Как могу я быть спокоен?
В сердце, что молчит досель,
вы один прочесть могли бы:
если я отца достоин,
то зовут его Гардель.
Тогда Гардель поднялся с кресла и, увидев, что этот двадцатилетний великан плачет, как ребенок, просто сказал:
– Это того не стоит.
Он вытащил из кармана связку ключей и кинул ее Молине; юноша поймал ее на лету.
– Эта скотинка уже не молода, «грэм-пейдж» двадцатого года, однако все еще на ходу. Отличная машина! – И закончил разговор: – Проверьте воду и масло, сегодня вечером мы отправляемся в Санта-Фе.
7
Почувствовать себя другом Гарделя было нетрудно. Та нежность, с которой он говорил о своем старом шофере, Антонио Сумахе, заставляла Молину почувствовать, что его место за рулем – это нечто большее, чем место наемного работника. К тому же случилось так, что в это самое время тяжело заболел Эдуарде Марино, помощник, обычно сопровождавший Гарделя в путешествиях; и тогда, видя, что этот робкий, старательный и приветливый юноша – еще и отличный водитель и всегда готов услужить, Гардель подумал, что с помощью Молины ему удастся убить двух зайцев. В принятии этого решения сыграла свою роль и пуля, которую Певчий Дрозд носил рядом с сердцем. В дождливые дни этот кусок металла напоминал певцу о своем присутствии пульсирующей болью, которая мешала ему брать высокие ноты. Коварная пуля, которую в него всадили с двух шагов, на том самом углу трагедий, сделала Гарделя чуть более осмотрительным. Внушительные габариты Хуана Молины были вполне способны отпугнуть особо пылкого почитателя или какого-нибудь давнего знакомого с хорошей памятью, которому вдруг захочется вернуть старинный должок. В компании Хуана Молины Гардель чувствовал себя в безопасности. Он никогда бы не позволил борцу стоять у себя за спиной, не только чтобы не ставить и его, и себя в унизительное положение, но еще и потому, что всем поклонникам было известно: у Красавца есть друзья, но нет телохранителей. Всякий раз, когда они выезжали на автомобиле, Гардель ехал впереди, рядом с Молиной, а на заднее сиденье пересаживался, только если хотел спать. А если Дрозд отправлялся на дружескую пирушку или даже на какой-нибудь публичный обед, он никогда не позволял Молине дожидаться его в машине; он всегда брал юношу с собой и усаживал за стол как еще одного приглашенного. Особенный такт Гардель проявлял, когда представлял Молину своим знакомым – в какой бы ситуации это ни происходило: «Мой друг, Хуан Молина». Однако смотря на такое добросердечное отношение Гарделя, в его присутствии юный сотрудник не мог выговорить ни слова. Молина так и не отважился ему признаться, что он певец. Для Молины водить машину человека, в котором, словно в зеркале, отразились все его мечтанья, шагать рядом с ним по улице или поправлять бант его галстука перед выходом на сцену само по себе означало дотянуться руками до небес. И всякий раз, когда он слышал: «Спасибо, приятель», – так Гардель обычно говорил на прощание, – у Молины вырывался один и тот же ответ: «Спасибо вам, маэстро». Душа Молины разрывалась между двумя чувствами: с одной стороны, безусловная верность, которую он поклялся хранить Гарделю; с другой – огромное и неотступное чувство вины за то, что он любит женщину, которая принадлежит этому человеку.
Гардель совершенно не умел управлять автомобилем, да и учиться не хотел. Ему доставляло радость вновь и вновь открывать для себя Буэнос-Айрес сквозь ветровое стекло. Очень часто он просил Молину отклониться от их извечного маршрута Абасто – центр; ему нравилось плыть по течению, предоставив выбор пути фантазии водителя. Гардель был хорошим собеседником, остроумным и осмотрительным. Он никогда не говорил ничего лишнего, ничего, что позволило бы заглянуть в мир его потаенных чувств. Несмотря на то что Молине как никому другому было известно, чем заполняется день Гарделя, одним из условий их договора было делать вид, что шофер ничего не видит и ничего не слышит. В их беседах никогда не упоминалось имя Ивонны. Было очевидно, что Молине все про них известно, – ведь именно Ивонна привела юношу к Гарделю, но это обстоятельство как бы не принималось в расчет. И все-таки несложно было заметить, что Ивонна превратилась для певца в проблему, которая с каждым днем становилась все более неразрешимой. С одной стороны, Гардель не мог себе позволить дать волю чувствам, с другой – он уже позволил этой девушке войти в его жизнь и играть в ней, мягко говоря, далеко не последнюю роль.
Ивонна была беглянкой, которую разыскивают. Она совершила самое опасное из возможных нарушений. Гардель дал ей приют в «гнездышке Француза» и, несмотря на то что о существовании этой квартирки, спрятанной в центре большого города, было известно лишь немногим, певец не мог не сознавать, насколько это рискованно. Тем более что он – Гардель. С фирмой Ломбард играть было не принято. За прегрешения намного меньшие он получил пулю под сердце – хотя и тогда уже был Карлосом Гарделем.
8
Эта ночь ничем не отличалась от других. Доставив Гарделя к его дому на улице Жана Жореса и отогнав машину в гараж, Хуан Молина решил пройтись пешком до пансиона, где он жил. Когда он уже свернул с Коррьентес на Аякучо, у знакомых дверей он увидел целую толпу; люди старались подобраться поближе к патрульному полицейскому и карете скорой помощи, остановившейся посреди улицы. Молина зашагал быстрее. Протиснувшись сквозь толпу зевак, юноша успел разглядеть носилки с лежащим на них телом, укрытым с ног до головы. Белая простыня, накинутая на тело, вся была пропитана алой кровью. Юноша прошел в пансион; в холле, запахнувшись в свой розовый халат, сидела в кресле хозяйка-галисийка. Ноги она закинула на высокий табурет, а к правому глазу прижимала мешок со льдом. Молина попытался хоть что-то понять по ошарашенным лицам постояльцев. Юноша быстро оглядел всех собравшихся и вдруг заметил, что не хватает его соседа по комнате. В ту же минуту его догадку подтвердили испуганные голоса жильцов:
– Сальдивар, – эхом передавали собравшиеся друг другу.
Молина пронесся по узкому коридору к своей хижине; когда он распахнул дверь, его ожидало кошмарное зрелище. Постель Сальдивара походила на разделочный стол в мясницкой. Стены были забрызганы кровью, простыни тоже стали красными и липкими. Небогатые пожитки Молины валялись по углам, костюмы и рубашки были изрезаны в лоскуты. Юноша подобрал с пола маленькую рамку с фотографией матери и посмотрел на ее лицо сквозь разбитое стекло. Гитара превратилась в кучку деревяшек, соединенных лишь обрывками струн. У Молины закружилась голова. Пришлось выйти на улицу, Глотнуть свежего воздуха. Тут же, в дверях, он столкнулся с галисийкой, которая как будто ожидала его появления.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45