Память подсказала, что, кажется, он называется ледорубом. Спальный мешок. Белый полотняный мешок, похожий на саван. Не трудно было догадаться, что он вкладывается в спальный мешок вместо простыни. Широкий брезентовый ремень с пряжкой, а в него, как в баранку, продет еще один брезентовый ремень, сплошной и без пряжки. Моток шнура толщиной с карандаш. Большой и тяжелый моток веревки. Металлическая штуковина, похожая на деформированную букву «о», размером – положить на ладонь. Брезентовые штаны, брезентовая куртка и брезентовые рукавицы. Короткая записка, лежащая тут же, гласила: «Отъезд в понедельник. Нужны еще: шерстяная шапочка типа лыжной, темные очки (обязательно!), свитер (чем теплее, тем лучше), кеды, потник (нательная рубашка, которую снимаешь после занятий). Желательно иметь тренировочный костюм, куртку, более теплую, чем свитер, варежки, шорты. Идеально: достать пуховую куртку. Бывают такие, на гагачьем пуху. У альпинистов называются «пуховками». Назначение оставленного мною снаряжения поймешь в процессе занятий. С приветом. Саша».
Скорее набрал Сашин номер, чтобы мне разъяснили, что все это значит.
– Это я взял для тебя у нас в «Эдельвейсе». Есть такая спортивная база. Нет, ты, конечно, будешь жить в отдельной комнате, я уже договорился с начальником лагеря. Но вдруг тебе захочется прогуляться с нами, размяться, полазать по скалам, сходить на ледник, взойти на вершину… Это очень полезно. Гарантирую тебе четыре-пять килограммов и три-четыре года жизни.
Надо было понимать, что килограммы убавятся, а жизнь продлится. И то и другое вообще-то меня устраивало, тем более при твердой гарантии, но все же я высказал Саше некоторые мои опасения, которые он поочередно опровергал.
– Я совершенно детренирован. Дыхание, сердце…
– Втянешься. Не сразу же – восхождение. Нагрузка будет увеличиваться постепенно.
– Но мне уже сорок восемь. В то время как твоим студентам по двадцать.
– Мне тоже сорок семь.
– Ты мастер спорта. Разве можно нас сравнивать?
– Ничего. Я думаю, ты потянешь. Все будет прекрасно. Впрочем, если захочешь. А комната тебе уже обеспечена.
– Там есть удобства? Умывальник, горячая вода, туалет? Знаешь, с годами вырабатываются привычки…
После этого вопроса Саша долго молчал. Я уж подумал, что Саша отошел от трубки – скажем, кто-то позвонил в дверь, – но, справившись со своим замешательством, он наконец ответил:
– Если ты действительно хочешь пожить горами, то заранее примирись с некоторыми неудобствами, вернее, с отсутствием некоторых удобств. Теплого клозета не будет. Умываться будешь в ручье. Ну и вообще… Горы есть горы.
– А ручей, значит, будет?
– Да, будет прекрасный ручей с ледниковой водой.
– И река?
– И замечательная река.
– Грохочет по круглым камням?
– Грохочет по круглым камням.
– И вблизи будет снег?
– Ослепительный снег.
– Я чувствую, если я сейчас не поддамся твоим усилиям затащить меня на гору, то никогда этого не случится.
– Да, это твой последний шанс. Надо решаться. Разорвать паутину.
– Разорвать кольцо.
– Это мечта – взойти на вершину и оглядеться вокруг.
– Это хрустальная мечта. Так говоришь, отъезд в понедельник?
– Поездом. Но ты, если не хочешь трястись, можешь прилететь самолетом. Я тебя встречу. Но не позже четверга. В этот же день мы уедем в лагерь.
– А куда лететь?
– Вот так раз! Во Фрунзе, конечно. Пять с половиной часов беспосадочного полета – и ты во Фрунзе. В сущности, очень близко.
В разговорах с другими людьми я все чаще стал употреблять слово «горы». Люди же при упоминании о горах непременно произносили слово «сердце».
– Никуда не собираешься в ближайшее время из Москвы?
– Собираюсь. Я еду в горы. В альпинистский лагерь. Надеюсь совершить восхождение на вершину.
– А сердце?
– Что сердце?
– Как у тебя с сердцем? Опасную ты затеваешь игру. В нашем возрасте с сердцем шутки плохи.
– Хочу попробовать. Если я не способен взойти на вершину, то куда я гожусь?
– Но все же рисковать ради нелепой вершины! Сердце…
– Туда, значит, мне и дорога.
Варианты разговоров в конце концов сводились к одному:
– В августе, наверно, займешься грибами?
– Нет, уезжаю в горы.
– В какие горы, зачем?
– Тянь-Шань. В переводе на русский язык – «Небесные горы».
– Наверно, в санаторий, где пьют кумыс?
– Нет. Хочу взойти на вершину.
– Ты разве альпинист?
– В том-то и дело, что нет. Но, говорят, этому можно научиться.
– С ума сошел! Всяким спортом занимаются в молодости.
– Я не собираюсь ставить рекорды и добиваться разряда. Мне бы только одну вершину.
– Зачем?
– Хочется. И потом, если я не смогу взойти на вершину сейчас, в этом году, то, наверно, не смогу сделать этого никогда.
В Ленинграде я оказался в гостях у моего друга, художника Евгения Мальцева. Пили, ели, вели разговоры.
Дошла очередь до моих предстоящих гор. Брат художника Виктор, крупный инженер, постарше нас с Женей лет на пять, начал горячиться и спорить.
– Ни в коем случае восхождения тебе делать нельзя. Ничего, кроме инфаркта, не добьешься. Я знаю, что говорю. Когда ты поднимался в горы последний раз?
– Двадцать лет назад.
– Высоко?
– Не знаю. Что-нибудь около трех километров.
– Считай, что ты вообще никогда не поднимался. А сколько раз ты приседаешь на одной ноге? Давай выходи на середину комнаты. Давай одну ногу выбрасывай и вытягивай вперед, а на другой опускайся, приседай. Ниже, ниже…
Я когда-то умел это делать. Но теперь равновесие потерялось, и я оказался сидящим на полу в самом грустном, нелепом положении.
– Ну вот, – торжествовал Виктор Мальцев. – Нужно для начала приседать на каждой ноге не меньше восьми раз. Альпинисту требуются сильные ноги. А сколько метров ты пролезаешь по канату на одних руках?
– Не знаю. Я давно не лазил.
– Как давно?
– Лет двадцать пять или тридцать. Виктор обвел всех победоносным взглядом.
– И он собирается покорять вершину! А сердце?
– Что сердце?
– Когда ты его проверял на выносливость? Сколько километров ты можешь бежать в хорошем темпе – три, пять, десять? Какой у тебя потолок?
– Какой еще потолок?
– У каждого альпиниста есть свой потолок, выше которого ему ходить нельзя. Иначе – сердечная недостаточность и обратный путь на носилках. Ты знаешь свой потолок? А лет тебе, может, двадцать или двадцать четыре?
Вдохновившись моим молчанием, моей опущенной (но упрямо опущенной) головой, а также одобрительным рокотом гостей, Виктор вскочил на стул, схватил фломастер, подвернувшийся под руку, и на чистой стене горячечно, повторяя вслух каждое слово, стал писать.
Должен сказать, что в этой надписи (не знаю, цела ли она до сих пор) содержится очевидная переоценка значения рвущегося на гору литератора, так что как-то нескромно даже списывать ее со стены.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45