Пришелец заявляется на НЛО, ломает…
Я стискиваю Роджеру локоть.
— НЛО. Неопознанный летающий объект, — тихо поясняет Роджер.
Я отпускаю локоть. Продюсер рассказывает дальше.
— Пришелец заявляется на НЛО, ломает парню лимузин после концерта в «Форуме», потом долгая дикая погоня, и инопланетянин увозит парня на свою планету, и там рок-звезда томится в тюрьме. Ну то есть — что угодно, принцесса там, любовная линия. — Пауза. Продюсер с надеждой смотрит на Роджера. — Мы подумываем о Пэт Бенатар. Об «Уйди-Уйди».
— Нехило, бляха-муха, — смеется Роджер.
— У парня единственный способ выбраться — записать альбом и устроить концерт для местного императора. Император по сути… э… помидор. — Продюсер кривится, содрогается, обеспокоенно смотрит на Роджера.
Роджер сжимает двумя пальцами переносицу.
— То есть это триллер такой, да?
— Он не безвкусен, а экземпляр у вас есть, — отвечает продюсер. — И все от этой штуки в сейфе без ума.
Роджер улыбается, кивает, смотрит на японку, подмигивает, высунув язык. И говорит продюсеру:
— Мне не скучно.
Я действительно помню фильм о группе, и в нем все было, в общем, правильно, только создатели фильма забыли добавить бесконечные иски об авторских правах, тот раз, когда я сломал Кении руку, прозрачную жидкость в шприце, часами вопящего Мэтта, глаза фанатов и «витамины», какие были у Нины глаза, когда она требовала новый «порш», реакцию Сэма, когда я ему сказал: «Роджер хочет, чтоб я записал сольник», — видимо, создатели фильма не желали во все это влезать. Они, наверное, вырезали сцену, когда я вернулся домой и обнаружил, что Нина сидит в спальне дома на пляже с ножницами в руках, и кадр с проколотой, подтекающей водяной кроватью тоже выкинули. Они потеряли кусок, в котором Нина пыталась утопиться на приеме в Малибу, и вот эти кадры, где сначала из Нины выкачивают воду, потом ее лицо в камере против моего и она говорит: «Я тебя ненавижу», — и отворачивается, бледная, опухшая, мокрые волосы прилипли к щекам. Фильм снимали до того, как Эд прыгнул с крыши отеля «Клифт» в Сан-Франциско, поэтому создатели не виноваты, что эта сцена в фильме отсутствует, но, по-моему, у них нет оправдания за все остальные пропуски, за то, что фильм — скелет, рентген, кучка нудных, ставших бешено популярными фактов.
Со стропила над балконом свисает зеленый фонарь, он возвращает меня на землю: проценты, одобрение сценария, валовая прибыль к чистой — слова, непривычные по сей день, и я смотрю в Роджеров фужер с сакэ, а японка в номере корчится, топает, бродит кругами, всхлипывает, и продюсер встает, продолжая беседовать с Роджером, закрывает дверь и улыбается, когда я говорю:
— Я признателен.
Звоню Мэтту. Оператор соединяет меня всего каких-то семь минут. Трубку берет четвертая жена Мэтта Урсула, она вздыхает, услышав мое имя. Я пять минут жду, когда она вернется, представляю, как Мэтт, опустив голову, стоит рядом с ней в кухне, в доме на Вудлэнд-Хиллз. Но Урсула говорит:
— Он пришел, — и я слышу голос Мэтта:
— Брайан?
— Ага, отец, это я.
Мэтт присвистывает.
— Ух. — Длинная пауза. — Ты где?
— В Японии. В Токио, кажется.
— Сколько уже — два, три года?
— Не, не так… долго, — говорю я. — Не знаю.
— Ну, отец, я слыхал, ты это — в турне?
— Мировое турне-восемьдесят четыре, о как.
— Я слыхал насчет… — Голос стихает. Напряженная, неловкая пауза, прерываемая лишь «ага» и «э…»
— Я фильм видел, — говорит он.
— Который с Ребеккой де Морней?
— Э… нет, который с обезьянкой.
— А… ага.
— Я слушал альбом, — наконец произносит Мэтт.
