Все встают.
ЭМИЛИЯ. Извините, что я... на минутку вас оставила.
ГРЕГОР. Как вы себя чувствуете?
ЭМИЛИЯ. Голова болит... Гнусно... противно...
ГАУК. Ну, ну, пройдет.
ЭМИЛИЯ. Не пройдет, никогда не пройдет. Это у меня уже двести лет.
КОЛЕНАТЫЙ. Что "это"?
ЭМИЛИЯ. Скука. Нет, даже не скука. Это... это... О, у вас, людей, для этого просто нет названия. Ни на одном человеческом языке. Бомбито говорил то же самое... Это так мерзко.
ГРЕГОР. Но что же это такое?
ЭМИЛИЯ. Не знаю. Все кругом так глупо, ненужно, бесцельно!.. Вот вы все здесь... а будто вас и нет. Словно вы вещи или тени. Что мне с вами делать?
КОЛЕНАТЫЙ. Может быть, нам уйти?
ЭМИЛИЯ. Нет, все равно. Умереть или выйти за дверь -- это одно и то же. Мне безразлично, есть что-нибудь или нет... А вы так возитесь с каждой дурацкой смертью. Какие вы странные! Ах... ВИТЕК. Что с вами?
ЭМИЛИЯ. Нельзя, не надо человеку жить так долго!
КОЛЕНАТЫЙ. Почему?
ЭМИЛИЯ. Это невыносимо. До ста, до ста тридцати лет еще можно выдержать, но потом, потом... начинаешь понимать, что... потом душа умирает.
ВИТЕК. Что начинаешь понимать?
ЭМИЛИЯ. Боже мой, этого не выразить словами! Потом уже невозможно ни во что верить. Ни во что! И от этого так скучно. Вот ты, Бертик, говорил, что, когда я пою, мне как будто холодно. Видишь ли, искуснство имеет смысл, пока им не овладел. А как овладеешь, так видишь, что все это зря. Все это зря! КРИСТИНА. Что петь, что молчать, что хрипеть -- все равно. Никакой разницы.
ВИТЕК. Неправда! Когда вы поете... человек становится лучше, значительнее.
ЭМИЛИЯ. Люди никогда не становятся лучше. Нинчто не может их изменить. Ничто, ничто, ничто не происнходит. Если сейчас начнется стрельба, землетрясение, светопреставление или еще бог весть что, все равно нинчего не произойдет. И со мною ничего не произойдет. Вот вы здесь, а я где-то далеко, далеко... За триста лет... Ах, боже мой, если б вы знали, как вам легко живется!
КОЛЕНАТЫЙ. Почему?
ЭМИЛИЯ. Вы так близки ко всему. Для вас все имеет свой смысл. Для вас все имеет определенную цену, потому что за ваш короткий век вы всем этим не успели насладиться... О, боже мой, если бы снова еще раз... (Ломает руки.) Глупцы, вы такие счастливые. Это даже противно. А все из-за того, что вам жить недолго.. Все забавляет вас... как обезьян. Во все вы верите -- в люнбовь, в себя, в добродетель, в прогресс, в человечество и, бог знает, бог знает, во что еще! Ты, Макс, веришь в нанслаждение, а ты, Кристинка, в любовь и верность. Ты веришь в силу. Ты, Витек, во всякие глупости. Каждый, каждый во что-нибудь верит. Вам легко живется... глунпенькие!
ВИТЕК. (взволнованно). Но позвольте... ведь сущестнвуют... высшие ценности... идеалы... цели...
ЭМИЛИЯ. Это только для вас. Как вам объяснить? Любовь, может быть, и существует, но -- только в вас самих. Если ее нет в ваших сердцах, ее нет вообще... Нигде в мире... Но невозможно любить триста лет. Ненвозможно надеяться, творить или просто глазеть вокруг триста лет подряд. Этого никто не выдержит. Все опонстылеет. Опостылеет быть хорошим и быть дурным. Опонстылеет небо и земля. И тогда ты начнешь понимать, что, собственно, нет ничего. Ровно ничего. Ни греха, ни страданий, ни привязанностей, вообще ничего. Сущестнвует только то, что сейчас кому-то дорого. А для вас дорого все. О, боже, и я была, как вы! Была девушкой, женщиной... была счастлива... была человеком!
ГАУК. Господи, что с вами?
ЭМИЛИЯ. Если б вы знали, что мне говорил Бомбито! Мы... мы, старики, знаем слишком много. Но вы, глупцы, знаете больше нас. Бесконечно больше. Любовь, стремления, идеалы, все, что можно себе представить. У вас все есть. Вам больше нечего желать, ведь вы живете! А в нас жизнь остановилась... о, господи боже. Остановилась... и ни с места... Боже, как ужасно одиночество!
