Мне не хотелось выглядеть грубияном, особенно в глазах иностранца из Африки, но разлучать меня с Идефиксом и Джоли Джампер , красными рыбками, которых я собственноручно кормил после уроков, это уже слишком. Ведь не случайно эти зверюшки светятся здоровьем, я же, черт возьми, заботился о них, и притом совершенно бескорыстно!
Возмутиться вслух я не решился, а учительница тем временем поставила аквариум возле книжного шкафа и придвинула к моей парте еще одну – для Ноэля. Можете представить, какую гримасу я состроил в знак протеста против попрания моих гражданских свобод!
Потом мы повторяли таблицу умножения до семи, и оказалось, что мой новый сосед знает ее наизусть. Он сразу поднимал руку, чем несказанно меня бесил: всем было известно, что по математике я прочно закрепил за собой второе место, после Азиза, и, если этот новенький окажется умнее меня, я стану третьим – не слишком ли много страданий для одного дня?
Я волновался за Идефикса и Джоли Джампер, которые, небось, подумали, что я умер, и от сознания потери горько рыдали в своем аквариуме, – сквозь толщу воды выражения их лиц не просматривались, но я очень живо себе это воображал. Я телепатировал, не жалея сил, глаз не сводил с аквариума и в результате получил нагоняй от мамзель Петаз, которая, оказывается, уже две минуты и тридцать секунд спрашивала меня про семью восемь.
В тот день мне вообще не везло…
На перемене весь класс обступил Ноэля, чтобы узнать, откуда он приехал. А я назло им пошел играть в шары под каштанами. И всем было на меня наплевать.
Четыре дня я специально его не замечал, хотя жил он в нашем доме на первом этаже и мы каждое утро одной дорогой направлялись к знаниям, но по отдельности.
В пятницу вечером я пошел гулять с нашим Псом (мы его прямо так и зовем – Пес), который уже на лестнице испускал удушающие газы. Мне было поручено набрать мазута для печки, и, честно говоря, было страшно, потому что подвал у нас очень темный. Никогда не знаешь, что именно свалится тебе на голову в этом сомнительном месте, ситуация грозит выйти из-под контроля, и вездесущие силы зла уже притаились за дверью, готовые наподдать вам коленом в первичные половые признаки. Но делать было нечего, настала моя очередь идти за мазутом…
Я повел Пса выгуливаться на фрагменты лужайки, обрамляющие бельевые веревки, – справлять нужду. Пес такой старый, что уже не помнит, чего именно ему хочется, и на всякий случай задирает лапку, а оттуда может и струйка потечь, и кое-что погуще. Иногда он долго трудится, и что-то в нем гудит, булькает и никак не выходит. И, конечно, заигрывать с девушками, которые проезжают мимо на велосипедах, в этой ситуации непросто. Ну что поделать, Пес не виноват, что вышел из строя.
И вот в ту пятницу на углу дома появился Ноэль со своей собакой, которая выглядела еще хуже нашей: она даже ходить нормально не могла – ее задняя половина лежала на тележке.
– Привет, – сказал Ноэль.
– Привет, – ответил я, как воспитанный человек. Ноэль посмотрел на Пса – тот пукал и никак не мог отважиться на большее.
– У нас в Африке говорят: «Любишь собак, люби и блох», – заметил он.
– У нас в Савойе ничего такого не говорят, но я, кажется, понимаю, что они имеют в виду, – ответил я, чтобы не показаться глупым. – А у твоего зверюги что не в порядке?
– У него задница парализована, – объяснил Ноэль, – поэтому мой папа смастерил ему тележку для задницы. Его зовут Кили.
– Ух ты, – воскликнул я. – Это в честь Жана-Клода Кили , который выиграл три золотые медали в лыжном забеге?
– Да нет, – ответил он. – Мы его просто так назвали, для красоты. Я плохо разбираюсь в лыжниках, никогда не катался.
– Никогда не катался на лыжах? – удивился я. – И на подъемнике не ездил? И Фризон-Роша в Африке тоже не читают?
– Ну не знаю, я был маленьким, когда мы оттуда уехали, мы еще потом жили в Виллербане . Но я бы его с удовольствием почитал, – добавил он.
