Но человек в белом одеянии закрыл ему рот рукой.
Тем временем носилки Амона подняли из ладьи и пронесли несколько шагов до маленького храма. Здесь бог в первый раз отдыхал на своем пути. Жрецы несли утварь для жертвоприношений. В ней на раскаленных углях тлели куски мяса, лежали фрукты. И царь Макара в своих нежных женских руках тоже нес тяжелую чашу.
Сейчас, сейчас это произойдет! Сейчас юноша проложит себе дорогу сквозь толпу! Сильная рука отбросит окружающих и вырвет жертвенную чашу из рук Макара! Мое сердце громко стучало. Как я об этом не подумала до сих пор?
Но нет, ничего подобного. Все, что происходило, было предусмотрено распорядком этого часа. Макара беспрепятственно поставил тяжелые чаши на приготовленные для этого подставки, посыпал в них мирру из золотого кувшина и воздел в молитве тонкие руки, в то время как густые пары ароматного курения окутывали голову царя, а жрецы монотонно повторяли священные слова:
Тысячу хлебов и пива, тысячу мазей,
Тысячу всевозможных прекрасных и чистых вещей,
Тысячу вина и молока, тысячу ладана,
Уток и гусей, голубей и быков без числа
Посвящаем мы тебе, Амон-Ра, тебе, нашему царю,
Тебе, владыке престола Обеих Земель,
Чтобы ты дал своему сыну,
Нашему Доброму богу Макара
Жизни на миллионы лет,
Чтобы он мог тебе служить,
Когда ты плывешь по Реке,
Чтобы он мог приносить тебе жертвы
На твоем Прекрасном празднике!
Какой длинной была дорога до святилища Хатхор! Каким знойным был воздух, как горел под ступнями раскаленный песок! Амон-Ра посылал свои палящие лучи тем, кто ему поклонялся, и даже сфинксы, подставлявшие солнцу свои каменные тела справа и слева от дороги – сфинксы с туловищем льва и головой Доброго бога, украшенной бородой, – казалось, изнемогали под ними.
Я видела, как голова Нефру-ра склонялась под тяжестью убора в виде коршуна, а капли пота блестели на ее светлом челе. Я видела, как Хатшепсут неподвижно смотрела перед собой, как будто ей было трудно шагать прямо. У меня язык прилипал к гортани. Все разговоры вокруг смолкли, каждый жаждал освежающего дыхания богини.
Но вот вдали уже показались широкие ступени террас. Ладановые деревья (да, они зеленели, они жили росой богини!) выстроились в ряд вдоль цепи сфинксов и поднимались вверх по склону, который вел к святилищу. И там мы оказались наконец в тенистых залах, и бог почил в объятиях богини.
До глубокой ночи продолжался Прекрасный праздник, даже до утра. Принесли жертвы не только Амону, Хатхор и Анубису, который пропускает в подземное царство, или Осирису, который принимает мертвых. Нет, сами мертвые тоже получили жертвоприношения в тот прекрасный день, соединивший с ними всех их близких. И вот вельможи покинули храм и поспешили к гробницам, чтобы почтить своих отцов. А царь направлял своих слуг к тем, кого хотел отличить, и посылал им искусно подобранные букеты, цепи из серебра и золота, богатые одежды. Хоры тоже ходили теперь от могилы к могиле, а арфисты, певицы, мальчики-певцы и танцовщицы получали вознаграждение. Ах, как подскочила я от радости, когда одна знатная дама (я думаю, это была сестра Сенмута, мать Абет и Унаса) бросила мне красивую, богато расшитую ленту, которой одна из девушек подвязала мне волосы.
Пока другие бродили по долине, царь и супруга бога и, вероятно, также Аменет, старая кормилица, оставались в помещении. Оно было вырублено глубоко в скалах и укрывало статуи первого и второго Тутмосов. Там стояла приятная прохлада, и я обрадовалась, когда и мне позволили наконец войти туда после утомительною хождения взад и вперед. Нашему хору предстояло петь перед царственными владыками после всех остальных до глубокой ночи.
Безмолвно стояли изваяния мертвых царей. У их ног был зажжен жертвенный огонь.
Нефру-ра устала. Она лежала на коленях у кормилицы и спала.
Макара сидел в кругу придворных. Сановники, закончив церемонии в своих собственных гробницах, возвращались один за другим.
Чаши ходили по кругу. Гости шумели. Царь был молчалив.
– Пойте, девушки! – крикнул нам Сенмут. Однако наши голоса уже звучали не так дивно, как утром.
Прекрасный день!
Гора открылась,
Вершина раскрылась!
Осирис посылает мертвых
В наш круг!
Они радуются жертвам,
Которые им приносят.
Каждый сын
Сидит в зале своих отцов…
Губы Макара как будто дрогнули: знак рукой – и певицы замолкли одна за другой.
