Не знаю, как другие.
— Здесь уже так давно тихо, что они забыли про опасность, — сказал Эль Сордо.
— Сегодняшние самолеты им напомнили, — сказал Роберт Джордан. — Но, по-моему, даже удобнее действовать из Гредоса.
— Что? — спросил Эль Сордо и посмотрел на него совсем уже тусклыми глазами.
Вопрос прозвучал не слишком дружелюбно.
— Оттуда вам было бы удобнее делать вылазки, — сказал Роберт Джордан.
— Вот как! — сказал Эль Сордо. — Ты знаешь Гредос?
— Да. Там можно действовать на железнодорожной магистрали. Можно разрушать пути, как мы делаем южнее, в Эстремадуре. Это лучше, чем вернуться на территорию Республики, — сказал Роберт Джордан. — Там от вас больше пользы.
Слушая его, Глухой и женщина все больше мрачнели. Когда он кончил, они переглянулись.
— Так ты знаешь Гредос? — спросил Эль Сордо. — Верно?
— Ну да, — сказал Роберт Джордан.
— И куда бы ты направился?
— За Барко-де-Авила. Там лучше, чем здесь. Можно совершать вылазки на шоссе и на железную дорогу между Бехаром и Пласенсией.
— Очень трудно, — сказал Эль Сордо.
— Мы действовали на этой самой дороге в Эстремадуре, где гораздо опаснее, — сказал Роберт Джордан.
— Кто это мы?
— Отряд guerrilleros из Эстремадуры.
— Большой?
— Человек сорок.
— А тот, у которого слабые нервы и чудное имя, тоже был оттуда? — спросила Пилар.
— Да.
— Где он теперь?
— Умер, я ведь говорил тебе.
— И ты тоже оттуда?
— Да.
— Ты не догадываешься, что я хочу сказать? — спросила Пилар.
Я допустил ошибку, подумал Роберт Джордан. Сказал испанцам, что мы делали что-то лучше их, а у них не полагается говорить о своих заслугах и подвигах. Вместо того чтобы польстить им, стал указывать, что нужно делать, и теперь они оба рассвирепели. Ну что ж, либо они переварят это, либо нет. А пользы от них, конечно, будет гораздо больше в Гредосе, чем тут. Доказательством хотя бы то, что они ничего тут не сделали после того взрыва эшелона, который организовал Кашкин. Тоже не бог весть что за операция была. Фашисты потеряли паровоз и несколько десятков солдат, а тут говорят об этом как о самом значительном событии за всю войну. Ну, может быть, им теперь станет стыдно и они все-таки уйдут в Гредос. А может быть, они меня вышвырнут отсюда. Во всяком случае, картина получается не особенно веселая.
— Слушай, Ingles, — сказала ему Пилар. — Как у тебя нервы?
— Ничего, — сказал Роберт Джордан. — Довольно крепкие.
— А то последний динамитчик, которого сюда присылали, хоть и знал свое дело, но нервы у него были никуда.
— Бывают и среди нас нервные люди, — сказал Роберт Джордан.
— Я не говорю, что он трус, держался он молодцом, — продолжала Пилар. — Но только уж очень много говорил — и все как-то по-чудному. — Она повысила голос. — Верно, Сантьяго, последний динамитчик, тот, что взрывал поезд, был немного чудной?
— Algo raro, — кивнул Эль Сордо, и уставился на Роберта Джордана круглыми, как отверстие пылесоса, глазами. — Si, algo raro, pero bueno .
— Murio, — сказал Роберт Джордан прямо в ухо Глухому. — Он умер.
— Как он умер? — спросил Глухой, переводя взгляд с глаз Роберта Джордана на его губы.
— Я его застрелил, — сказал Роберт Джордан. — Он был тяжело ранен и не мог идти, и я его застрелил.
— Он всегда толковал об этом, — сказала Пилар. — Ему эта мысль прямо покоя не давала.
— Да, — сказал Роберт Джордан. — Он всегда толковал об этом, и эта мысль не давала ему покоя.
