Брак — это разумное партнерство между двумя друзьями, которые знают друг друга и друг другу доверяют. Чтобы не ошибиться, надо понять, что нет никакого этого трепета, а значит — выберем симпатичного, доброго человека с чувством юмора, который хочет сделать тебя счастливой…
— А-а! — Джимми поправил галстук. — Уже кое-что.
— Как это «кое-что»? Вас шокируют мои взгляды?
— Я не верю, будто взгляды эти — ваши. Начитались кого-то из мрачных писак, которым только и дай все анализировать.
Энн топнула ногой. Стука не получилось, но движение Джимми уловил.
— Замерзли? — поинтересовался он. — Давайте пройдемся.
Чувство юмора у нее воспрянуло вновь, оно редко дремало подолгу, и она расхохоталась.
— Знаю, знаю, что вы думаете! Считаете, будто я позирую! Что это не мое мнение!
— Естественно, не ваше. Но что вы позируете — не считаю. Время идет к обеду, и вы загрустили, вот и видите в жизни одно черное мошенничество. Скоро пропоет труба, и через полчаса вы снова станете сама собой.
— Я и сейчас какая есть. Просто вы не можете поверить, чтобы хорошенькая девушка придерживалась подобных взглядов.
Джимми взял ее за руку.
— Разрешите, я помогу вам. Тут на палубе — дырка от сучка. Осторожнее! А теперь слушайте. Я рад, что вы сами про это заговорили. Ну про то, что вы — самая хорошенькая девушка в мире…
— Ничего подобного я не говорила!
— Вам помешала скромность. Но факт остается фактом. Я рад, повторяю, потому что я и сам так думаю. Мне очень хотелось бы обсудить это с вами. Таких волос я вообще не видел!
— Вам нравятся рыжие волосы?
— Золотисто-рыжие.
— Очень мило, что вы их так называете. В детстве почти все мальчики дразнили меня Морковкой.
— Теперь их, несомненно, постиг дурной конец. Если на расправу с детьми, критиковавшими пророка Елисея, он послал медведей, то на ваших маленьких дружков надо бы спустить свору тигров. Но были среди них, несомненно, души и потоньше. Не все же дразнили вас Морковкой?
— Да. Некоторые — ржавым кирпичом.
— Этих, надеюсь, четвертовали. Глаза у вас на редкость красивы!
Энн отняла у него руку. Обширное знакомство с молодыми людьми подсказывало ей, что пора менять тему.
— Вам понравится Америка.
— Мы не Америку обсуждаем.
— Это вы, не я. Замечательная страна, если хочешь добиться успеха. На вашем месте я бы отправилась на Запад.
— А вы на Западе живете?
— Нет.
— Тогда зачем мне отправляться туда? Где вы живете?
— В Нью-Йорке.
— Я тоже буду жить в Нью-Йорке.
Энн держалась настороже, но ей было и забавно. Предложение, к которому Джимми стремительно продвигался, не было новостью для нее. В течение нескольких сезонов в Бар Харборе, Такседо, Палм Биче и в Нью-Йорке она занималась в основном тем, что сыпала отказами, остужая пыл у вереницы сентиментальных юношей, которые складывали свои ненужные ей сердца у ее ног.
— В Нью-Йорке жить никому не запрещается.
Джимми молчал. Он изо всех сил сражался с надвигавшейся печалью, стараясь легкомысленным тоном поддерживать бодрость духа, но явное ее равнодушие просто обескураживало. Один из молодых людей, которому пришлось подбирать брошенное было к ее ногам сердце и тащить его в починку, говорил близкому другу, что идиот, который ухаживает за Энн, испытывает страдания горячего шоколада, в который бултыхнули мороженое. Услышь это сравнение Джимми, он признал бы его абсолютную точность. Ветер с моря, колючий и бодрящий, стал ледяным, а звенящая его песня превратилась в тоскливые завывания.
— Когда-то я тоже была сентиментальной, хуже других, -вернулась Энн к брошенной теме. — После колледжа плакала, мечтала, вздыхала — ах, любовь! Ах, луна! Голубки, голубки… А потом случилось так, что я все разглядела. Да, было очень больно, но какой отрезвляющий эффект! С тех пор я совершенно переменилась. Виноват, конечно, мужчина. Метод он применил незатейливый, попросту обсмеял меня. Остальное довершила природа.
Джимми оскалился в темноте. Убийственные мысли о неизвестном гаде переполняли его душу.
— Попадись он мне! — проскрипел он.
— Вряд ли. Сейчас он живет в Англии. Его зовут Крокер, Джимми Крокер. Я вам о нем недавно говорила.
Сквозь завывания ветра донесся пронзительный рев трубы. Энн свернула к салону.
— Обед! — весело возвестила она. — Какой аппетит разыгрывается на корабле! — Она приостановилась. — А вы не идете?
— Пока нет, — придушенно прохрипел Джимми.
