И встала.
И эти туда же. Ездят, где захотят, встают, где придется, проходы перегораживают…
Ну вот зачем он тут остановился? Ведь поблизости нет ни одного магазина, куда можно было бы разгрузить товар. Он что, специально посреди дороги встал? Чтобы пешеходам жизнь усложнить? Чтобы досадить им лишний раз?
Навстречу Сан Санычу с другой стороны арки двинулись двое молодых парней.
«Вот как они теперь будут обходить этот грузовик? — пожалел незнакомых ему ребят Сан Саныч. — Он ладно, успел пройти, а вот как им из положения выходить? В обход идти? Или под днищем на брюхе проползать? В чистой одежде».
Парни приближались, оживленно и весело о чем-то переговариваясь.
Черт, может, я зря брюзжу? Может, это просто возраст сказывается? Эти вон, которые лет на сорок помоложе, идут и в ус не дуют. Плевать им на нерадивых водителей и поставленные поперек дороги машины. Не раздражают их такие пустяки.
Парни подошли вплотную.
— Папаша, у вас закурить не найдется? — спросил один из них. — Согласны даже на «Беломор».
— Нет, ребятки. Я с куревом завязал. Лет двадцать назад.
— Ну тогда извиняйте за беспокойство, — сказал парень и засунул правую руку в карман. И быстро оглянулся по сторонам.
"А зачем он оглянулся? И руку сунул? — вдруг подумал Сан Саныч. И посмотрел не вперед, туда куда собирался идти и где машина выход перекрыла, а назад.
— И зачем машина встала там, где нет магазинов?.." Со стороны входа в арку показалась еще одна фигура. И остановилась. И еле заметно кивнула головой.
Так: машина перекрывает вход, отсекая тем случайных прохожих. Другой вход блокирует «наблюдатель», двое — ладят дело — совсем в другом свете увидел Сан Саныч выстроенную грузовиком и тремя случайными фигурами мизансцену.
И что они хотят? Кошелька? Или жизни? Если кошелька, то это ни к нему. Чем можно разжиться у престарелого пенсионера, кроме пенсионной книжки? Значит, за жизнью. За его жизнью! Значит…
— Ну, прощевай, папашка, — сказал ближний к нему парень и быстро, без замаха, ударил кулаком в лицо. Кулаком левой руки.
Левой! Значит или левша, или…
Сан Саныч отшатнулся. Но не лицом, не так, как подвергшийся случайному нападению прохожий, а как бывший фронтовой разведчик — корпусом назад и вбок. Как разведчик, который участвовал не в одной рукопашной схватке на нейтральной полосе и имел возможность на практике усвоить простейшее правило, гласящее, что прямая угроза это не всегда основная угроза, а иногда только отвлекающий маневр. А кто того правила не понял, тот остался лежать на той нейтральной полосе с эсэсовским кинжалом в подреберье.
Сан Саныч правильно рассчитал прием противника, но не рассчитал своего возраста. У нападавших на него молодых ребят реакции были лучше.
Сверкнувший в полумраке арки нож достал его раньше, чем он успел уйти из-под его удара. Стальное лезвие пробило ткань плаща и ткань и подкладку пиджака и рубаху и вонзилось в тело. В тело Сан Саныча. Глубоко. Туда, где должно было располагаться сердце.
Где-то далеко закричала женщина. Но ее голоса Сан Саныч уже не слышал. Он почувствовал разрывающую грудь боль, увидел падающую навстречу его глазам мостовую и больше не видел и не чувствовал ничего.
Он стоял на лесной поляне, в армейском, второго срока ношения обмундировании пред строем своих, давно погибших товарищей. Стоял нынешний, семидесятилетний. Пред ними, навсегда молодыми. Стоял и чего-то ждал.
Наверное, команды.
— Рядовой Дронов! — окликнул его подошедший сбоку старшина Дзюба, погибший в сорок третьем при переправе через безымянную белорусскую речку.
— Но я не рядовой. Я подполковник, — хотел поправить его Сан Саныч. Но не поправил. А ответил коротко и точно. Как предписывалось Уставом. — Я!
— Встать в строй!
— Есть!
И Сан Саныч шагнул. И встал в строй. В строй давно умерших и все еще молодых однополчан. И почувствовал там себя очень хорошо. Своим среди своих.
Сознание возвращалось долго. И с болью.
— Саныч, ты слышишь меня? Ты слышишь? — доставал, тревожил его чей-то далекий голос. — Ну скажи что-нибудь.
Его строй, его рота уходила куда-то вдаль. Он тянулся за ней, он пытался бежать, но не успевал, но пробуксовывал вдруг ставшими неподъемными ногами.
Его рота уходила. Уходила без него.
— Ну Сан Саныч. Ну открой же глаза. Ну скажи хоть что-нибудь.
— Надоели вы мне все. Липучки!
— Ну вот видишь! Видишь, как славно! Видишь, как хорошо! — затараторил голос. Знакомый голос. Голос Бориса.
— Ну что? — спросил кто-то еще.