— Gomo fue? — спросил Глухой. — Вы взрывали поезд?
— Мы возвращались после взрыва поезда, — сказал Роберт Джордан. — Операция прошла удачно. Возвращаясь в темноте, мы наткнулись на фашистский патруль, и, когда мы побежали, пуля угодила ему в спину, но кости не задела ни одной и засела под лопаткой. Он еще долго шел с нами, но в конце концов обессилел от раны и не мог идти дальше. Оставаться он не хотел ни за что, и я застрелил его.
— Menos mal, — сказал Глухой. — Из двух зол меньшее.
— Ты уверен, что у тебя крепкие нервы? — спросила Пилар Роберта Джордана.
— Да, — ответил он. — Я уверен, что нервы у меня в порядке, и я думаю, что, когда мы кончим это дело с мостом, вам лучше всего будет уйти в Гредос.
Не успел он это сказать, как женщина разразилась потоком непристойной брани, который забушевал вокруг него, точно кипящая белая пена, разлетающаяся во все стороны при внезапном извержении гейзера.
Глухой закачал головой и радостно ухмыльнулся, глядя на Роберта Джордана. Он долго качал головой, а Пилар ругалась не переставая, и Роберт Джордан понял, что все уладилось. Наконец она умолкла, потянулась за кувшином с водой, запрокинула голову, напилась и сказала как ни в чем не бывало:
— Уж ты нас не учи, Ingles, что нам делать дальше. Возвращайся туда, где Республика, девчонку бери с собой, а мы тут сами решим, в какой стороне нам умирать.
— Жить, — сказал Эль Сордо. — Успокойся, Пилар.
— И жить и умирать, — сказала Пилар. — Я-то знаю, чем все это кончится. Ты славный малый, Ingles, но зря ты вздумал учить нас, как нам быть потом, когда ты сделаешь свое дело.
— А это уж твое дело, — сказал Роберт Джордан. — Я в это не вмешиваюсь.
— Но ты вмешался, — сказала Пилар. — Бери свою стриженую потаскушку и уходи туда, где Республика, но не смей закрывать дверь перед другими, которые в этой стране родились и Республике были преданы еще тогда, когда у тебя молоко на губах не обсохло.
Мария поднималась по тропинке и услышала последние слова Пилар, которые та, снова обозлившись, выкрикнула Роберту Джордану. Мария энергично замотала головой, глядя на Роберта Джордана, и подняла палец в знак предостережения. Увидев, что Роберт Джордан смотрит на девушку и улыбается, Пилар повернулась к ней лицом и сказала:
— Да. Именно потаскуха. И можете ехать вдвоем в Валенсию, а мы будем сидеть в Гредосе и есть козье дерьмо.
— Пусть я потаскуха, если тебе угодно, Пилар, — сказала Мария. — Раз ты так говоришь, значит, это правда. Но только успокойся. Что с тобой случилось?
— Ничего, — сказала Пилар и села на бревно; голос ее упал, и в нем уже не звенела металлом ярость. — Вовсе я тебя не называла потаскухой. Но мне так хочется туда, где Республика.
— Вот и пойдем все вместе, — сказала Мария.
— В самом деле, — сказал Роберт Джордан. — Раз уж тебе так не по душе Гредос.
Эль Сордо ухмыльнулся.
— Ладно, посмотрим, — сказала Пилар; ее гнев совсем улегся. — Дай мне стакан этого чудного напитка. У меня от злости горло пересохло. Посмотрим. Посмотрим, что еще будет.
— Видишь ли, товарищ, — объяснил Эль Сордо. — Самое трудное то, что это утром. — Он перестал говорить кургузыми фразами и смотрел Роберту Джордану в глаза спокойно и вразумляюще, не пытливо и не подозрительно и без той равнодушной снисходительности старого вояки, которая раньше сквозила в его взгляде. — Я понимаю твой план и знаю, что нужно ликвидировать посты и потом прикрывать мост, пока ты будешь делать свое дело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134
— Здесь уже так давно тихо, что они забыли про опасность, — сказал Эль Сордо.
