Потом попятился вдоль гаража в сторону шоссе, а рука, совершив последний подвиг, болталась мокрой тряпкой и шлепала меня по боку.
Из гаража выскочил Панин. Его шатало, но двигался он быстро. Я попытался ускорить шаг. В голове, казалось, бухал метроном, мир из розового превращался в красный, а где-то вдали пропел петух, и я отстраненно подумал, что держать петуха дома строжайше запрещено. Кого-то ждут неприятности.
— Убью г-г-гада!..
— Стоп.
Девушка с пистолетом. Зрачок пистолета глядит на меня, а я ползу к ней. Меня почему-то больше пугает Семен Панин со своим гаечным ключом и жижей в холодильнике. А девушка с пистолетом совсем не пугает, хотя целится она в меня. Или куда-то в сторону? Может, в Панина? У нее такой забавный капюшон, и тонкая, закутанная в длинную серую куртку с широким поясом фигурка; она похожа на сказочного эльфа или Бабу-ягу без метлы, ступы и крючковатого носа…
— Стой, кому сказала!
И голос — такой знакомый. Я остановился, прислонился к стене и сплюнул кровью; во рту стало солоно. Хотелось домой, в постель; рука, секунду назад немая, теперь разболелась. Тошнило все сильнее, и я сглатывал желчь, чтоб не вырвало.
— Не твое дело! — Панин за спиной.
— Мое.
— Эта сволочь обокрала меня! Эй, погоди…
Девушка не сдвинулась с места; пистолет она держала крепко. Из-за капюшона я не видел лица, но знал точно — знаю ее. Откуда?
— Наташка?
— Отойди.
Тишина, а потом хруст мокрого снега и едва слышный скрип ворот.
— Наташка, ты что тут делаешь?
— Не твое дело. Кирилл, иди за мной.
— Я не смогу…
— А ты смоги! — горячась, приказала она.
Наташа Клюева. Девушка, которая живет этажом ниже.
Студентка-порнозвезда.
Как мы добрались до перрона, я помнил смутно; запомнил только, что Наташа подошла к «волге» и что-то шепнула водителю; он выбросил сигарету, развернул машину и умчался куда-то. А потом мы молчали и ждали монорельс. Я стоял, прислонившись к столбу. Закрыл глаза и ни о чем не думал, а разбитой рукой судорожно, до боли, сжимал паспорт.
Вскоре монорельс нес нас в город. Утро занималось на востоке, оранжевыми красками разбавляя белую муть. Краешек солнца яичным желтком бултыхался в пустоте, похожей на белок, прятался в небе, словно в тумане.
Иногда солнце загораживали проносящиеся мимо черные холмы, серые столбы и голые стволы тополей.
Я сидел на скамейке и смотрел в окно напротив. На проносящийся мимо восход.
Наташа сидела рядом. Она промокала кровоточащую царапину на моем виске платочком; черные волосы ее, пахнущие дорогим шампунем, попадали мне в ноздри, и я с трудом сдерживался, чтобы не чихнуть, потому что от каждого чиха носом шла кровь. Прямо как у Игорька.
— Вот так, — сказала в очередной раз Наташа; теперь мне казалось, что от нее пахнет дорогими духами и абрикосовым шампунем. Мне вдруг до смерти захотелось абрикосов, и я спросил, чтобы отвлечься:
— Наташа, ты любишь абрикосы?
— Тебя ударили, — ответила она.
Я — очень люблю. И Маша любила. Бывало, станем на балконе и едим, одну за другой, а косточки вниз скидываем, прохожим на головы. Прохожие вверх глядят, а мы назад отступаем и хихикаем; это Маша хихикала, а мне было стыдно, но я ее очень любил, вот и кидал ради нее косточками в прохожих. И научился хихикать — тоже ради нее.
— Странное развлечение, — сказала, подумав, Наташа
— Как мне называть тебя, чтобы не исказить ненароком? — спросил я.
— Мне все равно, — ответила она. — Я в эти предрассудки не верю.
— Понятно, — пробормотал я.
Она молчала. Потом сказала, с легким вздохом поправляя капюшон, опять превращаясь в волшебного эльфа:
— Ты прости, я за тобой следила.
— Зачем? — спросил я, вспоминая абрикосы и Машу. Машу и абрикосы. Машу. Абрикосы.
— Не надо тебе знать.
— Не надо решать за меня! — разозлился я, забывая об абрикосах. И о Маше.
Я уселся поудобнее. Каждое движение отдавалось болью в голове и руке, и я едва сдержал стон. Повернул голову и посмотрел на Наташу: она хмурилась и отводила взгляд, кусала губы. Смешно получалось. Наташа выглядела, как нашкодившая лицеистка.
— Может, ты и прав, — медленно проговорила она, расстегнула «молнию» на куртке и распахнула ее. Под курткой был коричневый вязаный свитерок с начесом; я удивленно посмотрел на Наташу. Но представление не закончилось: Наташа приподняла свитер до самой груди. Одежды под ним не оказалось. Мне открылись светлая в розовых мурашках кожа и черное пульсирующее пятно с левой стороны. Оно было как живое и масляно блестело.
