– Миша, Миша… – только и выговаривала Катя сквозь наворачивающиеся слезы, жалобно и беспомощно. – Да ты чего же… Зачем столько… Это ж какие деньги надо!
– Я ж там работал, Катя, а не баклуши бил. Тюрьма-то – она только для преступников. А вот тебе мой самый главный подарок.
И он протянул ей небольшую коробочку. Катя понимала, что там какая-то драгоценность, невольно отступила назад.
– От ты, как Фрося будто. Так то ребенок. Держи.
Катя подрагивающими пальцами раскрыла коробочку и осела на стул – на бархате лежали большие, крученого золота серьги с искрящимися камнями.
– Это ж… они ж… алмазные! – выдохнула она с неподдельным испугом.
– Да, сказали в магазине, что будто бриллиантовые, – улыбнулся Михаил.
– Да у меня ж… и дырок в ушах нету.
– Теперь проколоть придется.
Оставив коробку с украшениями на столе, Катя поднялась и как пьяная опять упала на плечи брата, глухо зарыдала, затряслась. Михаил, как недавно сама Катя, широкой и сильной ладонью мял ее волосы и говорил:
– Все беды наши, Кать, кончились. Кончились! Теперь жить будем.
* * *
… Через час в дом к Макеевым набился чуть не весь колхоз. Петрован лишь растопил печь, но приготовить они с Катей ничего не успели, да в этом не было и надобности, люди натащили всего сами – и солений, и жарений, и спиртного. И Катя и Петрован от такой людской щедрости поначалу были ошеломлены и растеряны, ведь, – как ни крути, срок отбывал он все-таки за убийство человека, только сам Михаил все принимал как должное, и он же сказал сестре:
– Они ж не за меня, Катя, а за тебя радуются.
– Ох, не знаю, Миша, ничего-то я не понимаю! – воскликнула она. – Все, все на свете почему-то переворачивается.
– А все, кроме человеческого понятия.
Это сказала Лидия Пилюгина. Михаил обернулся к ней и подтвердил:
– Правильно.
Лидия Пилюгина пришла к Макеевым в гости первой, она понимала, что ей надо было прийти вперед других, принесла бутылку водки, кусок розового сала и миску красных соленых помидоров, сказала:
– Вот, Михаил… Примешь ли? – И тут же, глядя ему в глаза, поставила условие: – Только чтоб от всего сердца. Да об Артемии, обо всем прежнем нам с тобой никогда не говорить.
Михаил какое-то время помедлил. Лидия добавила:
– Мы вон с Катериной давно порешили – не было ничего промеж нас с нею прежнего, да и все.
– Приму, тетка Лида, – сказал Михаил, не отворачивая глаз.
– Тогда, Катерина, подай-ка нам стаканчики…
Эта выпитая Михаилом стопка была едва ли не последней, чокался он потом со всеми, чуть пригубливал и говорил:
– Спасибо большое за привет… За Катю вам всем спасибо.
– Да что говорить-то! – воскликнула на это Легостаиха. – Это бабам надо Катерине в ноги кланяться. На каждую у ней души да тепла в такое лихое время хватило. А тебя с возвращением. Если честно сказать, а более ничего и не говорить, так жалели и ждали мы тебя, Михаил.
И Легостаиха, сильно сдавшая и постаревшая за последние годы, выпила целых полстакана.
Раздвижной стол, поставленный в горнице, всех не вмещал, часть людей толпились вокруг него, стояли у стен, а в кухню входили все новые гости, Катя и Петрован метались к каждому, угощали, и каждый говорил им:
– С праздником вас! С возвращением Михаила. С радостью большой.
А откуда Михаил возвратился и по какой причине столько лет отсутствовал – об этом никто ни одним словом даже и не обмолвился.
Наконец Петрован усадил жену за стол рядом с Михаилом. «Ладно, ладно, с остальными да кто еще подойдет я сам покружусь, а ты пристала, попразднуй-ка с братом!» – сказал он ей. Пьяный веселый говор поднимался все выше и выше, послышались уже и песни было, и вдруг все смолкло, сперва на кухне, а потом в комнате – через порог шагнул Степан Тихомилов.
Катя невольно поднялась, а Михаил, державший на коленях трехлетнего Данилку, лишь передал его сидящей рядом с ним Лидии – та с готовностью протянула к ребенку руки – да изумленно поглядел на сестру.
– Мишенька… Я не успела тебе сказать… – промолвила она.
В дверях комнаты застыл Петрован, а за ним стояла, разматывая платок, Мария.
– Что ж… здравствуйте, – в полной тишине хмуро произнес Степан.
– Ты ж, Катя, писала… что похоронная… – проговорил Михаил, ошеломленный.
– Он вчера… ой, позавчера уже приехал.
– Да как же?! Откуда?
– А с того света, – оглядывая горницу, усмехнулся Степан. Он был сейчас чисто выбрит, в свежей рубашке, в поношенном, но хорошо отглаженном пиджаке.
– Был на том, теперь на этом. Ну-к, пусти меня, Петрован, – энергично проговорила из кухни Мария и, войдя в комнату, распорядилась: – Принимай, Катерина, гостя. И всем нечего воздух ртом ловить. Вопросы да расспросы потом, а счас гулять надо. Ну, здравствуй, Михаил Данилыч. Меня-то помнишь, тетку Маруньку?
– Да помню.
– А ты – экий парнина вымахал. Это ж сколько тебе годков теперь?
– Двадцать два вроде.
– Вроде Володи, а зовут Михаил. Ну-к, где наши места, потеснитесь. Садись, садись, Степан, нечего хмуры-то разводить, вот сюда, меж Михаилом да Лидией садись.
Вывалив целый ворох слов, Мария будто заткнула ими ту дыру, откуда пролилась тишина, снова закачался, возникая, говорок.
Михаил налил Степану водки.
– И вправду будет время теперь все друг о дружке расспросить. С возвращением тебя, дядя Степан.
– Что ж, и тебя…
– Лидия, там вон холодца положь, помидорчиков… – протянула Катя чистую тарелку Пилюгиной. Та, придерживая одной рукой ребенка, другой ловко наложила закусок, поставила перед Степаном.
– Вот я сама и застольное слово скажу, – подняла граненый стакан Мария. – Жизнь вон, она, как кипяток, кого не обжигает! Да только от брызгов этих кто свалится, тот и сварится…
– Это она про меня… – усмехнулся Степан.
– И про тебя покуда! – воскликнула Мария. – Я с тебя вчерась весь день да седни все утро вареные-то лохмотья скоблила.
– До живого-то мяса добралась? – спросил кто-то со смешком.
– Доберуся! – пообещала Мария. – Так я чего говорю? Хотя вы, понятно, и пили за них, да еще разок за Катерину и Михаила давайте-ка, которые вот все же нашли в себе силы и в кипяток с головой не свалились.
– Так, Маруня! Вы ведь и поддерживали. И ты вот тоже сколько меня… – подала голос Катя.
– А как же без того? – согласилась Марунька. – Мы ж люди, а не звери какие, что поедом едят друг дружку. Ну, давайте.
И она лихо опрокинула стакан.
Выпил и Степан, а закусывать из тарелки, куда наложила закусок Лидия, не стал, даже чуть отодвинул ее, ковырнул вилкой в чашке с капустой.
Лицо Лидии, загоревшееся при появлении Степана, теперь вовсе потемнело, она наклонилась к Данилке, подрагивающей рукой стала оправлять его рубашонку, хотя она была в порядке.
Все это – и поведение Степана, и состояние Лидии – не укрылось от Михаила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105