— Сегодняшние самолеты им напомнили, — сказал Роберт Джордан. — Но, по-моему, даже удобнее действовать из Гредоса.
— Что? — спросил Эль Сордо и посмотрел на него совсем уже тусклыми глазами.
Вопрос прозвучал не слишком дружелюбно.
— Оттуда вам было бы удобнее делать вылазки, — сказал Роберт Джордан.
— Вот как! — сказал Эль Сордо. — Ты знаешь Гредос?
— Да. Там можно действовать на железнодорожной магистрали. Можно разрушать пути, как мы делаем южнее, в Эстремадуре. Это лучше, чем вернуться на территорию Республики, — сказал Роберт Джордан. — Там от вас больше пользы.
Слушая его, Глухой и женщина все больше мрачнели. Когда он кончил, они переглянулись.
— Так ты знаешь Гредос? — спросил Эль Сордо. — Верно?
— Ну да, — сказал Роберт Джордан.
— И куда бы ты направился?
— За Барко-де-Авила. Там лучше, чем здесь. Можно совершать вылазки на шоссе и на железную дорогу между Бехаром и Пласенсией.
— Очень трудно, — сказал Эль Сордо.
— Мы действовали на этой самой дороге в Эстремадуре, где гораздо опаснее, — сказал Роберт Джордан.
— Кто это мы?
— Отряд guerrilleros из Эстремадуры.
— Большой?
— Человек сорок.
— А тот, у которого слабые нервы и чудное имя, тоже был оттуда? — спросила Пилар.
— Да.
— Где он теперь?
— Умер, я ведь говорил тебе.
— И ты тоже оттуда?
— Да.
— Ты не догадываешься, что я хочу сказать? — спросила Пилар.
Я допустил ошибку, подумал Роберт Джордан. Сказал испанцам, что мы делали что-то лучше их, а у них не полагается говорить о своих заслугах и подвигах. Вместо того чтобы польстить им, стал указывать, что нужно делать, и теперь они оба рассвирепели. Ну что ж, либо они переварят это, либо нет. А пользы от них, конечно, будет гораздо больше в Гредосе, чем тут. Доказательством хотя бы то, что они ничего тут не сделали после того взрыва эшелона, который организовал Кашкин. Тоже не бог весть что за операция была. Фашисты потеряли паровоз и несколько десятков солдат, а тут говорят об этом как о самом значительном событии за всю войну. Ну, может быть, им теперь станет стыдно и они все-таки уйдут в Гредос. А может быть, они меня вышвырнут отсюда. Во всяком случае, картина получается не особенно веселая.
— Слушай, Ingles, — сказала ему Пилар. — Как у тебя нервы?
— Ничего, — сказал Роберт Джордан. — Довольно крепкие.
— А то последний динамитчик, которого сюда присылали, хоть и знал свое дело, но нервы у него были никуда.
— Бывают и среди нас нервные люди, — сказал Роберт Джордан.
— Я не говорю, что он трус, держался он молодцом, — продолжала Пилар. — Но только уж очень много говорил — и все как-то по-чудному. — Она повысила голос. — Верно, Сантьяго, последний динамитчик, тот, что взрывал поезд, был немного чудной?
— Algo raro, — кивнул Эль Сордо, и уставился на Роберта Джордана круглыми, как отверстие пылесоса, глазами. — Si, algo raro, pero bueno .
— Murio, — сказал Роберт Джордан прямо в ухо Глухому. — Он умер.
— Как он умер? — спросил Глухой, переводя взгляд с глаз Роберта Джордана на его губы.
— Я его застрелил, — сказал Роберт Джордан. — Он был тяжело ранен и не мог идти, и я его застрелил.
— Он всегда толковал об этом, — сказала Пилар. — Ему эта мысль прямо покоя не давала.
— Да, — сказал Роберт Джордан. — Он всегда толковал об этом, и эта мысль не давала ему покоя.