Я вздрогнул.
— Ты уже знаешь, что это такое, — сказала Наташа, опуская свитер и застегивая куртку.
— Жук-скарабей… — пробормотал я. Шок был силен, и я даже забыл о боли на пару секунд.
Она кивнула:
— Так его называют те, которые придерживаются «египетской» версии происхождения. Да и другие — по привычке.
— Чего?
Наташа вздохнула и отвернулась; я заметил, что левую руку она все время держит в кармане куртки. Карман был глубокий, и в нем без труда можно было спрятать пистолет.
— Долгая история, — сказала Наташа. — Давай я расскажу тебе ее дома?
Я помотал головой:
— Нам надо заехать в больницу… там лежит мой друг, и я должен отдать ему паспорт.
— Хорошо, — кивнула Наташа.
Мы помолчали. Потом, не придумав ничего лучше, я сказал:
— Наташ, знаешь что? В своем капюшоне ты на эльфа похожа.
— У меня уши незаостренные.
— У эльфов уши не главное. У эльфов главное — высокомерие, гордость и зеленый капюшон.
— Глупости.
— Нет, не глупости.
— Полев, тебя слишком сильно по голове ударили.
— В юности я начитался Полкина и мечтал стать эльфом. Или хотя бы пожить у них месяц-другой. Они были слишком благородные, если ты понимаешь, что я имею в виду. Я хотел напакостить им, чтобы они напакостили в ответ и перестали быть благородными. Такая у меня была детская мечта.
— Полев, ты больной.
— А оркам я, наоборот, хотел помочь. Я бы строил им хосписы, детские сады и молочные кухни. Я бы учил их добру. Понимаешь?
— Нет.
— Я к тому, что я хотел попасть в сказку и перекроить там все по-своему. А тут появляешься ты со своим волшебным гнойным пятном, и я никак не пойму, что с тобой надо делать — помогать или пакостить. Ты как думаешь?
Она не ответила.
В больнице мы не собирались задерживаться. Я передал паспорт доктору и хотел уйти, но он с сомнением поглядел на мою физиономию, покрытую засохшими пятнами крови, и спросил:
— Вам-то самому… помочь, может?
— Нет, спасибо, — ответил я и спросил: — Как там мой друг?
— Состояние стабилизировалось, — заученно ответил врач. — К нему жена пришла… вас пропустить пока не могу.
— Хорошо, — ответил я и побрел прочь; у входа меня ждала Наташа; капюшон она убрала за спину и теперь походила на обычную девчонку, а не эльфийскую охотницу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96
Из гаража выскочил Панин. Его шатало, но двигался он быстро. Я попытался ускорить шаг. В голове, казалось, бухал метроном, мир из розового превращался в красный, а где-то вдали пропел петух, и я отстраненно подумал, что держать петуха дома строжайше запрещено. Кого-то ждут неприятности.
— Убью г-г-гада!..
— Стоп.
Девушка с пистолетом. Зрачок пистолета глядит на меня, а я ползу к ней. Меня почему-то больше пугает Семен Панин со своим гаечным ключом и жижей в холодильнике. А девушка с пистолетом совсем не пугает, хотя целится она в меня. Или куда-то в сторону? Может, в Панина? У нее такой забавный капюшон, и тонкая, закутанная в длинную серую куртку с широким поясом фигурка; она похожа на сказочного эльфа или Бабу-ягу без метлы, ступы и крючковатого носа…
— Стой, кому сказала!
И голос — такой знакомый. Я остановился, прислонился к стене и сплюнул кровью; во рту стало солоно. Хотелось домой, в постель; рука, секунду назад немая, теперь разболелась. Тошнило все сильнее, и я сглатывал желчь, чтоб не вырвало.
— Не твое дело! — Панин за спиной.
— Мое.
— Эта сволочь обокрала меня! Эй, погоди…
Девушка не сдвинулась с места; пистолет она держала крепко. Из-за капюшона я не видел лица, но знал точно — знаю ее. Откуда?
— Наташка?
— Отойди.
Тишина, а потом хруст мокрого снега и едва слышный скрип ворот.
— Наташка, ты что тут делаешь?
— Не твое дело. Кирилл, иди за мной.
— Я не смогу…
— А ты смоги! — горячась, приказала она.
Наташа Клюева. Девушка, которая живет этажом ниже.
Студентка-порнозвезда.
Как мы добрались до перрона, я помнил смутно; запомнил только, что Наташа подошла к «волге» и что-то шепнула водителю; он выбросил сигарету, развернул машину и умчался куда-то. А потом мы молчали и ждали монорельс. Я стоял, прислонившись к столбу. Закрыл глаза и ни о чем не думал, а разбитой рукой судорожно, до боли, сжимал паспорт.
Вскоре монорельс нес нас в город. Утро занималось на востоке, оранжевыми красками разбавляя белую муть. Краешек солнца яичным желтком бултыхался в пустоте, похожей на белок, прятался в небе, словно в тумане.