ПРУС. Так почему же вы приехали за средством Макропулоса? Зачем хотите жить еще раз?
ЭМИЛИЯ. Потому что страшно боюсь смерти...
ПРУС. Господи, значит, от этого не избавлены и бессмертные?
ЭМИЛИЯ. Нет.
Пауза.
ПРУС. Мадемуазель Макропулос, мы были жестоки с вами.
ЭМИЛИЯ. Ничего. Вы были правы. Недостойно быть такой старой. Вы знаете: меня боятся дети. Кристинка, я тебе не противна?
КРИСТИНА. Нет! Мне вас ужасно жалко.
ЭМИЛИЯ. Жалко? Вот как ко мне относятся... Ты мне даже не завидуешь? (Пауза. Вздрогнув, вынимает из-за корсажа сложенную бумагу.) Вот здесь написано. "Egс Hieronymos Makropзlos, iatros kaisaros Rudolfз"[34] и так далее, весь рецепт. (Встает.) Возьми его, Бертик. Мне он больше не нужен.
ГРЕГОР. Спасибо. Мне тоже не нужен.
ЭМИЛИЯ. Нет? Тогда ты, Макс. Тебе так хочется жить. Ты сможешь еще любить, слышишь? Возьми.
ГАУК. Скажите... а от этого можно умереть? A? И будет больно, когда примешь?
ЭМИЛИЯ. Больно. Ты боишься?
ГАУК. Да.
ЭМИЛИЯ. Но зато ты будешь жить триста лет.
ГАУК. Если бы... если бы не было больно... Хи-хи, нет, не хочу!
ЭМИЛИЯ. Доктор, вы умный человек. Вы разберентесь, пригодно это к чему-нибудь или нет. Хотите?
КОЛЕНАТЫЙ. Вы очень любезны. Но я не хочу иметь с этим ничего общего. |
ЭМИЛИЯ. Вы такой чудак, Витек. Я отдам рецепт вам. Кто знает? Может, вы осчастливите им все человенчество.
ВИТЕК. (отступая). Нет, нет, прошу вас, лучше не надо.
ЭМИЛИЯ. Прус, вы сильный человек. Но и вы боинтесь жить триста лет?
ПРУС. Да.
ЭМИЛИЯ. Господи, никто не хочет? Никто не прентендует па рецепт?.. Ты здесь, Кристинка? Даже не отонзвалась. Слушай, девочка, я отняла у тебя любимого. Возьми себе это. Проживешь триста лет, будешь петь, как Эмилия Марти. Прославишься. Подумай: через ненсколько лет ты уже начнешь стареть. Пожалеешь тогда, что не воспользовалась... Бери, милая.
КРИСТИНА. (берет рецепт). Спасибо.
ВИТЕК. Что ты с ним сделаешь, Криста?
КРИСТИНА. (разворачивает). Не знаю.
ГРЕГОР. Испробуете средство?
КОЛЕНАТЫЙ. Ты не боишься? Лучше отдай назад.
ВИТЕК. Верни.
ЭМИЛИЯ. Оставьте ее в покое.
Пауза.
Кристина молча подносит бумагу к горящей свече.
ВИТЕК. Не жги. Это исторический памятник!
КОЛЕНАТЫЙ. Погоди, не надо!
ГАУК. О, господи!
ГРЕГОР. Отнимите у нее!
ПРУС. (удерживает его). Пусть делает как знает.
Общее подавленное молчание.
ГАУК. Смотрите, смотрите: но горит.
ГРЕГОР. Это пергамент.
КОЛЕНАТЫЙ. Тлеет понемногу. Кристинка, не обонжгись!
ГАУК. Оставьте мне кусочек. Хоть кусочек!
Молчание.
ВИТЕК. Продление жизни! Человечество вечно бундет его добиваться, а оно было в наших руках...
КОЛЕНАТЫЙ. И мы могли бы жить вечно... Нет, благодарю покорно.
ПРУС. Продление жизни... У вас есть дети?
КОЛЕНАТЫЙ. Есть.
ПРУС. Ну вот вам и вечная жизнь. Давайте думать о рождении, а не о смерти. Жизнь вовсе не коротка, если мы сами можем быть источником жизни...
ГРЕГОР. Догорело!.. А ведь это была... просто дикая идея -- жить вечно. Господи, мне и грустно, и как-то легче стало от того, что такая возможность исчезла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
ЭМИЛИЯ. Извините, что я... на минутку вас оставила.