— Очнулся.
— Ну и слава богу.
Больничная палата. Белые стены. Белые халаты. Склоненные лица.
— Где я?
— На этом свете.
— Это я понял. Где конкретно?
— Вторая городская больница. Хирургическое отделение.
— Сколько я здесь?
— Трое суток.
— Выпить есть?
— Чего выпить? — не понял стоящий в изголовье доктор.
— Лучше бы спирта.
— Не обращайте внимания. Госпитальные рецидивы, — попытался замять возникшую неловкость Борис.
— Это когда это в госпиталях послеоперационным больным спирт давали?
— Давно. В сорок втором.
Сан Саныч попытался приподняться, но лишь застонал от боли и осел обратно на подушку.
— Эй, вы что это делаете, больной, — забегали, засуетились вокруг койки сестры.
— Доктор, когда я смогу выписаться?
— Экий вы быстрый. У нас более молодые пациенты неделями лежат.
— Я неделями не могу.
— Почему это?
— Доктор, можно вас на минутку, — тронул врача за локоть Борис.
— Зачем?
— Хочу попросить вас об одной услуге.
— Какой?
— Оставить нас с больным вдвоем. С глазу на глаз. Очень надо.
— Что вы здесь за комедию такую устраиваете, — возмутился доктор. — Зачем мне уходить? Зачем оставлять одних?
— Для конфиденциальной беседы. Понимаете, я его единственный наследник…
— Что?!
— И меня не вполне устраивает составленное им на мое имя завещание. Так вот, я хотел бы кое-что уточнить по данному вопросу. Пока еще есть возможность. Но так, чтобы посторонние уши ничего не слышали.
— Вы что, серьезно? — с недоумением, переходящим в раздражение, спросил доктор.
— Он серьезно, — ответил Сан Саныч. — Он самый серьезный человек, которого я когда-либо видел в жизни. Выйдите, доктор. Иначе он вытащит в коридор меня. Вместе с кроватью и этими вот трубочками. Очень вас прошу!
Врач только головой покачал. И вышел.
— Рассказывай, — первое, что сказал Борис, когда закрылась дверь.
— О чем?
— О том самом! О том, по какому такому поводу ты загремел на эту вот коечку.
— По самому рядовому. Типичному для современной действительности. Шел домой, напоролся на хулиганов-курильщиков, для которых у меня не нашлось лишней сигареты. Отчего они сильно осерчали. И выразили мне свое неудовольствие.
— Это ты санитаркам рассказывай, которым из-под тебя судно выносить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15
И эти туда же. Ездят, где захотят, встают, где придется, проходы перегораживают…
Ну вот зачем он тут остановился? Ведь поблизости нет ни одного магазина, куда можно было бы разгрузить товар. Он что, специально посреди дороги встал? Чтобы пешеходам жизнь усложнить? Чтобы досадить им лишний раз?
Навстречу Сан Санычу с другой стороны арки двинулись двое молодых парней.
«Вот как они теперь будут обходить этот грузовик? — пожалел незнакомых ему ребят Сан Саныч. — Он ладно, успел пройти, а вот как им из положения выходить? В обход идти? Или под днищем на брюхе проползать? В чистой одежде».
Парни приближались, оживленно и весело о чем-то переговариваясь.
Черт, может, я зря брюзжу? Может, это просто возраст сказывается? Эти вон, которые лет на сорок помоложе, идут и в ус не дуют. Плевать им на нерадивых водителей и поставленные поперек дороги машины. Не раздражают их такие пустяки.
Парни подошли вплотную.
— Папаша, у вас закурить не найдется? — спросил один из них. — Согласны даже на «Беломор».
— Нет, ребятки. Я с куревом завязал. Лет двадцать назад.
— Ну тогда извиняйте за беспокойство, — сказал парень и засунул правую руку в карман. И быстро оглянулся по сторонам.
"А зачем он оглянулся? И руку сунул? — вдруг подумал Сан Саныч. И посмотрел не вперед, туда куда собирался идти и где машина выход перекрыла, а назад.
— И зачем машина встала там, где нет магазинов?.." Со стороны входа в арку показалась еще одна фигура. И остановилась. И еле заметно кивнула головой.
Так: машина перекрывает вход, отсекая тем случайных прохожих. Другой вход блокирует «наблюдатель», двое — ладят дело — совсем в другом свете увидел Сан Саныч выстроенную грузовиком и тремя случайными фигурами мизансцену.
И что они хотят? Кошелька? Или жизни? Если кошелька, то это ни к нему. Чем можно разжиться у престарелого пенсионера, кроме пенсионной книжки? Значит, за жизнью. За его жизнью! Значит…
— Ну, прощевай, папашка, — сказал ближний к нему парень и быстро, без замаха, ударил кулаком в лицо. Кулаком левой руки.
