Все старые козлы уже крепко спят, а вы еще на ногах, стекла опущены, теплится зеленый огонек радио, играет отличная музыка. В общем, жизнь предоставила вам возможность еще несколько часов как следует порезвиться. Если вы не используете их, вполне вероятно, что следующий случай представится еще очень не скоро.
— Вот бы снова стать пятнадцатилетней и к тому же девственницей! — Саша высунулась в окно, и ветер шевелил ее волосы.
— Можно подумать, в пятнадцать лет ты только и думала о том, как бы расстаться с невинностью!
— А знаете, где это произошло? На пляже в Уэстпорте, штат Коннектикут. Неподалеку расположились еще три пары, а дело было как раз в полнолуние, так что они могли нас видеть. Когда все кончилось, мне вдруг стало страшно и стыдно, и я бросилась в воду прямо в одежде.
— А от чего тебе стало страшно?
— От того, что все это оказалось таким. «И что, это все! И это то, что, как говорят, заставляет вращаться мир?» Черт! Ладно, теперь твоя очередь, Уайетт.
— Я за рулем. Пускай Уэбер рассказывает.
— У меня это было с Барбарой Гилли. В нашем городишке ее любовно называли «Туннель».
— Значит, ты переспал с туннелем?
— Кто с ней только не переспал! Обычно, мы занимались этим на холме за школой Джона Джея. Я воспользовался резинкой, которая пролежала у меня в бумажнике полгода. Можете себе представить, как это было приятно и увлекательно. А ты?
— Со своей кузиной Нэнси.
Мы с Сашей в один голос воскликнули:
— Как, ты спал со своей кузиной!
Мы прокатались еще час, делясь детскими тайнами и обмениваясь разными забавными историями. Это было похоже на ночные посиделки в колледже, когда чувствуешь необычайную близость со всеми и мудрость, а кроме того, полную уверенность, что будешь помнить и этих людей, и этот треп всю оставшуюся жизнь.
Вернувшись домой, мы обнялись и обменялись смачными поцелуями, поскольку вечер удался на славу. Даже принимая душ и залезая в постель, я то улыбался, то посмеивался, вспоминая некоторые из услышанных историй.
Немного позже — вскоре после того, как послышались первые птичьи трели — открылась дверь, и я увидел Сашу. Знаком велев ей прикрыть дверь, я приподнял одеяло, чтобы она могла улечься рядом со мной. Она мигом скользнула в постель, и обтянутым лишь тонкой шелковой ночной рубашкой телом тесно прижалась ко мне.
Через некоторое время она взяла мою руку и провела ей по своему животу, потом по груди и по тонкому изгибу шеи. Приоткрыв рот, она взяла в него мои пальцы и принялась ласкать их языком.
Я отнял руку и принялся гладить ее лицо, плечи, руки. При этом ни один из нас не произносил ни слова, хотя много лет назад, будучи любовниками в Европе, мы всегда переговаривались друг с другом и вообще вели себя довольно шумно.
Но сегодня все было по-иному. Теперь мы были не любовниками, а двумя давними друзьями, которые любят друг друга, и которым выпало счастье провести вместе восхитительную ночь.
Мы предавались любви в тишине, стараясь не производить ни малейшего шума. Любовь украдкой была куда более страстной, куда более возбуждающей.
Когда мы наконец оторвались друг от друга, и первые лучи солнца упали на пол, она полулежала у меня на животе, а ее дыхание щекотало мне грудь. Испытывая блаженство от того, что я чувствовал ее на себе, я прошептал:
— Как бы мне хотелось быть тем парнем в Уэстпорте.
Она подняла голову и улыбнулась.
— Правда? Значит, ты бы хотел быть у меня первым?
— Нет, не то чтобы… Я не уверен, что у меня получилось бы лучше. Но я бы… бросился в воду вместе с тобой. Я бы не отпустил тебя так просто.
Она коснулась лбом моей груди и медленно поднялась, Уже стоя, она попыталась найти проймы в своей скомканной и перекрученной ночной рубашке. Волосы ее были взъерошены и торчали в разные стороны, и от этого она выглядела красивой как никогда.
Наконец, потерпев поражение в поединке с рубашкой, она просто перекинула ее через плечо и снова уселась на постель. Я взял ее за руку.
— Обещаешь всегда оставаться моим другом, а, Саша?
— Обещаю.
— Даже если нам больше никогда не доведется делать этого!
— Мы по-разному к этому относимся. Я могла бы двадцать лет состоять в счастливом браке, и все равно без колебаний улеглась бы с тобой в постель. Я люблю тебя, Уэбер. А с людьми, которых я люблю, я сплю.
— А что бы ты сказала мужу?
— Не знаю. Может, и ничего.
