– Позолоти ручку, дорогой, судьбу скажу! Позолоти ручку!
Леня на ходу попытался сбросить неожиданную помеху движением плеча, но не тут-то было. Дьяволица словно приклеилась. Откуда? Что такое?!
Пришлось задержаться, чтобы врезать ей в ухо, но и тут вышла смешная несуразность. Два раза махнул и оба раза промазал. Тетка с черными угольями глаз, полудикая – под рукой, рядом, а кулак, словно намыленный, свищет мимо. Лева опешил и встал, как внезапно стреноженный конь. Бойцы мигом сзади нахлынули.
Цыганка сама от него отцепилась, гнусаво заныла:
– Зачем уж сразу драться? Я же по-доброму, по-хорошему. Тебе, родимый, жить осталось три денечка, кровососу, хотела упредить. Не хочешь слушать, беги дальше.
Гонись. Мое-то дело сторона.
Умом Лева-Душегуб был не силен, но сердцем чуток, как все убийцы.
– Кто такая, дура? Подохнуть хочешь?
– Говорю же, позолоти ручку, – и улыбнулась ему, как сыночку потерянному. У Левы "магнум" в руке, хотел пальнуть сучке в брюхо – боек заело. Да что же такое творится на белом свете, господа! Оглянулся на братву – те топчутся в недоумении.
– Повяжите гадюку и в приказную, – распорядился Лева и наконец-то помчался дальше. Но были потеряны бесценные секунды.
Вырвался на пустырь, там серой фигуры, разумеется, и в помине нету. Зарылся где-нибудь в кучу говна. Лева страшно, противоестественно выматерился и послал братков за собаками…
На помосте к поверженному Хакасскому вместе с врачом подошел мэр Гека Монастырский, чтобы выразить соболезнование.
– Какой праздник испортили, Александр Ханович, – сказал с кривой ухмылкой, – Только народ начал в раж входить. Обидно, ей-Богу!
Хакасский взглянул на него с презрением.
– Уйди отсюда, падаль, – процедил сквозь зубы. – Ровно неделю не попадайся мне на глаза.
– Извините, Александр Ханович, я от чистого сердца… Поймаем – и показательная казнь. А как иначе? Иначе нельзя.
Рашидов взял его под руку, повел вниз, что-то шепча на ухо. Что-то такое, от чего мэр вдруг затрясся, как в дергунчике, и внезапно посинел…
Егор сидел за баранкой темно-синего "рено", на заднем сиденье развалился Мышкин. От мощного спринта (площадь, улица, пустырь, еще две улицы) юноша слегка запыхался, отдыхал в расслабленной позе "медузы".
Мышкин его пожурил. Сказал, что из-за его любовного каприза подставилась Роза Васильевна, хотя, конечно, она такая женщина, которую ихними челюстями не разжевать.
– Ну и что? – спросил Мышкин. – Сходил, повидался? Доволен?
– Увы, – вздохнул Егор.
– И что увидел?
– Ее силой взяли. Она меня любит.
– Я не про это.
– А про что?
– Кодлу разглядел? Справишься?
Егор задумался. В ясном стекле перед ним растекались Анечкины глаза, наполненные такой тоской, какой он раньше не видел у людей. Как два гаснущих в ночном костре уголька. Мертвая тоска, запредельная.
– Справлюсь, Харитон Данилович, – сказал он. – Но только под вашим руководством.
Глава 4
К Лене Лопуху заявился гонец от Никодимова и передал необычную просьбу: поехать в Москву, в "Гардиан-отель" и проведать там одного человечка, который якобы имеет к нему, Лопуху, бубновый интерес.
Лопух, разумеется, знал Никодимова и знал, кого он представляет, но по делам никак с ним не пересекался.
Никогда. Более того, он по-прежнему работал на Монастырского, но как бы по контракту, не на постоянной основе. То есть он был человеком для разовых поручений при официальном лице, которое вот-вот подведут под монастырь. Может быть, просто выкинут из мэрии на ближайших выборах, а может быть, досрочно пришьют.
Посвященные это понимали. Планы тех, что верховодили в городе и произвели в нем чудовищные перемены, были покрыты мраком, но ясно, что Гека Монастырский, в недавнем прошлом блестящий политик с завидным будущим, для них уже перепрел. Следовательно, печать обреченности лежала и на всех его сотрудниках, обслуге, наперсниках и доверенных лицах. На всей тусовке. Лопух давно подготовил себе отходной маневр и только ждал удобного момента, чтобы слинять. Он не предавал Монастырского, напротив, полагал, что сам Гека искупал в дерьме всех преданных ему людей, когда согнул хребет перед пришельцами. Обиды на босса Лопух не держал, потому что никогда не считал его нормальным мужиком.
Властолюбивый позер, козел, самовлюбленный придурок, так ведь других наверху не бывает. Но платят они.
И пока не скупятся, он пашет. Обычный расклад.
Иное дело – Никодимов. Миллионер, колдун, тайный властитель федулинских предместий, уцелевший отчасти потому, что ни при каком режиме не лез чрезмерно на глаза. Отсиживался в берлоге. Оттуда клешней цеплял добычу из разных кормушек. Тоже нормально.
Время глухое. Умеешь взять – бери, не умеешь, подохни.
Или становись в очередь за бесплатным супом, что в представлении Лопуха было хуже, подлее смерти.
Вопрос в том, зачем старику понадобилось протягивать руку помощи стрелку, которого должны пустить в распыл новые хозяева? До сего дня Леня Лопух не предполагал, что тот вообще подозревает о его существовании, хотя, разумеется, сам себе цену знал. В сущности, в этом занюханном городишке, оккупированном иноземцами, он был лучшим чистильщиком и перехватчиком, овладевшим всеми современными приемами технического обеспечения акций.
У гонца Никодимова, невзрачного бомжишки, спросил:
– Когда надо ехать?
Бомж открыл в красноречивой ухмылке пасть без единого зуба. Он не был ни накурен, ни привит. Старик держал обслугу в аккурате, что характеризовало его как рачительного хозяина, ибо требовало больших средств.
– Прямо сейчас и дуй.
– Тот человек уже ждет?
– Чего не знаю, про то говорить не велено. (Чисто федулинский идиотский сленг, Лопух сам владел им в совершенстве. Когда нарвешься на рашидовских громил, иначе с ними не объяснишься.) – Как зовут человечка?
В ответ бомж назвал номер комнаты в отеле и этаж.
Логично.
– Чего хозяину передать? Поедешь?
Лопух ответил красиво:
– Не имею права отказать такому человеку, как Степан Степанович. Пернуть не успеешь – я уже в Москве.
Бомж разинул пасть шире, и Леня углядел, что в глубине все же торчали два-три стертых коричневых резца.
– Тогда привет всем нашим.
– И вашим тоже, – поклонился Лопух.
С полчаса покрутил по городу. Хвоста не было, и сделал он это на всякий случай, по доброй киллерской привычке. Из Федулинска выскочил по малой дороге на своем старом "жигуленке". На выездном посту показал ментам удостоверение с золотым тиснением "Мэрия Федулинска" и с двуглавым орлом с переломанными клювами. И отсюда за ним в угон, кажется, никто не кинулся. Малая дорога вела в деревню Жабино, дальше – тупик. Жабино целиком пустовало уже пять месяцев: часть населения перевезли на Федулинский рудник, стариков в основном усыпили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114