ГРЕГОР. Как вы себя чувствуете?
ЭМИЛИЯ. Голова болит... Гнусно... противно...
ГАУК. Ну, ну, пройдет.
ЭМИЛИЯ. Не пройдет, никогда не пройдет. Это у меня уже двести лет.
КОЛЕНАТЫЙ. Что "это"?
ЭМИЛИЯ. Скука. Нет, даже не скука. Это... это... О, у вас, людей, для этого просто нет названия. Ни на одном человеческом языке. Бомбито говорил то же самое... Это так мерзко.
ГРЕГОР. Но что же это такое?
ЭМИЛИЯ. Не знаю. Все кругом так глупо, ненужно, бесцельно!.. Вот вы все здесь... а будто вас и нет. Словно вы вещи или тени. Что мне с вами делать?
КОЛЕНАТЫЙ. Может быть, нам уйти?
ЭМИЛИЯ. Нет, все равно. Умереть или выйти за дверь -- это одно и то же. Мне безразлично, есть что-нибудь или нет... А вы так возитесь с каждой дурацкой смертью. Какие вы странные! Ах... ВИТЕК. Что с вами?
ЭМИЛИЯ. Нельзя, не надо человеку жить так долго!
КОЛЕНАТЫЙ. Почему?
ЭМИЛИЯ. Это невыносимо. До ста, до ста тридцати лет еще можно выдержать, но потом, потом... начинаешь понимать, что... потом душа умирает.
ВИТЕК. Что начинаешь понимать?
ЭМИЛИЯ. Боже мой, этого не выразить словами! Потом уже невозможно ни во что верить. Ни во что! И от этого так скучно. Вот ты, Бертик, говорил, что, когда я пою, мне как будто холодно. Видишь ли, искуснство имеет смысл, пока им не овладел. А как овладеешь, так видишь, что все это зря. Все это зря! КРИСТИНА. Что петь, что молчать, что хрипеть -- все равно. Никакой разницы.
ВИТЕК. Неправда! Когда вы поете... человек становится лучше, значительнее.
ЭМИЛИЯ. Люди никогда не становятся лучше. Нинчто не может их изменить. Ничто, ничто, ничто не происнходит. Если сейчас начнется стрельба, землетрясение, светопреставление или еще бог весть что, все равно нинчего не произойдет. И со мною ничего не произойдет. Вот вы здесь, а я где-то далеко, далеко... За триста лет... Ах, боже мой, если б вы знали, как вам легко живется!
КОЛЕНАТЫЙ. Почему?
ЭМИЛИЯ. Вы так близки ко всему. Для вас все имеет свой смысл. Для вас все имеет определенную цену, потому что за ваш короткий век вы всем этим не успели насладиться... О, боже мой, если бы снова еще раз... (Ломает руки.) Глупцы, вы такие счастливые. Это даже противно. А все из-за того, что вам жить недолго.. Все забавляет вас... как обезьян. Во все вы верите -- в люнбовь, в себя, в добродетель, в прогресс, в человечество и, бог знает, бог знает, во что еще! Ты, Макс, веришь в нанслаждение, а ты, Кристинка, в любовь и верность. Ты веришь в силу. Ты, Витек, во всякие глупости. Каждый, каждый во что-нибудь верит. Вам легко живется... глунпенькие!
ВИТЕК. (взволнованно). Но позвольте... ведь сущестнвуют... высшие ценности... идеалы... цели...
ЭМИЛИЯ. Это только для вас. Как вам объяснить? Любовь, может быть, и существует, но -- только в вас самих. Если ее нет в ваших сердцах, ее нет вообще... Нигде в мире... Но невозможно любить триста лет. Ненвозможно надеяться, творить или просто глазеть вокруг триста лет подряд. Этого никто не выдержит. Все опонстылеет. Опостылеет быть хорошим и быть дурным. Опонстылеет небо и земля. И тогда ты начнешь понимать, что, собственно, нет ничего. Ровно ничего. Ни греха, ни страданий, ни привязанностей, вообще ничего. Сущестнвует только то, что сейчас кому-то дорого. А для вас дорого все. О, боже, и я была, как вы! Была девушкой, женщиной... была счастлива... была человеком!
ГАУК. Господи, что с вами?
ЭМИЛИЯ. Если б вы знали, что мне говорил Бомбито! Мы... мы, старики, знаем слишком много. Но вы, глупцы, знаете больше нас. Бесконечно больше. Любовь, стремления, идеалы, все, что можно себе представить. У вас все есть. Вам больше нечего желать, ведь вы живете! А в нас жизнь остановилась... о, господи боже. Остановилась... и ни с места... Боже, как ужасно одиночество!