Выходя из комнаты с беззаботно перекинутой через плечо рубашкой, она страшно напомнила мне героиню одной из картин Боннара: бледно-розовый цвет, кремовые, плавные изгибы тела и легкий взмах ладошкой на прощание.
Доминика и его жену Микки я заснял выходящими из машины.
— Какого черта ты делаешь, Уэбер? Это-то ты зачем снимаешь! Погоди-ка! — Он выпрямился, пригладил волосы руками и оправил свою гавайскую рубаху. — Нет, это не рубашка, а черт знает что! Микки купила. О'кей, теперь давай, крути.
Я повел их на задний двор, где собрались остальные.
— А камера тебе зачем?
— Пытаюсь снова привыкнуть ею пользоваться.
— Ты хочешь заснять праздник?
— Частично.
Похоже, барбекю изобрел американец. Я, конечно, знаю, что человечество жарило мясо на огне десятки тысяч лет, но американцы превратили это в настоящую религию.
Хотя о моих фильмах писало множество критиков, ни один из них не заметил, что в каждый из них я, так или иначе, всовываю барбекю. Даже в «Нежной коже» американский гость показывает старикам, как делать это «правильно», тем самым невольно приближая их конец.
Пища, приготовляемая на улице, еда, которую отправляют в рот руками, дым, жир. Бумажные тарелки, громкие голоса, нет салфетки — вытирай губы тыльной стороной ладони. Пусть даже это всего лишь твоя семья, разговоры становятся все громче и пронзительнее, и, как правило, куда свободнее. Мужчин начинает тянуть к женскому полу, они слишком много пьют; они разговаривают на повышенных тонах.
После того как гости были представлены друг другу и все немного выпили, Уайетт предложил сыграть в «бомбу с часовым механизмом» — игру, которую он придумал и сделал знаменитой благодаря своему шоу. Я принес бумагу и карандаши, а Саша тем временем узнавала, кто насколько прожаренным любит мясо.
Доминик и Макс так быстро и умно отвечали на вопросы, что в первом раунде у остальных не было против них ни малейших шансов. Я «взорвался» вторым, что меня вполне устраивало, так как я хотел заснять поединок между двумя мужчинами: Максом, расслабленно полулежащим на подушках своего инвалидного кресла, и Домиником, напряженно примостившимся на краешке стула и похожим на готового пробить решающий удар футбольным нападающим.
Уже были поданы порции с кровью, и Саша уже начала снимать с огня чуть более прожаренные, а эти двое все никак не могли закончить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74
— Вот бы снова стать пятнадцатилетней и к тому же девственницей! — Саша высунулась в окно, и ветер шевелил ее волосы.
— Можно подумать, в пятнадцать лет ты только и думала о том, как бы расстаться с невинностью!
— А знаете, где это произошло? На пляже в Уэстпорте, штат Коннектикут. Неподалеку расположились еще три пары, а дело было как раз в полнолуние, так что они могли нас видеть. Когда все кончилось, мне вдруг стало страшно и стыдно, и я бросилась в воду прямо в одежде.
— А от чего тебе стало страшно?
— От того, что все это оказалось таким. «И что, это все! И это то, что, как говорят, заставляет вращаться мир?» Черт! Ладно, теперь твоя очередь, Уайетт.
— Я за рулем. Пускай Уэбер рассказывает.
— У меня это было с Барбарой Гилли. В нашем городишке ее любовно называли «Туннель».
— Значит, ты переспал с туннелем?
— Кто с ней только не переспал! Обычно, мы занимались этим на холме за школой Джона Джея. Я воспользовался резинкой, которая пролежала у меня в бумажнике полгода. Можете себе представить, как это было приятно и увлекательно. А ты?
— Со своей кузиной Нэнси.
Мы с Сашей в один голос воскликнули:
— Как, ты спал со своей кузиной!
Мы прокатались еще час, делясь детскими тайнами и обмениваясь разными забавными историями. Это было похоже на ночные посиделки в колледже, когда чувствуешь необычайную близость со всеми и мудрость, а кроме того, полную уверенность, что будешь помнить и этих людей, и этот треп всю оставшуюся жизнь.
Вернувшись домой, мы обнялись и обменялись смачными поцелуями, поскольку вечер удался на славу. Даже принимая душ и залезая в постель, я то улыбался, то посмеивался, вспоминая некоторые из услышанных историй.
Немного позже — вскоре после того, как послышались первые птичьи трели — открылась дверь, и я увидел Сашу. Знаком велев ей прикрыть дверь, я приподнял одеяло, чтобы она могла улечься рядом со мной. Она мигом скользнула в постель, и обтянутым лишь тонкой шелковой ночной рубашкой телом тесно прижалась ко мне.
