– Можно, уговорила, – все-таки склочно – тактика, тактика! – сказал он.
– Тогда поспешим. Дел впереди – куча.
Сначала окрошка, решил Умнов, а потом истина. Не буду портить обед ни себе, ни ей. Отрекусь от программы после еды.
Отрекаться не пришлось. Только сели в машину – телефонный звонок. Мрачный шофер почтительно и бережно, двумя пальцами, снял трубку, помолчал в нее и протянул Умнову.
– Умнов, – сказал в трубку Умнов.
– Приветствую вас, Андрей Николаевич, – затрещала, зашкворчала, засвиристела трубка. Неважнецки у них в городе радиотелефон работал. – Это Василь Денисыч. Обедать едете?
– Угадали.
– Не угадал, а знаю… Как вам выборы?
– Мура, – невежливо сказал Умнов. – Показуха, липа и вранье. Зачем они нужны? Оставили бы старых начальников и – дело с концом. Без голосования.
– Плохо вы о людях думаете, товарищ Умнов, – голос Василь Денисыча приобрел некую железность, некую даже сталеобразность. Мистика, конечно, но ведь и треск в трубке исчез. – Мы спросили людей. Люди назвали тех кандидатов, кому они верят, кого они уважают. Это во времена застоя собственное мнение за порок почиталось, а сегодня оно – краеугольный камень социализма. И не считаться с ним – значит выбить из-под социализма краеугольный камень.
– Зубодера – в директора? – зло спросил Умнов. – Да за такое мнение, чье бы оно ни было, штаны снимать надо и – по заднице… этой… двойной коляской.
– Любое мнение надо сначала выслушать. А уж потом объяснить человеку, что он не прав. Понятно: объяснить. И он поймет. Народ у нас понятливый, не раз проверено. Вот и зубодер, как вы изволили выразиться, уважаемая наша товарищ Рванцова, сама отказалась от высокой чести быть избранной…
– А не отказалась бы? А избрали бы? Так бы и директорствовала: чуть что не по ней – бормашиной по зубам?..
– Абстрактный спор у нас получается, товарищ Умнов. И не ко времени. Но от продолжения его не отказываюсь: надо поговорить, помериться, так сказать, силенками. Кто кого…
– Абстрактному спору – абстрактная мера, – усмехнулся Умнов. – Кто кого, говорите? Да ежу ясно: вы меня!
Василь Денисыч ничего на это не возразил, только промолвил дипломатично:
– Не пойму, о чем вы… Ну да ладно, не будем зря телефон насиловать. Дайте-ка Ларисе трубочку. Она с вами?
– Куда денется, – проворчал Умнов, передавая трубку Ларисе.
Та к ней припала, как к целебному источнику. Не воды – указаний… И ведь хорошая баба, красивая, крепкая, молодая, неглупая, а как до дела, так будто и нет ее, одно слово – Дочь. Наипослушнейшая. Наипочтительная. Наивсеостальное…
– Слушаю вас, Василь Денисыч… Да… Да… Да… Нет… Да… Нет… Понятно… Сделаем… Да… будем, – отдала трубку шоферу, который как сидел неподвижно и каменно, так и не сдвинулся с места ни на микрон.
Монументная болезнь – это, по-видимому, заразно весело подумал Умнов. Как бы не схватить пару бацилл, как бы не замонументиться.
– Есть новые указания? – ехидно спросил он.
– Изменения в программе, – озабоченно и почему-то сердито сказала Лариса. – Больница пока отменяется, там карантин по случаю годовщины взятия Бастилии. После обеда нас будет ждать Василь Денисыч. У него есть планы…
– Планы – это грандиозно, люблю их громадье, – согласился Умнов, радуясь, что не придется самому отказываться от программы – А из-за чего карантин, подруга? Никак у вас все больные – потомки парижских коммунаров? Поголовно…
Лариса не ответила, сделала вид, что ужасно занята собственными государственными мыслями, помолчала, мимоходом бросила шоферу:
– В кафе «Дружба». – Опять молчала, что-то явно прикидывая, соображая. Что-то ее расстроило, что-то явно выбило из привычной ура-патриотической колеи.
Умнов некоторое время с легким умилением наблюдал за ней, потом сжалился над девушкой, нарушил тяжкое молчание:
– Окрошка-то не отменяется?
И надо же: дурацкого вопроса хватило, чтобы Лариса расцвела – заулыбалась в сто своих белейших зубов.
– Окрошка будет. Это кооперативное кафе. – Добавила дежурно: – Пользуется большой популярностью в нашем городе.
– Твои ребята его обустраивают?
– Нет, что ты! Мои – другое. А это… Ну, сам увидишь.
Она замолчала, явно успокоенная внешним миролюбием Умнова, а он праздно глянул в окно и вдруг заметил на углу вывеску: «Почта. Телеграф. Телефон». Заорал:
– Стоп! Остановите машину.
Шофер как не слышал – даже скорости не сбросил.
Зато Лариса быстро сказала:
– Притормозите, притормозите. Можно. – И к Умнову: – Что случилось, Андрюша?
– Ноги затекли, – грубо ответил он. – Я что, даже выйти не могу по собственному желанию? Это чучело за рулем – человек или робот?
Чучело на оскорбление не среагировало. Подкатило к тротуару, вырубило зажигание.
Умнов выскочил из машины, хлопнул дверью так, что она загремела, побежал назад, поскольку почту они солидно проскочили. Оглянулся: Лариса стояла у «Волги» и за ним гнаться не собиралась. Показывала, значит, что кое-какая самостоятельность у него есть.
Умнов вошел на почту, заметил стеклянную дверь с надписью по стеклу «Междугородный телефон», толкнул ее и сразу – к девушке за стойкой:
– В Москву позвонить можно?
Девушка подняла глаза от какого-то длинного отчета, который она прилежно составляла или проверяла, и сказала сердито:
– Линия прервана.
– А в Ленинград?
– И в Ленинград прервана.
Не вышел фокус, понял Умнов, и здесь обложили. Прямо как волка…
Его охватил азарт.
– А в Тбилиси? Новосибирск? Архангельск? Барнаул?..
– Я же сказала вам русским языком, гражданин: линия прервана. Понимаете: пре-рва-на. Связи нет даже с областью.
– А что случилось? – Умнов был нахально настойчив, работал под дурачка. – Бульдозерист кабель порвал? Внезапный смерч повалил столбы? Вражеская летающая тарелка навела помехи на линию?
– Все сразу, – сказала телефонистка, не отрываясь от отчета и всем своим видом показывая, что Умнов ей надоел до зла горя, что ничего больше она объяснять не желает, не будет и пусть Умнов, если хочет, пишет жалобу – жалобная книга у завотделением.
Вслух ничего такого она не произнесла, но Умнов достаточно много общался с подобными девицами на почтах, в магазинах, химчистках или ремонтных мастерских, чтобы понимать их без слов. Даже без взглядов. По конфигурации затылка.
– Печально, – подвел он итог. – И когда починят, конечно, неведомо?
– Когда починят, тогда и заработает, – соизволила ответить девица, вдруг вспомнила что-то важное, что-то неотложное, вскочила, вспорхнула – заспешила в подсобную дверцу. Спаслась, так сказать, бегством.
Город дураков, злобно подумал Умнов. Все они напуганы до колик, до дрожи, до горячей тяжести в штанах. Четвертуют здесь, что ли, за разглашение местных тайн? Головы отрубают?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26