— Ты… тебе понравилось?
— Издеваешься?
— Это… получилось, а? — спрашиваю я.
— Подпевки отличные. Очень сильно.
Еще одна долгая пауза.
— Это… м-м… мощно, отец, мощно, — говорит Мэтт. Пауза. — Та песня, про машину, а? — Пауза. — Я видел, как его Джон Траволта в «Тауэре» покупал.
— Я… ну… я, отец, очень рад, что ты так говоришь, — говорю я. — Ага?
Длинная пауза.
— А ты… ну… типа сейчас делаешь типа что-то? — спрашиваю я.
— Да, дурака тут валяю, — отвечает Мэтт. — Может, через пару месяцев на студию уже смогу.
— За-ме-ча-тель-но, — говорю я.
— Угу.
— А с Сэмом… ты общался? — спрашиваю я.
— Ну где-то… ну, месяц назад, по-моему. С адвокатом, что ли. Где-то с ним столкнулся. Случайно.
— Сэм… нормально?
Без особой уверенности Мэтт отвечает:
— Великолепно.
— А… его адвокаты?
Он отвечает вопросом:
— Как Роджер?
— Роджер — ну, Роджер.
— Из реабилитации вышел?
— Давно уже.
— Да, я понимаю, — вздыхает Мэтт. — Я понимаю, отец.
— В общем, отец, — я втягиваю воздух и напрягаюсь, — я думаю, может, если хочешь, ну, я не знаю, может, мы как-нибудь соберемся, придумаем песенок, когда я турне закончу, может, запишем чего… а?
Мэтт закашливается, а потом довольно быстро отвечает:
— Ой, знаешь, я не знаю, ну как бы, старое прошло, и что-то мне как-то не очень это.
— Ну, блядь, это же не… — Я обрываю фразу.
— Ты давай вперед.
— Я… Я и так, знаешь. — Я пинаю ногой стену, а ногти почему-то так впиваются в забинтованную рану, что на ней выступает красное.
— Уже все, знаешь, — говорит Мэтт.
— Я что, типа вру, да?
Я молчу, только дую на ладонь.
— Я тут смотрел те старые фильмы, которые Нина с Донной в Монтерее снимали, — говорит Мэтт.
Я стараюсь не слушать, повторяю про себя: Донна?
— И страннее всего, и притом круче всего, что на вид Эд был неплох. Прямо скажем, очень хорош. Загорелый, в форме, и я не знаю, как же так вышло. — Пауза. — Не знаю, как же, блядь, так вышло.
— Какая разница?
— Ага, — вздыхает Мэтт. — Ты понял.
— Потому что мне без разницы.
— Мне, отец, наверное, тоже без разницы.
Я вешаю трубку, вырубаюсь.
По дороге на стадион с заднего сиденья лимузина смотрю телевизор — сумо, какое-то старое кино с Брюсом Ли, семь раз одна и та же реклама синего лимонада, я кидаюсь обсосанными кубиками льда в квадратный экранчик, опускаю стеклянную перегородку и говорю шоферу, что мне нужна куча сигарет, и шофер достает из бардачка и кидает мне пачку «Мальборо», а кокаин толком не подействовал, как я ожидал, рука от него болит еще сильнее, и это пугает, я все сглатываю, но остатки настойчиво, назойливо щекочут глотку, и я все пью скотч, который почти отбивает вкус.
На сцене воняет п о том, там, наверное, градусов сто, мы играем пятьдесят минут, а я лишь хочу спеть последнюю песню, а группа, когда я говорю об этом в перерыве, считает, что это дурацкая идея. Все песни — с последних трех сольников, но я слышу, как японцы в первом ряду с кошмарным, лишенным «р» акцентом выкрикивают названия хитов, которые я пел с группой, а теперешняя группа углубляется в хит со второго сольника, и вообще-то я не понимаю, нравится ли залу, хотя все громко хлопают, а позади меня четырехсотфутовая растяжка «Мировое турне Брайана Метро — 1984», она зыблется у нас за спинами, я медленно передвигаюсь по бескрайней сцене, пытаюсь вглядеться в зал, но громадные прожекторы превращают стадион в серую колышущуюся тьму, я начинаю второй куплет песни и забываю слова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
Я стискиваю Роджеру локоть.
