Вы не представляете себе, – продолжал он, в то время, как я жадно ловил каждое его слово, – сколько ума, вкуса, истинного блеска украшают обитательниц бедного жилища, в котором вы были. Эта девушка, столь застенчивая и неопытная, обладает обширными познаниями и постоянно их совершенствует; она занимается музыкой и рисованием и, благодаря природным способностям, вносит в эти занятия особое чувство изящного. Ее мать, кроме тех же достоинств, обладает также и опытом, почерпнутым из путешествий и разумно проведенной жизни, и что самое главное, отличается мягкой снисходительностью к людям, рожденной горестями и радостями чувствительного сердца. Вот почему я всякий раз с новой отрадой навещаю моих приятельниц. Их дом – самый приятный уголок в моем приходе; я часто забываю там о своих заботах и, уходя, не перестаю удивляться очарованию, какое добродетель, труд и образованность придают скромной обители, в двери которой стучатся лишения и нужда».
Наша беседа продолжалась допоздна. Я продлил ее, забрасывая моего почтенного друга вопросами, и, не уставая, слушал рассказ о женщинах, возбудивших во мне столь живой интерес. Мы решили, что он завтра же утром отправится к ним, и смотря по расположению духа, в каком их застанет, приступит к переговорам, а чтобы успокоить мое нетерпение, быть может еще до полудня принесет мне ответ. Тут пастор встал, собираясь уходить. Мне захотелось проводить его до дома, и там я простился с ним, полный любви, радости и надежд.
VI
Я вернулся к себе счастливым и совершенно изменившимся человеком. Мне казалось, что я только с этого дня начал жить, и полагаю еще и сейчас, что то была истинная правда. Хотя невзгоды с тех пор иной раз нарушали мой покой, никогда я больше не впадал в апатию – обычное следствие обеспеченной жизни и упроченного будущего, когда сердце пусто, способности бездействуют, а ум мельчает, занятый ничтожными салонными интересами и вздорными тщеславными заботами. Я принадлежу к известному классу людей, для которых такое душевное состояние привычно, особенно в наши дни; наблюдая участь этих людей, я понял, что если бы на мою долю не выпало счастье, которым я теперь наслаждаюсь, и мне бы снова пришлось избирать свой жизненный путь, я предпочел бы трудолюбивую бедность, рождающую энергию и деятельность, праздной роскоши, в которой я прозябал половину лучших лет моей жизни.
Как и накануне вечером, я уселся у камина, чтобы предаться размышлениям, и как это обычно бывает в самые значительные минуты жизни, когда человек говорит «прости» своему прошлому и всей душой устремляется к новой судьбе, меня охватила целая буря живых и властных ощущений. Не сводя глаз с огня, я припоминал слова и выражение лица Адель, в которых усматривал признаки расположения ко мне, причем моя уверенность в успехе росла, когда я, окрыленный надеждами, думал о том значении, какое могли иметь для матери и дочери советы моего друга; а то, вообразив, что надежды мои уже сбылись, я в восторге вскакивал с места, начинал ходить по комнате и, переносясь через дни, недели и годы в будущее, рисовал себе свое безмятежное счастье и строил множество чудеснейших планов.
Погруженный в свои мечтания, я рассеянно взглянул на письмо, которое раньше не заметил, хотя оно лежало прямо передо мной на камине. По адресу на конверте, я сразу узнал руку моего крестного отца. Я позвонил. «Когда принесли это письмо? – спросил я вошедшего Жака.
– Как только вы ушли, сударь! Посыльный просил не задерживать ответ.
– Хорошо!»
Я не слишком торопился, распечатывая письмо. Вот его содержание:
«Любезный Эдуард! Я готов все простить. После того, как я ушел от тебя, я узнал о твоей проказе, узнал также и о том, где ты забыл свой плащ. Я не замедлил принять меры там, где следует, и приостановить широко распространившийся о тебе слух. Самым срочным делом было задобрить г-на пастора Латура, родственника твоей невесты, что мне полностью удалось. Ничто не потеряно. Ну, а что касается девицы, которую ты скомпрометировал, то о ней не стоит говорить. Разумеется, ее надо вознаградить, и этот расход я беру на себя. Только смотри: никаких колебаний и отсрочек. Завтра надо все закончить и таким образом (поверь, не пожалеешь) ты вернешь себе наследство и дружбу твоего любящего крестного отца».
