– опять спросила Ольга.
– Да нет, он довольно быстро в себя приходит...
– А таблетки успокоительные давать не пробовали? – справился Бельмондо, доев, наконец, свой кусок торта.
– Не... Мы по-другому его успокаиваем... С пользой для общества, – ответила Инесса и, отведя глаза в сторону, чуточку покраснела.
– Как это с пользой для общества? В беличье колесо упаковываете? – спросил я с подозрением. С подозрением – потому, что начал догадываться, что ответит Инесса...
– Нет... Когда мы заметили, что он после хорошей драки сразу и надолго успокаивается...
– То ты, великая гуманистка, стала писать записки типа "На Шилинке зеленые столбом стоят" и подпись – "Леший" и с интервалом в неделю рассылать их крутым приморским ребятам... Да? – изложил я догадку, насилу сдерживая себя в руках.
– Да... – виновато посмотрев на Бориса, ответила Инесса. – Но зато, знаешь, скольких бандитов мы здесь успокоили... Картошка, думаешь, отчего с кулак?
– Так вы... – ужаснулся я.
– Да нет, не удобряем, это я так пошутила.
– А почему Хачик нагрянул всего лишь через три дня после визита Шалого? – сменил меня доселе молчавший Бельмондо.
– Дык Шалый приехал на два дня позже, а Хачик – на два дня раньше...
– Но ведь вы сами могли случайно пострадать, вплоть до летального исхода, от визитов этих "докторов"?
– Нет... Мы обычно успевали прятаться... Это мы с вашим кан-каном на столе бдительность потеряли...
– Писатели долбанные! Один записки писал, чтобы нас развлечь, другая – чтобы Шуру... – сказал я, совсем уже успокоившись. И, с сожалением оглядев пустое блюдо из-под торта, продолжил:
– Так, значит, следующий визит ожидается примерно через девять дней?
– Примерно... – ласково ответила Инесса, простодушно радуясь воцаряющемуся за столом спокойствию.
– А кого ждем-с? Дракулу или Джека-потрошителя? Или Чубайса с Березовским?
– Нет. – Из Спасска-Дальнего ребятишки озорные приедут... Торт-то еще будете? Там у меня еще "Кутузовский" есть... Я его завсегда вместе с "Наполеоном" пеку... Как же "Кутузовский" без "Наполеона"?
* * *
Коля лежал пластом два дня. Два дня он не приходил в сознание. Все это время Шура находился рядом с ним. Утром третьего дня Николай очнулся и попросил есть. Весть о выздоровлении моего друга немедленно разнеслась по всей конторе и скоро все ее население собралось вокруг постели жертвы энцефалита. Когда Коле надоели наши изучающие взгляды, он отставил на тумбочку тарелку с недоеденными пельменями и сказал:
– Что вы пялитесь? Дважды два – четыре, мы живем в правовом государстве и я не идиот, не надейтесь.
– А как исключаются ураганные пробы при подсчете запасов? – спросил я, еще не веря, что энцефалит не затронул Колиных мозгов.
– Ураганные содержания заменяются средним содержанием по блоку или...
– Правильно! – удивился я.
– Ты ему лучше анекдот расскажи! – ехидно улыбаясь, предложил Борис. – Если будет смеяться над твоими дурацкими анекдотами, значит плохи его дела...
– Тоже верно! Ты ведь всегда смеешься! Так, значит, – с ходу начал я рассказывать, – бежит муравей, опаленный такой. А навстречу ему другой и спрашивает: "Что ты такой опаленный?" А муравей отвечает: "Вчера вечером хотел светлячка трахнуть, но, вот беда, на окурок напоролся...."
– Гы-гы-гы! – засмеялся Коля. – Я этот анекдот двадцать лет как забыл.
– Достаточно! – подвел Борис черту под освидетельствование. – Поздравляю вас, дорогой Николай Сергеевич, с возвращением в ряды умственно полноценных! Сегодня по этому случаю объявляется банкет!
– Банкет? – повернул к нему голову Николай. – Выжрали ведь все в прошлый раз?
– У Хачика в шмотках я нашел три бутылки водки. Литровых.
– Не дотерпеть мне до вечера после перенесенных мук, – вздохнул Коля. – Налей сто пятьдесят, ослаб я, поправляться надо...
Решив, что сто пятьдесят граммов не повредят Колиному здоровью, я принес ему водку в двухсотграммовом граненом стакане. Инесса принесла соленых опят и симпатичный пупырчатый огурчик. Коля наколол его на вилку, понюхал, полюбовался и... начал его есть! Съев огурец, он принялся за опят.
– Ты чего не пьешь? – в изумлении спросил я.
Коля застыл с вилкой у рта и уставился в стакан с водкой. Затем отставил вилку с тарелкой, взял стакан, понюхал водку и, вдруг брезгливо сморщившись, сказал:
– Какая гадость!
– Ты что? Водка – гадость? Ты, что, заболел? Или это у тебя осложнения после перенесенного энцефалита?
