Перебирая в памяти эти события, я заметил любопытную вещь. Она относится к довоенному времени. Мне пришло в голову, что война очень быстро и легко становится образом жизни, она предоставляет все, в чем нуждается человеческое существо. Она становится материальным и одновременно духовным коконом, который плотно окутывает людей. Становится смыслом дальнейшей жизни. Вы четко понимаете, что делать и как это делать, война приводит мысли в порядок. Это конец дня и начало мудрости, это левая рука и правая. Я почти рад тому, что умру, прежде чем война закончится, потому что в мирное время мне будет нечего делать.
Больше всего меня беспокоит боль в самих костях. Мои руки распухли, зубы шатаются и выпадают из десен. Однажды их вывалилось сразу несколько, но теперь я ем по большей части хорошо приготовленных соляных угрей, плоть которых можно разжевать и голыми деснами, а еще пасту и разнообразные супы. У меня пока что сохранились волосы, в отличие от многих воинов.
Через некоторое время после начала болезни я обнаружил, что боль на самом деле только помогает вести войну. Есть всего лишь шаг от чувства безнадежности и страданий к внезапной вспышке энергии и яростной способности убивать, где боль выступает в качестве стимула. Преодолеть этот шаг становится все труднее, но я пока справляюсь.
Теперь я должен уснуть. Вот что поможет мне.
Сон.
Я видел больше снов, чем обычно. Кажется, мой разум пытается расположить события в упорядоченную цепочку, наводит чистоту, прежде чем окончательно угаснуть. Кто знает? Иногда я засыпаю только для того, чтобы внезапно проснуться. Я ощущаю, как мир наплывает на меня толчками, цепляет меня, а потом я вспрыгиваю в мучительном спазме в реальность. Мои сны в основном о свистящих иглах, о людях, умирающих рядом со мной, о вони и боли войны. Но если боль пустила корни в моих сновидениях, то в бодрствующем воображении поселилась красота, чистая и непорочная.
Но потом я вдруг задаю себе вопрос: это ли есть война? Иногда воспоминания смешиваются в странную комичную мишуру: война в цирке, война с воздушными шарами и неземными цветами, война, идущая на ослепительно белой земле, среди пиков взбитых сливок. Я чувствую, как мое тело съеживается, вжимается само в себя, и это происходит так быстро, что у меня появляется ощущение падения: и вот от меня остается только маленькое пятнышко, человек размером с пшеничное зернышко. Вот он я – среди крохотных кристалликов соли, со всей их геометрической точностью линий. Вся вселенная наполнена ими, загромождена, задушена кубами и сферами, ромбами и пирамидами, и все они в свадебном белом, в похоронном белом. А я продолжаю сжиматься, пока мой мир не превращается в пространство между формами. Я бегу по острому краю квадратной крупинки, потом перепрыгиваю на огромный соляной шар. Неясные громадные белые формы вырисовываются на фоне непроглядной черноты.

РОДА ТИТУС
Это Руби рассказала мне об утонувшем мальчике. По ее словам, он играл со своими друзьями на одном из кораблей, лазал по заброшенному корпусу, нырял с палубы в воду. Они использовали это судно, что вполне естественно, потому что оно находилось вдалеке от берега и, соответственно, вдалеке от кусков твердой соли, которая там собиралась. Но его погубила именно глубина. Он нырнул, и маска свалилась с его лица прямо в море, а на поверхности воды очень много хлора, мальчик вдохнул ядовитый газ и пошел ко дну.
Вначале меня охватило жуткое, почти физическое чувство ужаса от этой истории, как будто чья-то рука сжала сердце и впилась в мою плоть ногтями. Отчасти повлияла манера Руби рассказывать. Ее широкое лицо покраснело, когда она поспешно добиралась через главную площадь в офис: подруга выглядела очень возбужденной.
Конечно, Руби тоже пребывала в ужасе, но при этом производила впечатление человека, обрадованного, что ему перепал такой лакомый кусочек информации. Помню, я как раз подумала: смерть маленького мальчика ценна тем, что дает повод проболтать весь вечер в офисе. Но возможно, мне стало плохо потому, что, помимо моей воли, вести поглотили меня, заставили сердце биться быстрее. Это все новости и, конечно, окружение, кучка суетящихся вокруг женщин. Они заразили меня своим настроением. Вместе с остальными я кинулась вон из офиса вниз по главной дороге к берегу моря – смотреть, как военные водолазы вытаскивают тело на сушу.
У меня оказался с собой платок, и я постоянно промокала им глаза. Неясный жар, разлитый в воздухе, только подчеркивал чувство полнейшей уместности слез, плакали абсолютно все. Я не говорю, что рыдала только потому, что это делали все остальные, это не совсем так. Просто казалось, что кто-то свыше даровал нам смутное разрешение плакать, и открылся кран, давление соленой воды ослабело, и влага нашла выход.
Однажды на Земле – как прекрасно звучат эти слова! Как они подкупают молодых людей, с которыми я, бывает, разговариваю… – однажды на Земле, на отцовской ферме, я видела, как ветеринар обращается с овцами. Животные жаловались на боли в кишечнике. «Жаловались» – это как раз подходящее слово, потому что именно это овцы и делали: блеяли от неприятных ощущений в желудке и желания избавиться от боли. Они все лежали на боку, и у каждой овцы живот жутко раздулся, как будто растянулся от грандиозной, кошмарной беременности. Только вот когда я подошла и потрогала одну из бедняг – мне как раз исполнилось девять или десять лет, – брюшко и не напоминало об уютной мягкости животика моей мамы, в котором все еще прятался мой братик. Овца была горячей и твердой, плоть вообще не продавливалась, только давала мучительное ощущение абсолютной натянутости. Я помню, как испугалась, что овцы начнут взрываться; не такая уж глупая мысль, как потом подтвердил ветеринар. Когда врач прибыл, прилетев из-за холмов, он сказал, что времени терять нельзя.
Со смешанным чувством восхищения и мистического ужаса я прижалась к коленям отца и начала смотреть, как ветеринар делает свою работу. Вот что он предпринял: достал из своей сумки шприц, потом снял стеклянный цилиндр и бросил его обратно, так что в руках его осталась только игла и открытый пузырек на ее конце. Потом пошел от овцы к овце, протирая у каждой небольшой участок вздутого живота и осторожно вводя иглу. И как только он это проделывал, слышалось шипение, когда закупоренный внутри воздух выходил наружу, а живот опадал и сдувался до тех пор, пока не превращался в пустую кожаную сумку под шерстью.
Ветеринар шел от овцы к овце, и самое удивительное, что, как только живот принимал нормальные размеры, каждое животное вспрыгивало на ноги и продолжало выполнять свою неизменную задачу – пережевывание травы, росшей на холме.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77