Письмо это привело меня в ярость; я разразился гневными словами, обвиняя в бессердечии и безнравственности этого человека, который своим цинизмом осквернил все, что для меня было чисто и свято. Взявшись за перо, я тотчас написал ответ, полный такого глубокого презрения, что перечитав его через несколько минут, сам понял, что перехватил через край. Я разорвал свое послание, написал другое, затем – третье, пока, успокоившись, не пришел к выводу, что моя судьба, которая решится завтра, будет самым внушительным ответом на оскорбительное письмо крестного. Итак я почел за лучшее не удостоить его ответом и удовлетворил свое желание мести тем, что снова погрузился в сладкие грезы.
Около трех часов утра я лег в постель. Я надеялся, что недолгий сон сократит время нестерпимого ожидания дня. Но едва я сомкнул на несколько минут глаза, как первые лучи солнца проскользнули в мою комнату, и я поднялся, чтобы одеться и снова предаться все возрастающей муке ожидания. Глядя на часовую стрелку, я подсчитал, сколько времени понадобится г-ну Латуру, чтобы встать, собраться в путь, пойти и наконец явиться к дамам. Тут я принялся на множество ладов сочинять речь, которую он произнесет, смотря по обстоятельствам, месту и настроению, в каком он застанет своих приятельниц. Призвав на помощь всю силу моего воображения, возбужденного любовью и мечтами, я придавал их словам тот смысл, который был мне больше всего по душе. Наконец ожидание сделалось для меня невыносимо и я решил пойти навстречу г-ну Латуру, чтобы поскорее узнать, какой ответ он несет.
Добрый пастор накануне приютил Адель и ее мать в своем загородном доме, находившемся в одной миле от города. Туда-то я и направился декабрьским утром, события которого никогда не изгладятся из моей памяти. Погода была тихая, но дорога – прескверная. Тусклое солнце освещало серебристыми лучами обнаженные поля и деревья с облетевшей листвой; сквозь прозрачный туман смутно белел снег на горах. Но мое сердце согревало своим огнем эту застывшую природу; я упивался мечтами о будущем блаженстве, и мне казалось, что любовь и счастье изливают свои дары даже на самые убогие хижины, разбросанные по лугам, тянувшимся по обеим сторонам дороги. Я присел на землю в ожидании пастора, и помню, долго смотрел на лачугу, почти скрывшуюся за ветвями молодых вязов, из-за которых поднимался к небу легкий дымок. Я представил себе, что волею судьбы я поселился под этой смиренной соломенной крышей, привел сюда свою подругу, и вот теперь здесь протекают мои дни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15
Наша беседа продолжалась допоздна. Я продлил ее, забрасывая моего почтенного друга вопросами, и, не уставая, слушал рассказ о женщинах, возбудивших во мне столь живой интерес. Мы решили, что он завтра же утром отправится к ним, и смотря по расположению духа, в каком их застанет, приступит к переговорам, а чтобы успокоить мое нетерпение, быть может еще до полудня принесет мне ответ. Тут пастор встал, собираясь уходить. Мне захотелось проводить его до дома, и там я простился с ним, полный любви, радости и надежд.
VI
Я вернулся к себе счастливым и совершенно изменившимся человеком. Мне казалось, что я только с этого дня начал жить, и полагаю еще и сейчас, что то была истинная правда. Хотя невзгоды с тех пор иной раз нарушали мой покой, никогда я больше не впадал в апатию – обычное следствие обеспеченной жизни и упроченного будущего, когда сердце пусто, способности бездействуют, а ум мельчает, занятый ничтожными салонными интересами и вздорными тщеславными заботами. Я принадлежу к известному классу людей, для которых такое душевное состояние привычно, особенно в наши дни; наблюдая участь этих людей, я понял, что если бы на мою долю не выпало счастье, которым я теперь наслаждаюсь, и мне бы снова пришлось избирать свой жизненный путь, я предпочел бы трудолюбивую бедность, рождающую энергию и деятельность, праздной роскоши, в которой я прозябал половину лучших лет моей жизни.