ПРУС. Так почему же вы приехали за средством Макропулоса? Зачем хотите жить еще раз?
ЭМИЛИЯ. Потому что страшно боюсь смерти...
ПРУС. Господи, значит, от этого не избавлены и бессмертные?
ЭМИЛИЯ. Нет.
Пауза.
ПРУС. Мадемуазель Макропулос, мы были жестоки с вами.
ЭМИЛИЯ. Ничего. Вы были правы. Недостойно быть такой старой. Вы знаете: меня боятся дети. Кристинка, я тебе не противна?
КРИСТИНА. Нет! Мне вас ужасно жалко.
ЭМИЛИЯ. Жалко? Вот как ко мне относятся... Ты мне даже не завидуешь? (Пауза. Вздрогнув, вынимает из-за корсажа сложенную бумагу.) Вот здесь написано. "Egс Hieronymos Makropзlos, iatros kaisaros Rudolfз"[34] и так далее, весь рецепт. (Встает.) Возьми его, Бертик. Мне он больше не нужен.
ГРЕГОР. Спасибо. Мне тоже не нужен.
ЭМИЛИЯ. Нет? Тогда ты, Макс. Тебе так хочется жить. Ты сможешь еще любить, слышишь? Возьми.
ГАУК. Скажите... а от этого можно умереть? A? И будет больно, когда примешь?
ЭМИЛИЯ. Больно. Ты боишься?
ГАУК. Да.
ЭМИЛИЯ. Но зато ты будешь жить триста лет.
ГАУК. Если бы... если бы не было больно... Хи-хи, нет, не хочу!
ЭМИЛИЯ. Доктор, вы умный человек. Вы разберентесь, пригодно это к чему-нибудь или нет. Хотите?
КОЛЕНАТЫЙ. Вы очень любезны. Но я не хочу иметь с этим ничего общего. |
ЭМИЛИЯ. Вы такой чудак, Витек. Я отдам рецепт вам. Кто знает? Может, вы осчастливите им все человенчество.
ВИТЕК. (отступая). Нет, нет, прошу вас, лучше не надо.
ЭМИЛИЯ. Прус, вы сильный человек. Но и вы боинтесь жить триста лет?
ПРУС. Да.
ЭМИЛИЯ. Господи, никто не хочет? Никто не прентендует па рецепт?.. Ты здесь, Кристинка? Даже не отонзвалась. Слушай, девочка, я отняла у тебя любимого. Возьми себе это. Проживешь триста лет, будешь петь, как Эмилия Марти. Прославишься. Подумай: через ненсколько лет ты уже начнешь стареть. Пожалеешь тогда, что не воспользовалась... Бери, милая.
КРИСТИНА. (берет рецепт). Спасибо.
ВИТЕК. Что ты с ним сделаешь, Криста?
КРИСТИНА. (разворачивает). Не знаю.
ГРЕГОР. Испробуете средство?
КОЛЕНАТЫЙ. Ты не боишься? Лучше отдай назад.
ВИТЕК. Верни.
ЭМИЛИЯ. Оставьте ее в покое.
Пауза.
Кристина молча подносит бумагу к горящей свече.
ВИТЕК. Не жги. Это исторический памятник!
КОЛЕНАТЫЙ. Погоди, не надо!
ГАУК. О, господи!
ГРЕГОР. Отнимите у нее!
ПРУС. (удерживает его). Пусть делает как знает.
Общее подавленное молчание.
ГАУК. Смотрите, смотрите: но горит.
ГРЕГОР. Это пергамент.
КОЛЕНАТЫЙ. Тлеет понемногу. Кристинка, не обонжгись!
ГАУК. Оставьте мне кусочек. Хоть кусочек!
Молчание.
ВИТЕК. Продление жизни! Человечество вечно бундет его добиваться, а оно было в наших руках...
КОЛЕНАТЫЙ. И мы могли бы жить вечно... Нет, благодарю покорно.
ПРУС. Продление жизни... У вас есть дети?
КОЛЕНАТЫЙ. Есть.
ПРУС. Ну вот вам и вечная жизнь. Давайте думать о рождении, а не о смерти. Жизнь вовсе не коротка, если мы сами можем быть источником жизни...
ГРЕГОР. Догорело!.. А ведь это была... просто дикая идея -- жить вечно. Господи, мне и грустно, и как-то легче стало от того, что такая возможность исчезла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18