ГЛАВА VIII
Полуденное солнце ярко сияло над Парк-Роу. Улицы затопили торопливо шагавшие люди, вырвавшиеся из тысячи контор. В мыслях у них бродили образы ленча. В каньоне Нассау-стрит торопливый бег толпы замедлялся. Пришлые торговцы конфетами теснили мальчишек-газетчиков, а лошади, впряженные в телеги, старались как могли, чтобы не растоптать прохожего. Устремляясь к Сити-холл, тек густой, как обычно, поток — армия счастливых влюбленных шла покупать брачные лицензии. Из дверей метро выскакивали пассажиры и скрывались за ними точно кролики. Короче, нервный центр городского тела как всегда кипел и бурлил.
Джимми Крокер, стоявший в подъезде, завистливо наблюдал толчею. В толпе шагали мужчины, жующие жвачку; мужчины в белых шелковых галстуках с булавками — имитацией под бриллиант; мужчины, которые, выкурив семь десятых сигары, дожевывали остаток. С любым из них он охотно поменялся бы местом. У всех у них была работа. А в его теперешнем состоянии духа казалось, что ничего другого для абсолютного блаженства и не требуется. Поэт очень грубо и неприятно говорит о человеке, «чье сердце не пылало, когда вернулся он домой с чужбины»; но, может, он и простил бы Джимми за то, что тот вместо пыланья испытывал холодное, липкое смятение. Ему пришлось бы признать, что следующие строки — «хотя он очень знатен и богат» — неприложимы к Джимми Крокеру. Последний, возможно, и сосредоточился на себе, но все его богатство составляли 193 доллара и 40 центов, фамилия была отнюдь не знатна, а мелькание ее в подшивках «Нью-Йорк Кроникл», редакцию которой он только что навестил, подсказало ему, что, переменив ее на Бейлисс, он совершил разумнейший свой поступок.
Причины такой печали, когда он обозревал часть родины, видимой с порога дома, искать было недалеко. «Атлантик» вплыл в гавань субботним вечером; Джимми отправился в дорогой отель, снял шикарный номер и попросил горничную, чтоб завтрак подали в 10 часов утра, а с ним воскресный номер «Кроникл». Пять лет прошло с тех пор, как он видел милый старый листок, в который и сам сообщал про пожары, убийства, уличные происшествия и свадьбы. Читая его, думал Джимми, он официально приобщится к давно покинутой стране. Куда уж лучше и символичнее — в первое утро возвращения сидеть в кровати и читать добрый старый «Кроникл»! Среди его последних мыслей, пока он засыпал накануне, бродили добрые догадки, кто сейчас редактор, и печатаются ли по-прежнему в юмористическом приложении приключения семьи Дафнат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
— А-а! — Джимми поправил галстук. — Уже кое-что.
— Как это «кое-что»? Вас шокируют мои взгляды?
— Я не верю, будто взгляды эти — ваши. Начитались кого-то из мрачных писак, которым только и дай все анализировать.
Энн топнула ногой. Стука не получилось, но движение Джимми уловил.
— Замерзли? — поинтересовался он. — Давайте пройдемся.
Чувство юмора у нее воспрянуло вновь, оно редко дремало подолгу, и она расхохоталась.
— Знаю, знаю, что вы думаете! Считаете, будто я позирую! Что это не мое мнение!
— Естественно, не ваше. Но что вы позируете — не считаю. Время идет к обеду, и вы загрустили, вот и видите в жизни одно черное мошенничество. Скоро пропоет труба, и через полчаса вы снова станете сама собой.
— Я и сейчас какая есть. Просто вы не можете поверить, чтобы хорошенькая девушка придерживалась подобных взглядов.
Джимми взял ее за руку.
— Разрешите, я помогу вам. Тут на палубе — дырка от сучка. Осторожнее! А теперь слушайте. Я рад, что вы сами про это заговорили. Ну про то, что вы — самая хорошенькая девушка в мире…
— Ничего подобного я не говорила!
— Вам помешала скромность. Но факт остается фактом. Я рад, повторяю, потому что я и сам так думаю. Мне очень хотелось бы обсудить это с вами. Таких волос я вообще не видел!
— Вам нравятся рыжие волосы?
— Золотисто-рыжие.
— Очень мило, что вы их так называете. В детстве почти все мальчики дразнили меня Морковкой.
— Теперь их, несомненно, постиг дурной конец. Если на расправу с детьми, критиковавшими пророка Елисея, он послал медведей, то на ваших маленьких дружков надо бы спустить свору тигров. Но были среди них, несомненно, души и потоньше. Не все же дразнили вас Морковкой?
— Да. Некоторые — ржавым кирпичом.
— Этих, надеюсь, четвертовали. Глаза у вас на редкость красивы!
Энн отняла у него руку. Обширное знакомство с молодыми людьми подсказывало ей, что пора менять тему.
— Вам понравится Америка.
— Мы не Америку обсуждаем.
— Это вы, не я. Замечательная страна, если хочешь добиться успеха. На вашем месте я бы отправилась на Запад.
