И еще чем-то. Он покосился. Железные мусорные баки стояли переполненные. То ли мусоросборщики не работают, то ли просто не успевают убирать. Виленкин задержал дыхание, побыстрее прошел это место, миновал двор и свернул на прямую длинную улицу в шеренгах тополей. И задышал взасос. Кстати, совсем недавно по радио передавали рекомендации английского доктора. Как бороться с похмельем. Дышите глубже. Зачумленной крови позарез нужен кислород. Дышите глубже. Почему именно английского. Какая разница. Французы больше пьют. Ну, не более, чем у нас, в Гиперборее.
Что же теперь делать. Узнать время. Но часы – он носил их на правой – были погребены в бинтах. Они покоились там где-то глубоко-о-о... Неслышно тикали, секундная стрелка смывала кровь.
Голова, мокрая под кепкой, – трещала. Изнутри какие-то горные мастера, или скульпторы, или хирурги долбили зубилами. И вся вселенная подступала к горлу. Хотя блевать уже было нечем.
* * *
Медленно рассветало, на улицах появлялись прохожие. Любители утренних пробежек, владельцы разнокалиберных собак, рабочие, спешащие на заводы и фабрики, – счастливчики, еще имеющие работу, дворники; проезжали машины, хлебные фургоны, загрохотал первый трамвай. Осенние рассветы тягучи.
Чернели стволы лип.
Петр Виленкин чувствовал себя загнанной собакой. Добропорядочные прохожие искоса, с пониманием глядели на него. Боец ночного фронта возвращается... Но видно было, что не спешит вернуться.
Да, Петр Виленкин не торопился. Он бесцельно шел, стараясь не шататься, приостанавливался возле телефонов, – шел дальше. Воображая утро Леночки. Скоро она проснется. Или уже проснулась. Ходит, спотыкаясь и позевывая, по обширной квартире, маленькая, светловолосая, теплая. Небольшие теплые груди. Светлые родинки. Д. М. еще спит. Она ложится поздно, досмотрев телевизор до победного «пи-пи-пи». Благо, стены квартиры добротные, старопрежние, им с Леночкой в спальне не слышно. Профессорская квартира. Самого профессора в живых уже нет. После него осталась громадная библиотека, картины, античные бюсты, вся большая квартира в старом, сталинском доме с колоннами, населенном бывшими аппаратчиками и их потомками. Теперь там сподобился жить-быть Петр Виленкин.
Но, возможно, Д. М. не спит. И ходит по пятам за Леночкой, вбивает ей в темечко сентенцию за сентенцией. Она зна-а-ла, что добром это не кончится. Что жалкий этот фигляр ударится в богемную жизнь.
Впрочем, откуда им знать, что произошло с ним. Может, он мертв. Его нашли на одной из улиц и отвезли в морг. Бросили в морозильную камеру.
С Вержбиловичем он столкнулся случайно, это произошло внезапно, на спуске к собору, – Виленкин отправился по обычному своему вечернему маршруту: к собору, по огибающей соборный холм улочке Красный ручей, далее по ул.Тимирязева, вверх к семинарии, вдоль крепостной стены, – здесь все застроено еще деревянными домами, от небольшой лесопилки несет духом хвойных стружек; от стен семинарии открывается чудесный вид на древесные кроны и крыши, над которыми высится собор, а еще дальше громоздятся высотные дома, телевышка, розовеют стены бывшего монастыря. Далее мимо воинской части на Георгиевскую гору, где расположена реставрационная мастерская, и оттуда уже видишь крепостную стену, семинарию, и если небо не в тучах – весь вечерний солнечный свет в каменной ловушке. Налево собор с круглыми окнами, как батискаф, рукой подать – перелететь ров. От Георгиевской горы мимо двухэтажных домишек, неизлечимо больных запустением, бедностью, в седловину стремительной автомобильной дороги. И назад.
Один из маршрутов. Есть другие. Вчера Виленкин выбрал именно этот и нос к носу столкнулся с загорелым цыганистым Вержбиловичем. Это было похоже на встречу с молнией. Виленкин погрузился в привычные мысли, вечерние, праздные. И вечер был сумрачно-теплый, сырой, мягкий. И вдруг почти что из воздуха возник, материализовался Вержбилович, школьный друг, анархист без бомбы – в те времена он лелеял философскую бомбу, начинял ее, эту абстрактную бомбу, гремучей смесью из творений кн. Кропоткина, Прудона плюс западная поп-музыка. Вкусы и пристрастия Виленкина рано определились, – благодаря тетке, артистке местного драмтеатра, влюбившейся в его пальцы. Так что Вержбилович, склонный к хиппизму-анархизму, был его антиподом, даже Вагнера, друга Бакунина, он игнорировал. Но они с симпатией относились друг к другу. И постоянно спорили.