– Не могу – и все... – ответил Коля и, виновато опустив глаза, принялся за опят.
– Не-е-т, братец! Так не пойдет! – сказал я, отнимая у него тарелку одной рукой и протягивая стакан с водкой другой. – У меня все таки пятнадцать лет научного стажа и я, как бывший ученый, должен довести опыт с тобой и водкой до конца... Пей, давай, во имя российской науки!
– Смотри, как Женька загорелся! – захохотал Борис на всю кают-компанию. – Не иначе он из геологических кандидатов в доктора медицинских наук метит! Блин буду, если он через месяц не тиснет статью с картинками в какой-нибудь уважаемый медицинский журнал! С названием "Весенне-летний клещевой энцефалит как уникальное средство борьбы с российским алкоголизмом"!
– А что? Напишу, если не выпьет! Такие факты должны становиться достоянием мировой медицинской общественности. Пей давай!
Коля неуверенной рукой взял стакан и начал пить во имя науки мелкими глотками. Я разочарованно смотрел, как водка исчезает во рту у Коли. Но на половине стакана он поперхнулся и его тут же вырвало.
– Фашист проклятый! – сказал он, отерев лицо и грудь заботливо поданным Инессой полотенцем. – Мотай отсюда со своей долбанной водкой! В рот ее больше не возьму!
Все время до обеда Коля рассказывал Смоктуновскому о своей жене Наташе и дочке Лене, о том, как он поедет к ним в Балаково, и как потом всем им будет хорошо на трезвую голову...
За время болезни Николая мы отдохнули и начали готовится к отъезду. Первым делом мы поделили деньги. Сто тысяч мы отдали Ирине Ивановне, а оставшиеся миллион двести поделили между собой (Шура от дележа великодушно отказался).
"Триста тысяч долларов... – думал я после дележа перебирая в руках купюры. – Зачем они мне? Отдать что ли Ольге?"
– Не нужны мне твои деньги... – прочитав мои мысли, ответила сидевшая рядом Ольга. – Отдай лучше сыну и дочери...
И, обняв за шею, поцеловала в губы.
Все оставшиеся до отъезда дни и ночи я провел с ней. Я привык к Ольге, она перестала мне казаться красавицей (наверное, я просто ушел в нее) и мы жили так, как я хотел бы прожить всю жизнь – просто и бездумно. На второй день нашей любви я был уже полностью готов к предстоящей нашей разлуке и воспринимал ее как необходимость или даже как отправной пункт дальнейшей Ольгиной жизни.
"Ольга – все для меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
– Да нет, он довольно быстро в себя приходит...
– А таблетки успокоительные давать не пробовали? – справился Бельмондо, доев, наконец, свой кусок торта.
– Не... Мы по-другому его успокаиваем... С пользой для общества, – ответила Инесса и, отведя глаза в сторону, чуточку покраснела.
– Как это с пользой для общества? В беличье колесо упаковываете? – спросил я с подозрением. С подозрением – потому, что начал догадываться, что ответит Инесса...
– Нет... Когда мы заметили, что он после хорошей драки сразу и надолго успокаивается...
– То ты, великая гуманистка, стала писать записки типа "На Шилинке зеленые столбом стоят" и подпись – "Леший" и с интервалом в неделю рассылать их крутым приморским ребятам... Да? – изложил я догадку, насилу сдерживая себя в руках.
– Да... – виновато посмотрев на Бориса, ответила Инесса. – Но зато, знаешь, скольких бандитов мы здесь успокоили... Картошка, думаешь, отчего с кулак?
– Так вы... – ужаснулся я.
– Да нет, не удобряем, это я так пошутила.
– А почему Хачик нагрянул всего лишь через три дня после визита Шалого? – сменил меня доселе молчавший Бельмондо.
– Дык Шалый приехал на два дня позже, а Хачик – на два дня раньше...
– Но ведь вы сами могли случайно пострадать, вплоть до летального исхода, от визитов этих "докторов"?
– Нет... Мы обычно успевали прятаться... Это мы с вашим кан-каном на столе бдительность потеряли...
– Писатели долбанные! Один записки писал, чтобы нас развлечь, другая – чтобы Шуру... – сказал я, совсем уже успокоившись. И, с сожалением оглядев пустое блюдо из-под торта, продолжил:
– Так, значит, следующий визит ожидается примерно через девять дней?
– Примерно... – ласково ответила Инесса, простодушно радуясь воцаряющемуся за столом спокойствию.
– А кого ждем-с? Дракулу или Джека-потрошителя? Или Чубайса с Березовским?
– Нет. – Из Спасска-Дальнего ребятишки озорные приедут... Торт-то еще будете? Там у меня еще "Кутузовский" есть... Я его завсегда вместе с "Наполеоном" пеку... Как же "Кутузовский" без "Наполеона"?