– Дайте им вина! – сказал Сенмут, читавший в глазах госпожи.
– И принесите мои носилки! – добавила царица. Так Хатшепсут, и Нефру-ра, и старая кормилица отправились в обратный путь задолго до того, как окончилась ночь. С ними ушло большинство гостей, но теми, кто еще оставался в долине, завладела Хатхор, повелительница опьянения.
Обо мне забыли. Я присела у стены и заснула, но не хмель подействовал на меня. Я совсем немного выпила вина, и не взяла в рот ни капли щедро разливаемого пива, к которому испытывала отвращение. Просто усталость пересилила, а мое молодое тело подчинилось ей.
Когда я проснулась, в помещение уже проникал первый утренний свет. Факелы погасли, песни смолкли. Где-то храпел пьяный, отсыпавшийся после неумеренного потребления хмельного. Цветы, еще накануне искусно подобранные в сотни букетов, теперь лежали растоптанными на земле. В воздухе стояли испарения от еды и вина.
Страх обуял меня. Как найду я дорогу отсюда, из дома западных жителей, назад, в город живых? Сумею ли я одна добраться по длинной знойной дороге до берега Реки, найдется ли лодка, чтобы перевезти меня, и не повстречаются ли мне чужие и враждебные люди, которые увезут меня с собой туда, куда я не захочу?
Но я быстро успокоилась. Скоро придут слуги, чтобы собрать остатки еды, унести кресла и циновки, привести в порядок Вечное жилище и снова вернуть его безмолвным обитателям.
А цари из владений Осириса? Не причинят ли они мне зла? Я долго рассматривала их спокойные лица, и мой страх прошел. Здесь стоял первый Тутмос. Могучий и широкоплечий, с сильными руками человек, который завершил свое дело и мог спокойно перейти в вечность. А там второй Тутмос. Не казалось ли его чело слишком узким для царскою венца, а его лицо слишком молодым для отметившей его смерти? Не выдавали ли его глаза того беспокойства, которое он носил в душе, потому что сын его и Исиды был еще соколом, не вылетавшим из гнезда, когда ему на голову возложили корону Обеих Земель? Но нет, как и у его отца, драгоценные камни в глазницах второго Тутмоса смотрели неподвижно, равнодушные ко всем земным заботам. Но их блеску невозможно было понять, заметили ли они отсутствие жертвы, которую сын царя должен был бы принести в этот день.
Я приблизилась к его статуе. У меня в ушах звучали последние слова нашей песни:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
Тем временем носилки Амона подняли из ладьи и пронесли несколько шагов до маленького храма. Здесь бог в первый раз отдыхал на своем пути. Жрецы несли утварь для жертвоприношений. В ней на раскаленных углях тлели куски мяса, лежали фрукты. И царь Макара в своих нежных женских руках тоже нес тяжелую чашу.
Сейчас, сейчас это произойдет! Сейчас юноша проложит себе дорогу сквозь толпу! Сильная рука отбросит окружающих и вырвет жертвенную чашу из рук Макара! Мое сердце громко стучало. Как я об этом не подумала до сих пор?
Но нет, ничего подобного. Все, что происходило, было предусмотрено распорядком этого часа. Макара беспрепятственно поставил тяжелые чаши на приготовленные для этого подставки, посыпал в них мирру из золотого кувшина и воздел в молитве тонкие руки, в то время как густые пары ароматного курения окутывали голову царя, а жрецы монотонно повторяли священные слова:
Тысячу хлебов и пива, тысячу мазей,
Тысячу всевозможных прекрасных и чистых вещей,
Тысячу вина и молока, тысячу ладана,
Уток и гусей, голубей и быков без числа
Посвящаем мы тебе, Амон-Ра, тебе, нашему царю,
Тебе, владыке престола Обеих Земель,
Чтобы ты дал своему сыну,
Нашему Доброму богу Макара
Жизни на миллионы лет,
Чтобы он мог тебе служить,
Когда ты плывешь по Реке,
Чтобы он мог приносить тебе жертвы
На твоем Прекрасном празднике!
Какой длинной была дорога до святилища Хатхор! Каким знойным был воздух, как горел под ступнями раскаленный песок! Амон-Ра посылал свои палящие лучи тем, кто ему поклонялся, и даже сфинксы, подставлявшие солнцу свои каменные тела справа и слева от дороги – сфинксы с туловищем льва и головой Доброго бога, украшенной бородой, – казалось, изнемогали под ними.
Я видела, как голова Нефру-ра склонялась под тяжестью убора в виде коршуна, а капли пота блестели на ее светлом челе. Я видела, как Хатшепсут неподвижно смотрела перед собой, как будто ей было трудно шагать прямо. У меня язык прилипал к гортани. Все разговоры вокруг смолкли, каждый жаждал освежающего дыхания богини.