Эта встреча не продолжение ли спора?
Но Вержбилович изменился, увы. Анархист без бомбы обернулся забубенным майором с кривовато пришитым левым погоном. Майором, распоряжающимся тремя гаубичными батареями. Должность, как сообщил он, хорошая, подполковничья. Комдив: командир артдивизиона.
Вначале он, конечно, захватил Виленкина. На Виленкина нахлынуло. Но через час уже Петр жалел о том, что отправился именно сегодня, именно по этому маршруту. Хотя еще была возможность уйти. Что-нибудь наврать. Да и не врать вовсе. Сказать чистую правду. Впрочем, почему-то не хотелось об этом говорить. Из суеверия? Нет. Виленкин не был суеверен. Тогда почему же. Он, может быть, сам еще не вполне верил в удачу: а вдруг что-то не так, вдруг что-то сорвется, устроители передумают, сообщат об ошибке какой-нибудь? Так или иначе, он промолчал. И упустил шанс спастись. Сок лозы уже туманил кровь, совсем непривычную к подобного рода вливаниям. Виноградная гроздь ударяла мягко в мозг, в глаза. Сказалось напряжение последнего времени. С тех пор, как ему стало известно о Рейнском мероприятии, он трудился, действительно не покладая рук. Д. М. ходила... нет, не скажешь «на цыпочках», но весь вид ее говорил примерно следующее: однако. Недоверчиво-осторожное, полупочтительное «однако». Леночка сияла. Она радовалась по-детски. Она бы тоже хотела посмотреть рейнские холмы, чистые немецкие площади, магазины, Кельнский собор. И что там еще. Поехать ей нельзя было по простой причине – нет денег.
Но «однако» – это была первая ласточка (хотя и запоздавшая). Эта поездка могла... и уже нет. Ворота захлопнулись.
В памяти еще пьяного Петра Виленкина как-то судорожно дернулись чьи-то пальцы и раздались звучные переливы “Ворот Альгамбры”. Не к месту. У Дебюсси ворота на Восток. Виленкин собирался на Запад. Но причина, по которой прозвучал этот отрывок, заключалась в другом. Дословно La puerta del vino переводится как “Двери вина”.
И вчера он вошел в ворота вина.
Это возможно только в Гренландии, то есть у нас, в Суперборее.
Напиться в свой звездный час и все похерить, всю будущность, судьбу – в которую он никогда не верил и не верит.
То-то радости будет в местном маленьком Союзе композиторов.
Ну! надо набраться мужества. И позвонить. Сообщить, по крайней мере, что он не в морге.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
Что же теперь делать. Узнать время. Но часы – он носил их на правой – были погребены в бинтах. Они покоились там где-то глубоко-о-о... Неслышно тикали, секундная стрелка смывала кровь.
Голова, мокрая под кепкой, – трещала. Изнутри какие-то горные мастера, или скульпторы, или хирурги долбили зубилами. И вся вселенная подступала к горлу. Хотя блевать уже было нечем.
* * *
Медленно рассветало, на улицах появлялись прохожие. Любители утренних пробежек, владельцы разнокалиберных собак, рабочие, спешащие на заводы и фабрики, – счастливчики, еще имеющие работу, дворники; проезжали машины, хлебные фургоны, загрохотал первый трамвай. Осенние рассветы тягучи.
Чернели стволы лип.
Петр Виленкин чувствовал себя загнанной собакой. Добропорядочные прохожие искоса, с пониманием глядели на него. Боец ночного фронта возвращается... Но видно было, что не спешит вернуться.
Да, Петр Виленкин не торопился. Он бесцельно шел, стараясь не шататься, приостанавливался возле телефонов, – шел дальше. Воображая утро Леночки. Скоро она проснется. Или уже проснулась. Ходит, спотыкаясь и позевывая, по обширной квартире, маленькая, светловолосая, теплая. Небольшие теплые груди. Светлые родинки. Д. М. еще спит. Она ложится поздно, досмотрев телевизор до победного «пи-пи-пи». Благо, стены квартиры добротные, старопрежние, им с Леночкой в спальне не слышно. Профессорская квартира. Самого профессора в живых уже нет. После него осталась громадная библиотека, картины, античные бюсты, вся большая квартира в старом, сталинском доме с колоннами, населенном бывшими аппаратчиками и их потомками. Теперь там сподобился жить-быть Петр Виленкин.
Но, возможно, Д. М. не спит. И ходит по пятам за Леночкой, вбивает ей в темечко сентенцию за сентенцией. Она зна-а-ла, что добром это не кончится. Что жалкий этот фигляр ударится в богемную жизнь.