Через некоторое время она взяла мою руку и провела ей по своему животу, потом по груди и по тонкому изгибу шеи. Приоткрыв рот, она взяла в него мои пальцы и принялась ласкать их языком.
Я отнял руку и принялся гладить ее лицо, плечи, руки. При этом ни один из нас не произносил ни слова, хотя много лет назад, будучи любовниками в Европе, мы всегда переговаривались друг с другом и вообще вели себя довольно шумно.
Но сегодня все было по-иному. Теперь мы были не любовниками, а двумя давними друзьями, которые любят друг друга, и которым выпало счастье провести вместе восхитительную ночь.
Мы предавались любви в тишине, стараясь не производить ни малейшего шума. Любовь украдкой была куда более страстной, куда более возбуждающей.
Когда мы наконец оторвались друг от друга, и первые лучи солнца упали на пол, она полулежала у меня на животе, а ее дыхание щекотало мне грудь. Испытывая блаженство от того, что я чувствовал ее на себе, я прошептал:
— Как бы мне хотелось быть тем парнем в Уэстпорте.
Она подняла голову и улыбнулась.
— Правда? Значит, ты бы хотел быть у меня первым?
— Нет, не то чтобы… Я не уверен, что у меня получилось бы лучше. Но я бы… бросился в воду вместе с тобой. Я бы не отпустил тебя так просто.
Она коснулась лбом моей груди и медленно поднялась, Уже стоя, она попыталась найти проймы в своей скомканной и перекрученной ночной рубашке. Волосы ее были взъерошены и торчали в разные стороны, и от этого она выглядела красивой как никогда.
Наконец, потерпев поражение в поединке с рубашкой, она просто перекинула ее через плечо и снова уселась на постель. Я взял ее за руку.
— Обещаешь всегда оставаться моим другом, а, Саша?
— Обещаю.
— Даже если нам больше никогда не доведется делать этого!
— Мы по-разному к этому относимся. Я могла бы двадцать лет состоять в счастливом браке, и все равно без колебаний улеглась бы с тобой в постель. Я люблю тебя, Уэбер. А с людьми, которых я люблю, я сплю.
— А что бы ты сказала мужу?
— Не знаю. Может, и ничего.
Выходя из комнаты с беззаботно перекинутой через плечо рубашкой, она страшно напомнила мне героиню одной из картин Боннара: бледно-розовый цвет, кремовые, плавные изгибы тела и легкий взмах ладошкой на прощание.
Доминика и его жену Микки я заснял выходящими из машины.
— Какого черта ты делаешь, Уэбер? Это-то ты зачем снимаешь! Погоди-ка! — Он выпрямился, пригладил волосы руками и оправил свою гавайскую рубаху. — Нет, это не рубашка, а черт знает что! Микки купила. О'кей, теперь давай, крути.
Я повел их на задний двор, где собрались остальные.
— А камера тебе зачем?
— Пытаюсь снова привыкнуть ею пользоваться.
— Ты хочешь заснять праздник?
— Частично.
Похоже, барбекю изобрел американец. Я, конечно, знаю, что человечество жарило мясо на огне десятки тысяч лет, но американцы превратили это в настоящую религию.
Хотя о моих фильмах писало множество критиков, ни один из них не заметил, что в каждый из них я, так или иначе, всовываю барбекю. Даже в «Нежной коже» американский гость показывает старикам, как делать это «правильно», тем самым невольно приближая их конец.
Пища, приготовляемая на улице, еда, которую отправляют в рот руками, дым, жир. Бумажные тарелки, громкие голоса, нет салфетки — вытирай губы тыльной стороной ладони. Пусть даже это всего лишь твоя семья, разговоры становятся все громче и пронзительнее, и, как правило, куда свободнее. Мужчин начинает тянуть к женскому полу, они слишком много пьют; они разговаривают на повышенных тонах.
После того как гости были представлены друг другу и все немного выпили, Уайетт предложил сыграть в «бомбу с часовым механизмом» — игру, которую он придумал и сделал знаменитой благодаря своему шоу. Я принес бумагу и карандаши, а Саша тем временем узнавала, кто насколько прожаренным любит мясо.
Доминик и Макс так быстро и умно отвечали на вопросы, что в первом раунде у остальных не было против них ни малейших шансов. Я «взорвался» вторым, что меня вполне устраивало, так как я хотел заснять поединок между двумя мужчинами: Максом, расслабленно полулежащим на подушках своего инвалидного кресла, и Домиником, напряженно примостившимся на краешке стула и похожим на готового пробить решающий удар футбольным нападающим.
Уже были поданы порции с кровью, и Саша уже начала снимать с огня чуть более прожаренные, а эти двое все никак не могли закончить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74