* * *
Коля лежал пластом два дня. Два дня он не приходил в сознание. Все это время Шура находился рядом с ним. Утром третьего дня Николай очнулся и попросил есть. Весть о выздоровлении моего друга немедленно разнеслась по всей конторе и скоро все ее население собралось вокруг постели жертвы энцефалита. Когда Коле надоели наши изучающие взгляды, он отставил на тумбочку тарелку с недоеденными пельменями и сказал:
– Что вы пялитесь? Дважды два – четыре, мы живем в правовом государстве и я не идиот, не надейтесь.
– А как исключаются ураганные пробы при подсчете запасов? – спросил я, еще не веря, что энцефалит не затронул Колиных мозгов.
– Ураганные содержания заменяются средним содержанием по блоку или...
– Правильно! – удивился я.
– Ты ему лучше анекдот расскажи! – ехидно улыбаясь, предложил Борис. – Если будет смеяться над твоими дурацкими анекдотами, значит плохи его дела...
– Тоже верно! Ты ведь всегда смеешься! Так, значит, – с ходу начал я рассказывать, – бежит муравей, опаленный такой. А навстречу ему другой и спрашивает: "Что ты такой опаленный?" А муравей отвечает: "Вчера вечером хотел светлячка трахнуть, но, вот беда, на окурок напоролся...."
– Гы-гы-гы! – засмеялся Коля. – Я этот анекдот двадцать лет как забыл.
– Достаточно! – подвел Борис черту под освидетельствование. – Поздравляю вас, дорогой Николай Сергеевич, с возвращением в ряды умственно полноценных! Сегодня по этому случаю объявляется банкет!
– Банкет? – повернул к нему голову Николай. – Выжрали ведь все в прошлый раз?
– У Хачика в шмотках я нашел три бутылки водки. Литровых.
– Не дотерпеть мне до вечера после перенесенных мук, – вздохнул Коля. – Налей сто пятьдесят, ослаб я, поправляться надо...
Решив, что сто пятьдесят граммов не повредят Колиному здоровью, я принес ему водку в двухсотграммовом граненом стакане. Инесса принесла соленых опят и симпатичный пупырчатый огурчик. Коля наколол его на вилку, понюхал, полюбовался и... начал его есть! Съев огурец, он принялся за опят.
– Ты чего не пьешь? – в изумлении спросил я.
Коля застыл с вилкой у рта и уставился в стакан с водкой. Затем отставил вилку с тарелкой, взял стакан, понюхал водку и, вдруг брезгливо сморщившись, сказал:
– Какая гадость!
– Ты что? Водка – гадость? Ты, что, заболел? Или это у тебя осложнения после перенесенного энцефалита?
– Не могу – и все... – ответил Коля и, виновато опустив глаза, принялся за опят.
– Не-е-т, братец! Так не пойдет! – сказал я, отнимая у него тарелку одной рукой и протягивая стакан с водкой другой. – У меня все таки пятнадцать лет научного стажа и я, как бывший ученый, должен довести опыт с тобой и водкой до конца... Пей, давай, во имя российской науки!
– Смотри, как Женька загорелся! – захохотал Борис на всю кают-компанию. – Не иначе он из геологических кандидатов в доктора медицинских наук метит! Блин буду, если он через месяц не тиснет статью с картинками в какой-нибудь уважаемый медицинский журнал! С названием "Весенне-летний клещевой энцефалит как уникальное средство борьбы с российским алкоголизмом"!
– А что? Напишу, если не выпьет! Такие факты должны становиться достоянием мировой медицинской общественности. Пей давай!
Коля неуверенной рукой взял стакан и начал пить во имя науки мелкими глотками. Я разочарованно смотрел, как водка исчезает во рту у Коли. Но на половине стакана он поперхнулся и его тут же вырвало.
– Фашист проклятый! – сказал он, отерев лицо и грудь заботливо поданным Инессой полотенцем. – Мотай отсюда со своей долбанной водкой! В рот ее больше не возьму!
Все время до обеда Коля рассказывал Смоктуновскому о своей жене Наташе и дочке Лене, о том, как он поедет к ним в Балаково, и как потом всем им будет хорошо на трезвую голову...
За время болезни Николая мы отдохнули и начали готовится к отъезду. Первым делом мы поделили деньги. Сто тысяч мы отдали Ирине Ивановне, а оставшиеся миллион двести поделили между собой (Шура от дележа великодушно отказался).
"Триста тысяч долларов... – думал я после дележа перебирая в руках купюры. – Зачем они мне? Отдать что ли Ольге?"
– Не нужны мне твои деньги... – прочитав мои мысли, ответила сидевшая рядом Ольга. – Отдай лучше сыну и дочери...
И, обняв за шею, поцеловала в губы.
Все оставшиеся до отъезда дни и ночи я провел с ней. Я привык к Ольге, она перестала мне казаться красавицей (наверное, я просто ушел в нее) и мы жили так, как я хотел бы прожить всю жизнь – просто и бездумно. На второй день нашей любви я был уже полностью готов к предстоящей нашей разлуке и воспринимал ее как необходимость или даже как отправной пункт дальнейшей Ольгиной жизни.
"Ольга – все для меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67