Как и накануне вечером, я уселся у камина, чтобы предаться размышлениям, и как это обычно бывает в самые значительные минуты жизни, когда человек говорит «прости» своему прошлому и всей душой устремляется к новой судьбе, меня охватила целая буря живых и властных ощущений. Не сводя глаз с огня, я припоминал слова и выражение лица Адель, в которых усматривал признаки расположения ко мне, причем моя уверенность в успехе росла, когда я, окрыленный надеждами, думал о том значении, какое могли иметь для матери и дочери советы моего друга; а то, вообразив, что надежды мои уже сбылись, я в восторге вскакивал с места, начинал ходить по комнате и, переносясь через дни, недели и годы в будущее, рисовал себе свое безмятежное счастье и строил множество чудеснейших планов.
Погруженный в свои мечтания, я рассеянно взглянул на письмо, которое раньше не заметил, хотя оно лежало прямо передо мной на камине. По адресу на конверте, я сразу узнал руку моего крестного отца. Я позвонил. «Когда принесли это письмо? – спросил я вошедшего Жака.
– Как только вы ушли, сударь! Посыльный просил не задерживать ответ.
– Хорошо!»
Я не слишком торопился, распечатывая письмо. Вот его содержание:
«Любезный Эдуард! Я готов все простить. После того, как я ушел от тебя, я узнал о твоей проказе, узнал также и о том, где ты забыл свой плащ. Я не замедлил принять меры там, где следует, и приостановить широко распространившийся о тебе слух. Самым срочным делом было задобрить г-на пастора Латура, родственника твоей невесты, что мне полностью удалось. Ничто не потеряно. Ну, а что касается девицы, которую ты скомпрометировал, то о ней не стоит говорить. Разумеется, ее надо вознаградить, и этот расход я беру на себя. Только смотри: никаких колебаний и отсрочек. Завтра надо все закончить и таким образом (поверь, не пожалеешь) ты вернешь себе наследство и дружбу твоего любящего крестного отца».
Письмо это привело меня в ярость; я разразился гневными словами, обвиняя в бессердечии и безнравственности этого человека, который своим цинизмом осквернил все, что для меня было чисто и свято. Взявшись за перо, я тотчас написал ответ, полный такого глубокого презрения, что перечитав его через несколько минут, сам понял, что перехватил через край. Я разорвал свое послание, написал другое, затем – третье, пока, успокоившись, не пришел к выводу, что моя судьба, которая решится завтра, будет самым внушительным ответом на оскорбительное письмо крестного. Итак я почел за лучшее не удостоить его ответом и удовлетворил свое желание мести тем, что снова погрузился в сладкие грезы.
Около трех часов утра я лег в постель. Я надеялся, что недолгий сон сократит время нестерпимого ожидания дня. Но едва я сомкнул на несколько минут глаза, как первые лучи солнца проскользнули в мою комнату, и я поднялся, чтобы одеться и снова предаться все возрастающей муке ожидания. Глядя на часовую стрелку, я подсчитал, сколько времени понадобится г-ну Латуру, чтобы встать, собраться в путь, пойти и наконец явиться к дамам. Тут я принялся на множество ладов сочинять речь, которую он произнесет, смотря по обстоятельствам, месту и настроению, в каком он застанет своих приятельниц. Призвав на помощь всю силу моего воображения, возбужденного любовью и мечтами, я придавал их словам тот смысл, который был мне больше всего по душе. Наконец ожидание сделалось для меня невыносимо и я решил пойти навстречу г-ну Латуру, чтобы поскорее узнать, какой ответ он несет.
Добрый пастор накануне приютил Адель и ее мать в своем загородном доме, находившемся в одной миле от города. Туда-то я и направился декабрьским утром, события которого никогда не изгладятся из моей памяти. Погода была тихая, но дорога – прескверная. Тусклое солнце освещало серебристыми лучами обнаженные поля и деревья с облетевшей листвой; сквозь прозрачный туман смутно белел снег на горах. Но мое сердце согревало своим огнем эту застывшую природу; я упивался мечтами о будущем блаженстве, и мне казалось, что любовь и счастье изливают свои дары даже на самые убогие хижины, разбросанные по лугам, тянувшимся по обеим сторонам дороги. Я присел на землю в ожидании пастора, и помню, долго смотрел на лачугу, почти скрывшуюся за ветвями молодых вязов, из-за которых поднимался к небу легкий дымок. Я представил себе, что волею судьбы я поселился под этой смиренной соломенной крышей, привел сюда свою подругу, и вот теперь здесь протекают мои дни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15