему в лицо.
- По-моему, вы начали нервничать. Вот это вам совсем ни к чему. Пойдемте, а то я не успею к шести.
Они пошли по тропинке вверх. Дорожка делала поворот через каждый десяток метров, преодолевая крутой подъем. Она шла легко, пружиня ноги в новеньких чешских кедах, локти слегка прижаты к бокам, узкие плечи плавно движутся в такт шагам. Видно, занимается спортом.
- Вы занимаетесь спортом?
- Не разговаривайте. Следите за дыханием. На три шага вдох, на пять - выдох.
Холин послушно задышал, считая шаги. Минут через пятнадцать она остановилась.
- Дайте руку.
Николай Егорович послушно протянул руку.
Антонина Петровна нащупала пульс, поднесла к глазам часики, затаила дыхание. Холин глядел ей в лицо. На совсем еще юных щеках белый пушок, розовые, слегка подкрашенные все той же серебристой помадой губы, едва заметно шевелятся в такт ударам его сердца, маленькое ушко розовеет на солнце. Ну какой это врач? Милая девчонка…
Она отпустила его руку, поправила часики, слегка нахмурилась.
- Сколько? - спросил Холин.
- Сто двадцать.
- Прилично.
- Дайте я вас послушаю.
Холин стал расстегивать бесчисленные «молнии» на своей куртке.
- Снимать не надо. Я так. Поднимите рубашку.
Он послушно расстегнул пиджак, поднял рубашку. Она сделала к нему шаг, приникла щекой к груди. Лицо Холина затопила волна волос. Волосы едва слышно пахли шампунем. Он не удержался и погладил ее по волосам. Ему показалось, что она прижалась к нему сильнее, чем надо было, чтобы слышать сердце. Николай Егорович невольно притянул ее к себе за плечи, зарылся подбородком в волосы. Несколько секунд они постояли так, потом Антонина Петровна не обидно, но решительно высвободилась.
- Сердце ничего, - сказала она. - Но все равно нельзя идти так быстро.
Холин молча заправил рубашку, застегнул куртку на все «молнии», и они двинулись дальше, теперь уже совсем медленно: Николай Егорович думал о том, что произошло, надо ли было это делать и что теперь будет дальше. Антонина Петровна, наверно, думала о том же.
На повороте она пропустила Холина вперед, достала из сумки расческу и привела в порядок свою прическу. Золотой водопад двумя потоками упал на плечи. Николай Егорович хотел поймать ее взгляд, но она старательно отводила глаза.
Холин подождал, пока Антонина Петровна положит расческу в сумку, повернулся и медленно побрел в гору. Она догнала его.
- Почему у вас такой кислый вид?
- Сколько идти до церкви? - спросил Холин.
- Половину уже прошли. Но дальше тяжелее. Вы устали?
- Нет…
- Хотите, я вас возьму под руку?
- Вот еще… Что, я уже совсем…
Но она мягко, но настойчиво продела свою руку под его локоть. Холин прижал руку, взял в ладонь ее пальцы.
- Не надо… - сказала она.
- Почему?
- Увидит еще кто…
- Здесь никого нет.
- Все равно не надо.
- Вам неприятно?
Она промолчала. Он отпустил пальцы, потом освободился от ее руки.
- Вы обиделись? - спросила она.
- Да нет…
- Обиделись.
- Ну почему же… Вовсе нет…
- Зачем все это? - голос у нее был виноватый.
- В самом деле…
- Вы как ребенок.
- Конечно. Все это придумали дети.
- Дети? - она рассмеялась. - Ну, раз дети, то можно, - Антонина Петровна протянула ему свою ладонь, он поднес ее к губам и поцеловал.
* * *
Наверху дул ветер. Церковь стояла на самой вершине горы, ее основание сразу переходило в обрыв, обрыв в пропасть. На дне пропасти лежали камни, сломанные деревья, торчали вывернутые корни - видно, здесь случались обвалы. За пропастью синел лес, за лесом тускло светилось подернутое мглой море…
Церковь была пуста. В ободранном здании гулял ветер, скрипел какими-то железными прутьями. Было холодно и неуютно. Она поежилась.
- Я замерзла. Пойдемте выпьем кофе.
- А здесь есть?
- Да. Рядом ресторан. «Шалаш».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62