— А вы на Западе живете?
— Нет.
— Тогда зачем мне отправляться туда? Где вы живете?
— В Нью-Йорке.
— Я тоже буду жить в Нью-Йорке.
Энн держалась настороже, но ей было и забавно. Предложение, к которому Джимми стремительно продвигался, не было новостью для нее. В течение нескольких сезонов в Бар Харборе, Такседо, Палм Биче и в Нью-Йорке она занималась в основном тем, что сыпала отказами, остужая пыл у вереницы сентиментальных юношей, которые складывали свои ненужные ей сердца у ее ног.
— В Нью-Йорке жить никому не запрещается.
Джимми молчал. Он изо всех сил сражался с надвигавшейся печалью, стараясь легкомысленным тоном поддерживать бодрость духа, но явное ее равнодушие просто обескураживало. Один из молодых людей, которому пришлось подбирать брошенное было к ее ногам сердце и тащить его в починку, говорил близкому другу, что идиот, который ухаживает за Энн, испытывает страдания горячего шоколада, в который бултыхнули мороженое. Услышь это сравнение Джимми, он признал бы его абсолютную точность. Ветер с моря, колючий и бодрящий, стал ледяным, а звенящая его песня превратилась в тоскливые завывания.
— Когда-то я тоже была сентиментальной, хуже других, -вернулась Энн к брошенной теме. — После колледжа плакала, мечтала, вздыхала — ах, любовь! Ах, луна! Голубки, голубки… А потом случилось так, что я все разглядела. Да, было очень больно, но какой отрезвляющий эффект! С тех пор я совершенно переменилась. Виноват, конечно, мужчина. Метод он применил незатейливый, попросту обсмеял меня. Остальное довершила природа.
Джимми оскалился в темноте. Убийственные мысли о неизвестном гаде переполняли его душу.
— Попадись он мне! — проскрипел он.
— Вряд ли. Сейчас он живет в Англии. Его зовут Крокер, Джимми Крокер. Я вам о нем недавно говорила.
Сквозь завывания ветра донесся пронзительный рев трубы. Энн свернула к салону.
— Обед! — весело возвестила она. — Какой аппетит разыгрывается на корабле! — Она приостановилась. — А вы не идете?
— Пока нет, — придушенно прохрипел Джимми.
ГЛАВА VIII
Полуденное солнце ярко сияло над Парк-Роу. Улицы затопили торопливо шагавшие люди, вырвавшиеся из тысячи контор. В мыслях у них бродили образы ленча. В каньоне Нассау-стрит торопливый бег толпы замедлялся. Пришлые торговцы конфетами теснили мальчишек-газетчиков, а лошади, впряженные в телеги, старались как могли, чтобы не растоптать прохожего. Устремляясь к Сити-холл, тек густой, как обычно, поток — армия счастливых влюбленных шла покупать брачные лицензии. Из дверей метро выскакивали пассажиры и скрывались за ними точно кролики. Короче, нервный центр городского тела как всегда кипел и бурлил.
Джимми Крокер, стоявший в подъезде, завистливо наблюдал толчею. В толпе шагали мужчины, жующие жвачку; мужчины в белых шелковых галстуках с булавками — имитацией под бриллиант; мужчины, которые, выкурив семь десятых сигары, дожевывали остаток. С любым из них он охотно поменялся бы местом. У всех у них была работа. А в его теперешнем состоянии духа казалось, что ничего другого для абсолютного блаженства и не требуется. Поэт очень грубо и неприятно говорит о человеке, «чье сердце не пылало, когда вернулся он домой с чужбины»; но, может, он и простил бы Джимми за то, что тот вместо пыланья испытывал холодное, липкое смятение. Ему пришлось бы признать, что следующие строки — «хотя он очень знатен и богат» — неприложимы к Джимми Крокеру. Последний, возможно, и сосредоточился на себе, но все его богатство составляли 193 доллара и 40 центов, фамилия была отнюдь не знатна, а мелькание ее в подшивках «Нью-Йорк Кроникл», редакцию которой он только что навестил, подсказало ему, что, переменив ее на Бейлисс, он совершил разумнейший свой поступок.
Причины такой печали, когда он обозревал часть родины, видимой с порога дома, искать было недалеко. «Атлантик» вплыл в гавань субботним вечером; Джимми отправился в дорогой отель, снял шикарный номер и попросил горничную, чтоб завтрак подали в 10 часов утра, а с ним воскресный номер «Кроникл». Пять лет прошло с тех пор, как он видел милый старый листок, в который и сам сообщал про пожары, убийства, уличные происшествия и свадьбы. Читая его, думал Джимми, он официально приобщится к давно покинутой стране. Куда уж лучше и символичнее — в первое утро возвращения сидеть в кровати и читать добрый старый «Кроникл»! Среди его последних мыслей, пока он засыпал накануне, бродили добрые догадки, кто сейчас редактор, и печатаются ли по-прежнему в юмористическом приложении приключения семьи Дафнат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56