Впрочем, откуда им знать, что произошло с ним. Может, он мертв. Его нашли на одной из улиц и отвезли в морг. Бросили в морозильную камеру.
С Вержбиловичем он столкнулся случайно, это произошло внезапно, на спуске к собору, – Виленкин отправился по обычному своему вечернему маршруту: к собору, по огибающей соборный холм улочке Красный ручей, далее по ул.Тимирязева, вверх к семинарии, вдоль крепостной стены, – здесь все застроено еще деревянными домами, от небольшой лесопилки несет духом хвойных стружек; от стен семинарии открывается чудесный вид на древесные кроны и крыши, над которыми высится собор, а еще дальше громоздятся высотные дома, телевышка, розовеют стены бывшего монастыря. Далее мимо воинской части на Георгиевскую гору, где расположена реставрационная мастерская, и оттуда уже видишь крепостную стену, семинарию, и если небо не в тучах – весь вечерний солнечный свет в каменной ловушке. Налево собор с круглыми окнами, как батискаф, рукой подать – перелететь ров. От Георгиевской горы мимо двухэтажных домишек, неизлечимо больных запустением, бедностью, в седловину стремительной автомобильной дороги. И назад.
Один из маршрутов. Есть другие. Вчера Виленкин выбрал именно этот и нос к носу столкнулся с загорелым цыганистым Вержбиловичем. Это было похоже на встречу с молнией. Виленкин погрузился в привычные мысли, вечерние, праздные. И вечер был сумрачно-теплый, сырой, мягкий. И вдруг почти что из воздуха возник, материализовался Вержбилович, школьный друг, анархист без бомбы – в те времена он лелеял философскую бомбу, начинял ее, эту абстрактную бомбу, гремучей смесью из творений кн. Кропоткина, Прудона плюс западная поп-музыка. Вкусы и пристрастия Виленкина рано определились, – благодаря тетке, артистке местного драмтеатра, влюбившейся в его пальцы. Так что Вержбилович, склонный к хиппизму-анархизму, был его антиподом, даже Вагнера, друга Бакунина, он игнорировал. Но они с симпатией относились друг к другу. И постоянно спорили.
Эта встреча не продолжение ли спора?
Но Вержбилович изменился, увы. Анархист без бомбы обернулся забубенным майором с кривовато пришитым левым погоном. Майором, распоряжающимся тремя гаубичными батареями. Должность, как сообщил он, хорошая, подполковничья. Комдив: командир артдивизиона.
Вначале он, конечно, захватил Виленкина. На Виленкина нахлынуло. Но через час уже Петр жалел о том, что отправился именно сегодня, именно по этому маршруту. Хотя еще была возможность уйти. Что-нибудь наврать. Да и не врать вовсе. Сказать чистую правду. Впрочем, почему-то не хотелось об этом говорить. Из суеверия? Нет. Виленкин не был суеверен. Тогда почему же. Он, может быть, сам еще не вполне верил в удачу: а вдруг что-то не так, вдруг что-то сорвется, устроители передумают, сообщат об ошибке какой-нибудь? Так или иначе, он промолчал. И упустил шанс спастись. Сок лозы уже туманил кровь, совсем непривычную к подобного рода вливаниям. Виноградная гроздь ударяла мягко в мозг, в глаза. Сказалось напряжение последнего времени. С тех пор, как ему стало известно о Рейнском мероприятии, он трудился, действительно не покладая рук. Д. М. ходила... нет, не скажешь «на цыпочках», но весь вид ее говорил примерно следующее: однако. Недоверчиво-осторожное, полупочтительное «однако». Леночка сияла. Она радовалась по-детски. Она бы тоже хотела посмотреть рейнские холмы, чистые немецкие площади, магазины, Кельнский собор. И что там еще. Поехать ей нельзя было по простой причине – нет денег.
Но «однако» – это была первая ласточка (хотя и запоздавшая). Эта поездка могла... и уже нет. Ворота захлопнулись.
В памяти еще пьяного Петра Виленкина как-то судорожно дернулись чьи-то пальцы и раздались звучные переливы “Ворот Альгамбры”. Не к месту. У Дебюсси ворота на Восток. Виленкин собирался на Запад. Но причина, по которой прозвучал этот отрывок, заключалась в другом. Дословно La puerta del vino переводится как “Двери вина”.
И вчера он вошел в ворота вина.
Это возможно только в Гренландии, то есть у нас, в Суперборее.
Напиться в свой звездный час и все похерить, всю будущность, судьбу – в которую он никогда не верил и не верит.
То-то радости будет в местном маленьком Союзе композиторов.
Ну! надо набраться мужества. И позвонить. Сообщить, по крайней мере, что он не в морге.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23