Из дверей ее вышел уже памятный нам водитель с перебитым носом и перекошенными шрамом губами. Постоял, закурил, огляделся: очень уж не нравился ему городишко.
Следом за ним вышел Фролов, вытирая рукавом губы. Это тот самый Фролов, который в партизанском отряде ушел вместе с Глебовским. Он постарел, потолстел, нажил живот и вставные зубы.
– На кого уставился, корешок? – спросил он у водителя.
– На следователя, которого я сегодня в город привез. Будет теперь вместо Жаркова.
Фролов посмотрел и потянул водителя обратно за дверь.
– Чего сдрейфил? – удивился тот.
– А ты видел, с кем он стоит? – Фролов понизил голос до шепота.
– Ну и что? Обыкновенный мужик в ситцевой рубахе навыпуск.
– А это, мой милый, первый секретарь обкома Костров.
Водитель рванулся к двери.
– Не спеши. Еще наглядишься, если не страшно.
– Тот самый?
– Неужто не узнал?
– Моложав очень. А ведь мы с ним ровесники. Да и видел он меня только в землянке, когда нас с тобой допрашивал. Откуда мы и чем удостоверить можем, что именно этот отряд и разыскивали. У тебя хоть бумажонка была – подтвердила, а мне рассказик твой помог, где ты партизанские подвиги мои расписывал.
– Так ведь ты же с его десяткой шел. Может и вспомнить.
– Впереди я шел, а он сзади. Проверочку устраивал.
Когда Костров с Вагиным уехали, а Бурьян поднялся к себе в прокуратуру, оба дружка, наблюдавшие за ними из «обжорки», пошли к стоявшему по соседству грузовику. Оба молчали. Только водитель спросил:
– На сплав?
– Куда же еще? На заводе мне делать нечего.
Поехали. Разговор не клеился, пока Фролова не прорвало:
– Что-то неспокойно у меня на душе, старый бродяга.
– А душа-то у тебя есть? – усмехнулся водитель. – Если говорить правду, нас обоих тревожит одно. Мертвецы оживают, а живые вороги помнят.
– Ты о Глебовском? Так его дело вот-вот передадут в суд.
– А суд, предположим, оправдает.
– Не будет этого, – отмахнулся Фролов. – Дело чистое. Не подкопаешься.
– Как сказать. Костров близкий друг Глебовского, а сам он, по сути дела, хозяин области. И суд и уголовка у него под мышкой. Вот и вернет суд дело Глебовского на доследование. Ты нового следователя не знаешь, а я его в город привез. С ним-то Костров и торчал у машины. Мне – что, меня теперь и родная мать не узнала бы: рожа у меня другая, никакой косметики не требует. А у тебя, мил друг, как у Чичикова, – «мертвые души», и ОБХСС, наверно, уже к ним принюхивается. Смываться надо нам обоим, и фамилию придется переменить. Мне-то не требуется: был Мухин, а теперь Солод Михал Михалыч. Вот и смекай, старичок с ноготок!
7
От сплавной конторы до заводских причалов вниз да реке было километров сто с лишком, но шоссе, по которому они ехали, сокращало почти вдвое эту дорогу. Вот здесь и жил Фролов, тут же и работал. Жил в двух комнатах на втором этаже, жил одиноко, вдовый. Здешние девки на него даже и не заглядывались. Прибирала и кормила его тетя Паша вместе с ледорубами и сплавщиками – не так уж вкусно, но охотно и сытно. Лесорубы, проживавшие в Свияжске, числились в штате завода и получали зарплату в заводской бухгалтерии. А сплавщиков нанимал и оплачивал сам Фролов тоже за счет завода, но сдельно от ледохода до ледостава. То было его удельное княжество, его опричнина и командный пункт. Все имел Фролов – и дом, и жратву, припеваючи жил, с умением прибрать к рукам все, что плохо лежит. А домой к себе не пускал, гостей не собирал даже по праздникам, и жильцам отказывал вежливо и с поклонами, уверяя всех, что малейшего шума не переносит.
Так все и шло, пока ранней весной не постучался к нему в дверь за семью замками человек с перебитым носом и раздвоенной губой. Не узнал гостя Фролов, даже цепочки с двери не снял, в щель его разглядывая. Мелькнуло вдруг что-то знакомое, как видение из далекого прошлого.
– Неужели Мухин? – робко спросил он.
– Узнал все-таки старого друга, – хмыкнул гость, – так открывай дверь. На приступочке сидеть не намерен. Жрать, водки побольше, да и по душам поговорить надо. Хорошо, что ты фамилию не сменил, иначе тебя бы и не найти.
Цепочка звякнула, и дверь открылась.
Гость вошел, швырнул ватник в передней и, по-волчьи оскалив зубы, шагнул в комнату, где все уже было приготовлено для завтрака: буженина из холодильника, помидоры и соленые огурцы. Гость вынул из кармана куртки и поставил на стол темно-коричневую бутылку с рижским бальзамом.
– Попробуй-ка, из Риги привез. Крепкое варево, только мне не по вкусу. Мне бы сивухи сейчас. Насквозь продрог, пока в придорожной канаве лежал.
Фролов принес тщательно закупоренную большую стеклянную бутыль с самогоном и присел к столу. Незваный гость опрокинул в рот полный стакан и налил еще.
– Что ж ты без закуски, – вежливенько упрекнул Фролов, – и без партнера? У нас, Мухин, не пьют по-черному.
– О Мухине забудь. Нет более Мухина. Были после него и Губкин и Кривицкий, были да сплыли. Их теперь уголовка по всему Союзу разыскивает за угон машин отечественной выделки. Сейчас я предпочитаю «Волги», преимущественно новенькие, и перепродаю их спекулянтам с кавказским акцентом. Работал всегда один, без сообщников, потому и уходил от розыска. Лишние паспорта у меня всегда есть. А когда на шоссе в Памире в аварию попал, пришлось не только машину, но и себя ремонтировать. Вот следы на морде, любуйся. Когда узнал, кем ты стал и где работаешь, сюда и явился. Так что знакомься: Солод Михал Михалыч. А ты один здесь живешь?
– Как видишь, и вдов, и сир, и не без прибыли.
– Значит, есть и у меня теперь и работа и крыша.
– С работой порядок. Мне как раз водитель грузовика нужен, а вот с крышей… – Фролов явно помрачнел, – придется другую подыскать. У меня не выйдет.
– Это почему же не выйдет?
– Жильцов к себе не пускаю. Шуму, говорю, не переношу. И все в городе и здесь на плаву об этом знают. А тут вдруг – жилец! Да еще с такой рожей. Разговоры пойдут, а народ у нас страсть какой любопытный. Тебе же не выгодно!
– А ты о моей выгоде не волнуйся. Кто спросит, отвечай, что дружок фронтовой приехал, а лицо, мол, миной травмировано. Потом все привыкнут, а сплав начнется, так и вопросов не будет. Фронтовая дружба, милок, для любого законна.
Вздохнул Фролов:
– Михал Михалыч, значит? Запомним. Только места здесь для тебя невыгодные. Главным инженером у нас Глебовский, командир отряда, куда нас с тобой немцы забросили. Для меня сейчас это сволочь первая, и к тебе, Миша, начнет присматриваться. Вдруг признает? Я же признал.
– Догадался, а не признал. А Глебовский этот глянет и мимо пройдет: тыщи людей видел за сорок лет, всех не припомнишь.
– А секретарем обкома у нас знаешь кто? Бывший политрук отряда Костров. Тебя-то он наверняка запомнил, с тобой шел, когда отряд разделился.
Солод вздрогнул:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21