Левой! Значит или левша, или…
Сан Саныч отшатнулся. Но не лицом, не так, как подвергшийся случайному нападению прохожий, а как бывший фронтовой разведчик — корпусом назад и вбок. Как разведчик, который участвовал не в одной рукопашной схватке на нейтральной полосе и имел возможность на практике усвоить простейшее правило, гласящее, что прямая угроза это не всегда основная угроза, а иногда только отвлекающий маневр. А кто того правила не понял, тот остался лежать на той нейтральной полосе с эсэсовским кинжалом в подреберье.
Сан Саныч правильно рассчитал прием противника, но не рассчитал своего возраста. У нападавших на него молодых ребят реакции были лучше.
Сверкнувший в полумраке арки нож достал его раньше, чем он успел уйти из-под его удара. Стальное лезвие пробило ткань плаща и ткань и подкладку пиджака и рубаху и вонзилось в тело. В тело Сан Саныча. Глубоко. Туда, где должно было располагаться сердце.
Где-то далеко закричала женщина. Но ее голоса Сан Саныч уже не слышал. Он почувствовал разрывающую грудь боль, увидел падающую навстречу его глазам мостовую и больше не видел и не чувствовал ничего.
Он стоял на лесной поляне, в армейском, второго срока ношения обмундировании пред строем своих, давно погибших товарищей. Стоял нынешний, семидесятилетний. Пред ними, навсегда молодыми. Стоял и чего-то ждал.
Наверное, команды.
— Рядовой Дронов! — окликнул его подошедший сбоку старшина Дзюба, погибший в сорок третьем при переправе через безымянную белорусскую речку.
— Но я не рядовой. Я подполковник, — хотел поправить его Сан Саныч. Но не поправил. А ответил коротко и точно. Как предписывалось Уставом. — Я!
— Встать в строй!
— Есть!
И Сан Саныч шагнул. И встал в строй. В строй давно умерших и все еще молодых однополчан. И почувствовал там себя очень хорошо. Своим среди своих.
Сознание возвращалось долго. И с болью.
— Саныч, ты слышишь меня? Ты слышишь? — доставал, тревожил его чей-то далекий голос. — Ну скажи что-нибудь.
Его строй, его рота уходила куда-то вдаль. Он тянулся за ней, он пытался бежать, но не успевал, но пробуксовывал вдруг ставшими неподъемными ногами.
Его рота уходила. Уходила без него.
— Ну Сан Саныч. Ну открой же глаза. Ну скажи хоть что-нибудь.
— Надоели вы мне все. Липучки!
— Ну вот видишь! Видишь, как славно! Видишь, как хорошо! — затараторил голос. Знакомый голос. Голос Бориса.
— Ну что? — спросил кто-то еще.
— Очнулся.
— Ну и слава богу.
Больничная палата. Белые стены. Белые халаты. Склоненные лица.
— Где я?
— На этом свете.
— Это я понял. Где конкретно?
— Вторая городская больница. Хирургическое отделение.
— Сколько я здесь?
— Трое суток.
— Выпить есть?
— Чего выпить? — не понял стоящий в изголовье доктор.
— Лучше бы спирта.
— Не обращайте внимания. Госпитальные рецидивы, — попытался замять возникшую неловкость Борис.
— Это когда это в госпиталях послеоперационным больным спирт давали?
— Давно. В сорок втором.
Сан Саныч попытался приподняться, но лишь застонал от боли и осел обратно на подушку.
— Эй, вы что это делаете, больной, — забегали, засуетились вокруг койки сестры.
— Доктор, когда я смогу выписаться?
— Экий вы быстрый. У нас более молодые пациенты неделями лежат.
— Я неделями не могу.
— Почему это?
— Доктор, можно вас на минутку, — тронул врача за локоть Борис.
— Зачем?
— Хочу попросить вас об одной услуге.
— Какой?
— Оставить нас с больным вдвоем. С глазу на глаз. Очень надо.
— Что вы здесь за комедию такую устраиваете, — возмутился доктор. — Зачем мне уходить? Зачем оставлять одних?
— Для конфиденциальной беседы. Понимаете, я его единственный наследник…
— Что?!
— И меня не вполне устраивает составленное им на мое имя завещание. Так вот, я хотел бы кое-что уточнить по данному вопросу. Пока еще есть возможность. Но так, чтобы посторонние уши ничего не слышали.
— Вы что, серьезно? — с недоумением, переходящим в раздражение, спросил доктор.
— Он серьезно, — ответил Сан Саныч. — Он самый серьезный человек, которого я когда-либо видел в жизни. Выйдите, доктор. Иначе он вытащит в коридор меня. Вместе с кроватью и этими вот трубочками. Очень вас прошу!
Врач только головой покачал. И вышел.
— Рассказывай, — первое, что сказал Борис, когда закрылась дверь.
— О чем?
— О том самом! О том, по какому такому поводу ты загремел на эту вот коечку.
— По самому рядовому. Типичному для современной действительности. Шел домой, напоролся на хулиганов-курильщиков, для которых у меня не нашлось лишней сигареты. Отчего они сильно осерчали. И выразили мне свое неудовольствие.
— Это ты санитаркам рассказывай, которым из-под тебя судно выносить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15