Но вот вдали уже показались широкие ступени террас. Ладановые деревья (да, они зеленели, они жили росой богини!) выстроились в ряд вдоль цепи сфинксов и поднимались вверх по склону, который вел к святилищу. И там мы оказались наконец в тенистых залах, и бог почил в объятиях богини.
До глубокой ночи продолжался Прекрасный праздник, даже до утра. Принесли жертвы не только Амону, Хатхор и Анубису, который пропускает в подземное царство, или Осирису, который принимает мертвых. Нет, сами мертвые тоже получили жертвоприношения в тот прекрасный день, соединивший с ними всех их близких. И вот вельможи покинули храм и поспешили к гробницам, чтобы почтить своих отцов. А царь направлял своих слуг к тем, кого хотел отличить, и посылал им искусно подобранные букеты, цепи из серебра и золота, богатые одежды. Хоры тоже ходили теперь от могилы к могиле, а арфисты, певицы, мальчики-певцы и танцовщицы получали вознаграждение. Ах, как подскочила я от радости, когда одна знатная дама (я думаю, это была сестра Сенмута, мать Абет и Унаса) бросила мне красивую, богато расшитую ленту, которой одна из девушек подвязала мне волосы.
Пока другие бродили по долине, царь и супруга бога и, вероятно, также Аменет, старая кормилица, оставались в помещении. Оно было вырублено глубоко в скалах и укрывало статуи первого и второго Тутмосов. Там стояла приятная прохлада, и я обрадовалась, когда и мне позволили наконец войти туда после утомительною хождения взад и вперед. Нашему хору предстояло петь перед царственными владыками после всех остальных до глубокой ночи.
Безмолвно стояли изваяния мертвых царей. У их ног был зажжен жертвенный огонь.
Нефру-ра устала. Она лежала на коленях у кормилицы и спала.
Макара сидел в кругу придворных. Сановники, закончив церемонии в своих собственных гробницах, возвращались один за другим.
Чаши ходили по кругу. Гости шумели. Царь был молчалив.
– Пойте, девушки! – крикнул нам Сенмут. Однако наши голоса уже звучали не так дивно, как утром.
Прекрасный день!
Гора открылась,
Вершина раскрылась!
Осирис посылает мертвых
В наш круг!
Они радуются жертвам,
Которые им приносят.
Каждый сын
Сидит в зале своих отцов…
Губы Макара как будто дрогнули: знак рукой – и певицы замолкли одна за другой.
– Дайте им вина! – сказал Сенмут, читавший в глазах госпожи.
– И принесите мои носилки! – добавила царица. Так Хатшепсут, и Нефру-ра, и старая кормилица отправились в обратный путь задолго до того, как окончилась ночь. С ними ушло большинство гостей, но теми, кто еще оставался в долине, завладела Хатхор, повелительница опьянения.
Обо мне забыли. Я присела у стены и заснула, но не хмель подействовал на меня. Я совсем немного выпила вина, и не взяла в рот ни капли щедро разливаемого пива, к которому испытывала отвращение. Просто усталость пересилила, а мое молодое тело подчинилось ей.
Когда я проснулась, в помещение уже проникал первый утренний свет. Факелы погасли, песни смолкли. Где-то храпел пьяный, отсыпавшийся после неумеренного потребления хмельного. Цветы, еще накануне искусно подобранные в сотни букетов, теперь лежали растоптанными на земле. В воздухе стояли испарения от еды и вина.
Страх обуял меня. Как найду я дорогу отсюда, из дома западных жителей, назад, в город живых? Сумею ли я одна добраться по длинной знойной дороге до берега Реки, найдется ли лодка, чтобы перевезти меня, и не повстречаются ли мне чужие и враждебные люди, которые увезут меня с собой туда, куда я не захочу?
Но я быстро успокоилась. Скоро придут слуги, чтобы собрать остатки еды, унести кресла и циновки, привести в порядок Вечное жилище и снова вернуть его безмолвным обитателям.
А цари из владений Осириса? Не причинят ли они мне зла? Я долго рассматривала их спокойные лица, и мой страх прошел. Здесь стоял первый Тутмос. Могучий и широкоплечий, с сильными руками человек, который завершил свое дело и мог спокойно перейти в вечность. А там второй Тутмос. Не казалось ли его чело слишком узким для царскою венца, а его лицо слишком молодым для отметившей его смерти? Не выдавали ли его глаза того беспокойства, которое он носил в душе, потому что сын его и Исиды был еще соколом, не вылетавшим из гнезда, когда ему на голову возложили корону Обеих Земель? Но нет, как и у его отца, драгоценные камни в глазницах второго Тутмоса смотрели неподвижно, равнодушные ко всем земным заботам. Но их блеску невозможно было понять, заметили ли они отсутствие жертвы, которую сын царя должен был бы принести в этот день.
Я приблизилась к его статуе. У меня в ушах звучали последние слова нашей песни:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43