— Глотните, мой мальчик, — сказал лорд Аффенхем. Лицо человеколюбивого пэра лучилось самодовольством, словно у генерала, только что одержавшего славную победу. Наверное, так выглядел Веллингтон после Ватерлоо.
Билл глотнул, и в голове у него немного прояснилось. Он устремил на хозяина расстерянно-сердитый взгляд.
— Это вы меня? — спросил он.
— Э?
— Это вы ударили меня табакеркой?
Самодовольное лицо расцвело скромной ухмылкой, отчего стало еще хуже.
Шестой виконт словно говорил: «Не стоит благодарности, всякий на моем месте сделал бы то же самое».
— Да, конечно, — признал он. — Молодым надо помогать. Как я и предвидел, это сработало. Я подошел к двери, крикнул: «Джейн! Дже-эйн!», она отозвалась: «Что там у вас?» — видать, закрутилась с ужином, не хотела отвлекаться. «Поди-ка сюда, — сказал я. — Что-то с молодым Холлуэеем». Она вошла, увидела ваше простертое тело, бросилась на него — ну, все, как обычно. Целует, причитает… Билл и не думал, что в человеческих силах унять пульсирующую боль в затылке, на который упало с седьмого этажа нечто вроде Обнаженной, однако при этих словах биение прекратилось и боль как рукой сняло. Ее сменил кипучий восторг, какого Билл не испытывал и читая письмо Анжелы, освобождавшее его от слова чести. Он чувствовал себя тем типом из поэмы, который воскормлен медом и млеком рая напоен, так что не очень удивился бы, если б лорд Аффенхем, заметив: «О, берегись! Блестят его глаза, взлетают кудри!» обошел его хороводом.
Билл с шумом втянул воздух, что за последние дни вошло у него в привычку.
— Она меня поцеловала? — трепетно переспросил он.
— А что поделаешь? Крича при этом: «Билл, милый! Скажи хоть слово, Билл, милый! Лопни кочерыжка, ты не умер, Билл, милый?» Странно, почему Билл, когда вы — Фред? Но это — дело десятое. Главное, она назвала вас «милый» и поцеловала.
Билл встал и заходил по комнате. Если мы вспомним, как стремительно, можно даже сказать — яростно он ухаживал, нас удивит, что сейчас главным его чувством (помимо восторженного желания похлопать по плечу весь мир, начиная с лорда Аффенхема) было глубочайшее смирение. Он мучительно ощущал свое недостоинство, подобно свинопасу из сказки, которого полюбила принцесса.
Надо сказать, он вовсе не походил на киноактера или греческого бога.
Над камином у лорда Аффенхема висело зеркало, и он на мгновение задержался перед своим отражением. Все, как он и предполагал. Лицо честное — и, собственно, все. Видимо, Джейн — та редкая девушка, которая не останавливается на внешней оболочке, но роет глубже, пока не доберется до души.
Впрочем, и это не выдерживало критики. Душу свою Билл знал хорошо — как-никак, прожил с ней целую жизнь. Приличная душа, но ничего особенного. В небесных книгах, должно быть, записано «душа мужская обычная одна». Несмотря на все это, Джейн бросилась на его простертое тело и целовала, приговаривая:
«Билл, милый! Скажи хоть слово, Билл, милый! Лопни кочерыжка», и так далее.
Все это было очень загадочно. Не исходи рассказ из надежного источника, от непосредственного очевидца, Билл вряд ли бы ему поверил. Его охватило жгучее желание увидеть Джейн.
— Где она? — вскричал он.
— Пошла за холодной водой, губкой, и… — Лорд Аффенхем заметно вздрогнул. — Слышу, она возвращается. Кажется, мне пора уходить.
Вошла Джейн с миской. Увидев главу семьи, она сверкнула глазами.
— Дядя Джордж… — процедила она сквозь зубы.
— Тихо. Тихо. У меня — срочное дело. До скорого, — сказал шестой виконт и пропал, словно нырнувшая утка.
Джейн поставила миску. Огонь в ее глазах потух, они были влажны.
— О, Билл! — сказала она.
Билл говорить не мог. Дар речи ему изменил. Он мог лишь молча смотреть, заново дивясь, что эта золотая принцесса унизилась до него, свинопаса, да и то не ахти какого.
Как она хороша, думал Билл, не подозревая, сколь далек сейчас от реальности. Нельзя простоять у плиты теплым июньским вечером, готовя курицу и два гарнира, не говоря уже о бульоне, и остаться в полном блеске. Лицо у Джейн раскраснелось, волосы выбились, на одной щеке чернело пятно — видимо, от сажи. Тем не менее Биллу она казалась совершенством. Такой, говорил он себе, я запомню ее на всю жизнь — чумазой и в фартуке.
— Джейн! — прошептал он. — Джейн!
— Твоей голове, — сказала она через несколько секунд, — это скорее вредно.
— Полезно, полезно, — заверил Билл. — Я только-только понял, что я не просто сплю. Или сплю?
— Нет.
— Ты действительно…
— Конечно.
И вновь Билл почувствовал то же респираторное затруднение. Он пожал плечами, отказываясь что-нибудь понимать, однако душа его пела, равно как и сердце.
— Нет, очень странно, все-таки! Кто ты и кто — я? Я спрашиваю: «Чем ты заслужил это, Уильям Куокенбуш Холлистер?»…
— Уильям что Холлистер?
— Вина не моя, а крестного. Думай просто "К". Так я спрашиваю: «Чем заслужил?» и отвечаю: «Ни черта не заслужил». Однако, раз ты говоришь… Что ты делаешь с этой губкой?
— Собираюсь обмыть тебе голову.
— Господи, сейчас не время мыть голову! Я хочу сказать, если найду слова, что я о тебе думаю. Ты — замечательная.
— Ну, что ты! Я самая заурядная.
— Вот уж нет. Ты прекрасна.
— Раньше ты так не думал.
— Чего ты хочешь от мальчишки, не способного отличить правую руку от левой? Расскажи мне, кстати, о своей красоте. Когда ты начала ее ощущать?
— Думаю, я стала походить на человека лет в четырнадцать. Когда сняли железяки.
— И очки?
— И очки. Астигматизм исправился.
Билл подавил вздох при мысли о том, как много он потерял. Они сидели в кресле лорда Аффенхема, довольно просторном, словно нарочно сделанном для тех, кто не прочь устроиться рядышком. Со стены на них благодушно смотрела фотография лорда Аффенхема в какой-то странной форме, словно говоря:
«Благослови вас Бог, дети мои».
— Когда тебе было четырнадцать, я шагал по Нормандии к Парижу с армией освободителей.
— Крича «O-la-la»?
— Да, и еще «L'addition». Все говорили, это очень помогает. Не ерзай.
— Я не ерзаю. Я встаю. Сейчас я вымою тебе голову.
— Я не хочу мыть голову.
— У тебя огромная шишка.
— Пустяки. До свадьбы заживет. Впрочем я рад, что это не случилось раньше, когда милорд Аффенхем был моложе и сильней.
Лицо Джейн вновь обрело холодную суровость.
— Не упоминай при мне этого человека. Его место в психушке.
— Чепуха. Не желаю слышать ничего дурного о дяде Джордже. Пути его неисповедимы, дела его чудны, но плоды они приносят.
— Все равно, его надо освежевать тупым ножом и окунуть в кипящее масло. Чтоб запомнил. Почему всякого, кто желает с нами породниться, обязательно надо бить табакеркой?
— Ты не уважаешь традиции? Впрочем, я понимаю. Когда-нибудь попадется тонкокостный ухажер, и старый филантроп предстанет перед судом за убийство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35