— Gomo fue? — спросил Глухой. — Вы взрывали поезд?
— Мы возвращались после взрыва поезда, — сказал Роберт Джордан. — Операция прошла удачно. Возвращаясь в темноте, мы наткнулись на фашистский патруль, и, когда мы побежали, пуля угодила ему в спину, но кости не задела ни одной и засела под лопаткой. Он еще долго шел с нами, но в конце концов обессилел от раны и не мог идти дальше. Оставаться он не хотел ни за что, и я застрелил его.
— Menos mal, — сказал Глухой. — Из двух зол меньшее.
— Ты уверен, что у тебя крепкие нервы? — спросила Пилар Роберта Джордана.
— Да, — ответил он. — Я уверен, что нервы у меня в порядке, и я думаю, что, когда мы кончим это дело с мостом, вам лучше всего будет уйти в Гредос.
Не успел он это сказать, как женщина разразилась потоком непристойной брани, который забушевал вокруг него, точно кипящая белая пена, разлетающаяся во все стороны при внезапном извержении гейзера.
Глухой закачал головой и радостно ухмыльнулся, глядя на Роберта Джордана. Он долго качал головой, а Пилар ругалась не переставая, и Роберт Джордан понял, что все уладилось. Наконец она умолкла, потянулась за кувшином с водой, запрокинула голову, напилась и сказала как ни в чем не бывало:
— Уж ты нас не учи, Ingles, что нам делать дальше. Возвращайся туда, где Республика, девчонку бери с собой, а мы тут сами решим, в какой стороне нам умирать.
— Жить, — сказал Эль Сордо. — Успокойся, Пилар.
— И жить и умирать, — сказала Пилар. — Я-то знаю, чем все это кончится. Ты славный малый, Ingles, но зря ты вздумал учить нас, как нам быть потом, когда ты сделаешь свое дело.
— А это уж твое дело, — сказал Роберт Джордан. — Я в это не вмешиваюсь.
— Но ты вмешался, — сказала Пилар. — Бери свою стриженую потаскушку и уходи туда, где Республика, но не смей закрывать дверь перед другими, которые в этой стране родились и Республике были преданы еще тогда, когда у тебя молоко на губах не обсохло.
Мария поднималась по тропинке и услышала последние слова Пилар, которые та, снова обозлившись, выкрикнула Роберту Джордану. Мария энергично замотала головой, глядя на Роберта Джордана, и подняла палец в знак предостережения. Увидев, что Роберт Джордан смотрит на девушку и улыбается, Пилар повернулась к ней лицом и сказала:
— Да. Именно потаскуха. И можете ехать вдвоем в Валенсию, а мы будем сидеть в Гредосе и есть козье дерьмо.
— Пусть я потаскуха, если тебе угодно, Пилар, — сказала Мария. — Раз ты так говоришь, значит, это правда. Но только успокойся. Что с тобой случилось?
— Ничего, — сказала Пилар и села на бревно; голос ее упал, и в нем уже не звенела металлом ярость. — Вовсе я тебя не называла потаскухой. Но мне так хочется туда, где Республика.
— Вот и пойдем все вместе, — сказала Мария.
— В самом деле, — сказал Роберт Джордан. — Раз уж тебе так не по душе Гредос.
Эль Сордо ухмыльнулся.
— Ладно, посмотрим, — сказала Пилар; ее гнев совсем улегся. — Дай мне стакан этого чудного напитка. У меня от злости горло пересохло. Посмотрим. Посмотрим, что еще будет.
— Видишь ли, товарищ, — объяснил Эль Сордо. — Самое трудное то, что это утром. — Он перестал говорить кургузыми фразами и смотрел Роберту Джордану в глаза спокойно и вразумляюще, не пытливо и не подозрительно и без той равнодушной снисходительности старого вояки, которая раньше сквозила в его взгляде. — Я понимаю твой план и знаю, что нужно ликвидировать посты и потом прикрывать мост, пока ты будешь делать свое дело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134