Иногда солнце загораживали проносящиеся мимо черные холмы, серые столбы и голые стволы тополей.
Я сидел на скамейке и смотрел в окно напротив. На проносящийся мимо восход.
Наташа сидела рядом. Она промокала кровоточащую царапину на моем виске платочком; черные волосы ее, пахнущие дорогим шампунем, попадали мне в ноздри, и я с трудом сдерживался, чтобы не чихнуть, потому что от каждого чиха носом шла кровь. Прямо как у Игорька.
— Вот так, — сказала в очередной раз Наташа; теперь мне казалось, что от нее пахнет дорогими духами и абрикосовым шампунем. Мне вдруг до смерти захотелось абрикосов, и я спросил, чтобы отвлечься:
— Наташа, ты любишь абрикосы?
— Тебя ударили, — ответила она.
Я — очень люблю. И Маша любила. Бывало, станем на балконе и едим, одну за другой, а косточки вниз скидываем, прохожим на головы. Прохожие вверх глядят, а мы назад отступаем и хихикаем; это Маша хихикала, а мне было стыдно, но я ее очень любил, вот и кидал ради нее косточками в прохожих. И научился хихикать — тоже ради нее.
— Странное развлечение, — сказала, подумав, Наташа
— Как мне называть тебя, чтобы не исказить ненароком? — спросил я.
— Мне все равно, — ответила она. — Я в эти предрассудки не верю.
— Понятно, — пробормотал я.
Она молчала. Потом сказала, с легким вздохом поправляя капюшон, опять превращаясь в волшебного эльфа:
— Ты прости, я за тобой следила.
— Зачем? — спросил я, вспоминая абрикосы и Машу. Машу и абрикосы. Машу. Абрикосы.
— Не надо тебе знать.
— Не надо решать за меня! — разозлился я, забывая об абрикосах. И о Маше.
Я уселся поудобнее. Каждое движение отдавалось болью в голове и руке, и я едва сдержал стон. Повернул голову и посмотрел на Наташу: она хмурилась и отводила взгляд, кусала губы. Смешно получалось. Наташа выглядела, как нашкодившая лицеистка.
— Может, ты и прав, — медленно проговорила она, расстегнула «молнию» на куртке и распахнула ее. Под курткой был коричневый вязаный свитерок с начесом; я удивленно посмотрел на Наташу. Но представление не закончилось: Наташа приподняла свитер до самой груди. Одежды под ним не оказалось. Мне открылись светлая в розовых мурашках кожа и черное пульсирующее пятно с левой стороны. Оно было как живое и масляно блестело.
Я вздрогнул.
— Ты уже знаешь, что это такое, — сказала Наташа, опуская свитер и застегивая куртку.
— Жук-скарабей… — пробормотал я. Шок был силен, и я даже забыл о боли на пару секунд.
Она кивнула:
— Так его называют те, которые придерживаются «египетской» версии происхождения. Да и другие — по привычке.
— Чего?
Наташа вздохнула и отвернулась; я заметил, что левую руку она все время держит в кармане куртки. Карман был глубокий, и в нем без труда можно было спрятать пистолет.
— Долгая история, — сказала Наташа. — Давай я расскажу тебе ее дома?
Я помотал головой:
— Нам надо заехать в больницу… там лежит мой друг, и я должен отдать ему паспорт.
— Хорошо, — кивнула Наташа.
Мы помолчали. Потом, не придумав ничего лучше, я сказал:
— Наташ, знаешь что? В своем капюшоне ты на эльфа похожа.
— У меня уши незаостренные.
— У эльфов уши не главное. У эльфов главное — высокомерие, гордость и зеленый капюшон.
— Глупости.
— Нет, не глупости.
— Полев, тебя слишком сильно по голове ударили.
— В юности я начитался Полкина и мечтал стать эльфом. Или хотя бы пожить у них месяц-другой. Они были слишком благородные, если ты понимаешь, что я имею в виду. Я хотел напакостить им, чтобы они напакостили в ответ и перестали быть благородными. Такая у меня была детская мечта.
— Полев, ты больной.
— А оркам я, наоборот, хотел помочь. Я бы строил им хосписы, детские сады и молочные кухни. Я бы учил их добру. Понимаешь?
— Нет.
— Я к тому, что я хотел попасть в сказку и перекроить там все по-своему. А тут появляешься ты со своим волшебным гнойным пятном, и я никак не пойму, что с тобой надо делать — помогать или пакостить. Ты как думаешь?
Она не ответила.
В больнице мы не собирались задерживаться. Я передал паспорт доктору и хотел уйти, но он с сомнением поглядел на мою физиономию, покрытую засохшими пятнами крови, и спросил:
— Вам-то самому… помочь, может?
— Нет, спасибо, — ответил я и спросил: — Как там мой друг?
— Состояние стабилизировалось, — заученно ответил врач. — К нему жена пришла… вас пропустить пока не могу.
— Хорошо, — ответил я и побрел прочь; у входа меня ждала Наташа; капюшон она убрала за спину и теперь походила на обычную девчонку, а не эльфийскую охотницу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96