— НЛО. Неопознанный летающий объект, — тихо поясняет Роджер.
Я отпускаю локоть. Продюсер рассказывает дальше.
— Пришелец заявляется на НЛО, ломает парню лимузин после концерта в «Форуме», потом долгая дикая погоня, и инопланетянин увозит парня на свою планету, и там рок-звезда томится в тюрьме. Ну то есть — что угодно, принцесса там, любовная линия. — Пауза. Продюсер с надеждой смотрит на Роджера. — Мы подумываем о Пэт Бенатар. Об «Уйди-Уйди».
— Нехило, бляха-муха, — смеется Роджер.
— У парня единственный способ выбраться — записать альбом и устроить концерт для местного императора. Император по сути… э… помидор. — Продюсер кривится, содрогается, обеспокоенно смотрит на Роджера.
Роджер сжимает двумя пальцами переносицу.
— То есть это триллер такой, да?
— Он не безвкусен, а экземпляр у вас есть, — отвечает продюсер. — И все от этой штуки в сейфе без ума.
Роджер улыбается, кивает, смотрит на японку, подмигивает, высунув язык. И говорит продюсеру:
— Мне не скучно.
Я действительно помню фильм о группе, и в нем все было, в общем, правильно, только создатели фильма забыли добавить бесконечные иски об авторских правах, тот раз, когда я сломал Кении руку, прозрачную жидкость в шприце, часами вопящего Мэтта, глаза фанатов и «витамины», какие были у Нины глаза, когда она требовала новый «порш», реакцию Сэма, когда я ему сказал: «Роджер хочет, чтоб я записал сольник», — видимо, создатели фильма не желали во все это влезать. Они, наверное, вырезали сцену, когда я вернулся домой и обнаружил, что Нина сидит в спальне дома на пляже с ножницами в руках, и кадр с проколотой, подтекающей водяной кроватью тоже выкинули. Они потеряли кусок, в котором Нина пыталась утопиться на приеме в Малибу, и вот эти кадры, где сначала из Нины выкачивают воду, потом ее лицо в камере против моего и она говорит: «Я тебя ненавижу», — и отворачивается, бледная, опухшая, мокрые волосы прилипли к щекам. Фильм снимали до того, как Эд прыгнул с крыши отеля «Клифт» в Сан-Франциско, поэтому создатели не виноваты, что эта сцена в фильме отсутствует, но, по-моему, у них нет оправдания за все остальные пропуски, за то, что фильм — скелет, рентген, кучка нудных, ставших бешено популярными фактов.
Со стропила над балконом свисает зеленый фонарь, он возвращает меня на землю: проценты, одобрение сценария, валовая прибыль к чистой — слова, непривычные по сей день, и я смотрю в Роджеров фужер с сакэ, а японка в номере корчится, топает, бродит кругами, всхлипывает, и продюсер встает, продолжая беседовать с Роджером, закрывает дверь и улыбается, когда я говорю:
— Я признателен.
Звоню Мэтту. Оператор соединяет меня всего каких-то семь минут. Трубку берет четвертая жена Мэтта Урсула, она вздыхает, услышав мое имя. Я пять минут жду, когда она вернется, представляю, как Мэтт, опустив голову, стоит рядом с ней в кухне, в доме на Вудлэнд-Хиллз. Но Урсула говорит:
— Он пришел, — и я слышу голос Мэтта:
— Брайан?
— Ага, отец, это я.
Мэтт присвистывает.
— Ух. — Длинная пауза. — Ты где?
— В Японии. В Токио, кажется.
— Сколько уже — два, три года?
— Не, не так… долго, — говорю я. — Не знаю.
— Ну, отец, я слыхал, ты это — в турне?
— Мировое турне-восемьдесят четыре, о как.
— Я слыхал насчет… — Голос стихает. Напряженная, неловкая пауза, прерываемая лишь «ага» и «э…»
— Я фильм видел, — говорит он.
— Который с Ребеккой де Морней?
— Э… нет, который с обезьянкой.
— А… ага.
— Я слушал альбом, — наконец произносит Мэтт.
— Ты… тебе понравилось?
— Издеваешься?
— Это… получилось, а? — спрашиваю я.
— Подпевки отличные. Очень сильно.
Еще одна долгая пауза.
— Это… м-м… мощно, отец, мощно, — говорит Мэтт. Пауза. — Та песня, про машину, а? — Пауза. — Я видел, как его Джон Траволта в «Тауэре» покупал.
— Я… ну… я, отец, очень рад, что ты так говоришь, — говорю я. — Ага?
Длинная пауза.
— А ты… ну… типа сейчас делаешь типа что-то? — спрашиваю я.
— Да, дурака тут валяю, — отвечает Мэтт. — Может, через пару месяцев на студию уже смогу.
— За-ме-ча-тель-но, — говорю я.
— Угу.
— А с Сэмом… ты общался? — спрашиваю я.
— Ну где-то… ну, месяц назад, по-моему. С адвокатом, что ли. Где-то с ним столкнулся. Случайно.
— Сэм… нормально?
Без особой уверенности Мэтт отвечает:
— Великолепно.
— А… его адвокаты?
Он отвечает вопросом:
— Как Роджер?
— Роджер — ну, Роджер.
— Из реабилитации вышел?
— Давно уже.
— Да, я понимаю, — вздыхает Мэтт. — Я понимаю, отец.
— В общем, отец, — я втягиваю воздух и напрягаюсь, — я думаю, может, если хочешь, ну, я не знаю, может, мы как-нибудь соберемся, придумаем песенок, когда я турне закончу, может, запишем чего… а?
Мэтт закашливается, а потом довольно быстро отвечает:
— Ой, знаешь, я не знаю, ну как бы, старое прошло, и что-то мне как-то не очень это.
— Ну, блядь, это же не… — Я обрываю фразу.
— Ты давай вперед.
— Я… Я и так, знаешь. — Я пинаю ногой стену, а ногти почему-то так впиваются в забинтованную рану, что на ней выступает красное.
— Уже все, знаешь, — говорит Мэтт.
— Я что, типа вру, да?
Я молчу, только дую на ладонь.
— Я тут смотрел те старые фильмы, которые Нина с Донной в Монтерее снимали, — говорит Мэтт.
Я стараюсь не слушать, повторяю про себя: Донна?
— И страннее всего, и притом круче всего, что на вид Эд был неплох. Прямо скажем, очень хорош. Загорелый, в форме, и я не знаю, как же так вышло. — Пауза. — Не знаю, как же, блядь, так вышло.
— Какая разница?
— Ага, — вздыхает Мэтт. — Ты понял.
— Потому что мне без разницы.
— Мне, отец, наверное, тоже без разницы.
Я вешаю трубку, вырубаюсь.
По дороге на стадион с заднего сиденья лимузина смотрю телевизор — сумо, какое-то старое кино с Брюсом Ли, семь раз одна и та же реклама синего лимонада, я кидаюсь обсосанными кубиками льда в квадратный экранчик, опускаю стеклянную перегородку и говорю шоферу, что мне нужна куча сигарет, и шофер достает из бардачка и кидает мне пачку «Мальборо», а кокаин толком не подействовал, как я ожидал, рука от него болит еще сильнее, и это пугает, я все сглатываю, но остатки настойчиво, назойливо щекочут глотку, и я все пью скотч, который почти отбивает вкус.
На сцене воняет п о том, там, наверное, градусов сто, мы играем пятьдесят минут, а я лишь хочу спеть последнюю песню, а группа, когда я говорю об этом в перерыве, считает, что это дурацкая идея. Все песни — с последних трех сольников, но я слышу, как японцы в первом ряду с кошмарным, лишенным «р» акцентом выкрикивают названия хитов, которые я пел с группой, а теперешняя группа углубляется в хит со второго сольника, и вообще-то я не понимаю, нравится ли залу, хотя все громко хлопают, а позади меня четырехсотфутовая растяжка «Мировое турне Брайана Метро — 1984», она зыблется у нас за спинами, я медленно передвигаюсь по бескрайней сцене, пытаюсь вглядеться в зал, но громадные прожекторы превращают стадион в серую колышущуюся тьму, я начинаю второй куплет песни и забываю слова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48