– Ты бы мне сразу сказал, – с готовностью подхватил я. – Как это так, не читать Фризон-Роша!
– Ну спасибо тебе, я почитаю, – ответил он.
А потом он улыбнулся, и я уже не мог на него дуться, потому что в его зрачках заблестели огоньки, на подбородке образовалась ямочка и засверкали ослепительно-белые зубы, без единой дырки, не то что мои, пломба на пломбе, – меня можно к потолку примагнитить, как поросенка в мясной лавке.
В эту минуту Пес предложил Кили понюхать свои тестикулы, тот чихнул и разразился жидким стулом. И мне стало смешно, потому что Ноэль разозлился и начал ворчать, что эта грязная псина могла бы подождать, пока ее задницу достанут из тележки, – он как-то враз позабыл африканскую пословицу про любовь к собакам и блохам.
Мы очистили тележку листьями салата из садика нашей консьержки, мадам Гарсиа, а потом я рассказал Ноэлю, как однажды засунул в собачью миску вместе с остатками обеда бабушкин слуховой аппарат и как мне страшно влетело, когда Пес его съел. А потом нужно было внимательно наблюдать, что выходит из его задницы, и даже помешивать специальной палочкой, потому что эта штучка оказалась сногсшибательно дорогой. Так продолжалось три дня, потому что у Пса случился запор, а когда аппарат наконец-то показался, он был весь пожеванный, и промыть его тоже было нельзя, потому что он сложно устроен. Папа тогда сказал, что было бы некрасиво надеть бабушке аппарат, от которого разит собачьим дерьмом, и мне пришлось покупать новый, из собственных сбережений.
Ноэль хохотал так, что у него слезы потекли по щекам.
Потом я показал ему стройплощадку, где старшие мальчики целовали девочек языком и лапали под лифчиками, и вспомнил, как братец Жерар с другом Деде каждый год под видом маляров приходили красить трансформатор перед домом мадам Фабрюи, которая все лето загорала на веранде совершенно голая, и, макая облезлые кисти в пустой бидон, разглядывали ее волосатую сумочку.
– А что же муж этой тетечки? – поинтересовался Ноэль. – Он не ревнив?
– Еще как ревнив! – ответил я. – Он хуже мандавошки – всюду за ней увязывается. Братец Жерар говорит, что, когда страшненький дядечка отхватывает себе красивую тетечку, ему потом всю жизнь приходится быть начеку…
Ноэль слушал меня внимательно, не перебивал. Только ресницы его длиннющие временами шевелились, словно два крошечных веера.
И я подумал: как это замечательно, что у меня появился новый друг. И мы даже пожали друг другу руки на прощанье и договорились, что завтра я принесу ему почитать Фризон-Роша и что в понедельник мы вместе пойдем в школу и еще я научу его карабкаться вверх по берегу Мутной речки, а он пригласит меня на мамин пирог с черносливом.
В тот вечер подвал показался мне менее страшным, чем обычно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
Возмутиться вслух я не решился, а учительница тем временем поставила аквариум возле книжного шкафа и придвинула к моей парте еще одну – для Ноэля. Можете представить, какую гримасу я состроил в знак протеста против попрания моих гражданских свобод!
Потом мы повторяли таблицу умножения до семи, и оказалось, что мой новый сосед знает ее наизусть. Он сразу поднимал руку, чем несказанно меня бесил: всем было известно, что по математике я прочно закрепил за собой второе место, после Азиза, и, если этот новенький окажется умнее меня, я стану третьим – не слишком ли много страданий для одного дня?
Я волновался за Идефикса и Джоли Джампер, которые, небось, подумали, что я умер, и от сознания потери горько рыдали в своем аквариуме, – сквозь толщу воды выражения их лиц не просматривались, но я очень живо себе это воображал. Я телепатировал, не жалея сил, глаз не сводил с аквариума и в результате получил нагоняй от мамзель Петаз, которая, оказывается, уже две минуты и тридцать секунд спрашивала меня про семью восемь.
В тот день мне вообще не везло…
На перемене весь класс обступил Ноэля, чтобы узнать, откуда он приехал. А я назло им пошел играть в шары под каштанами. И всем было на меня наплевать.
Четыре дня я специально его не замечал, хотя жил он в нашем доме на первом этаже и мы каждое утро одной дорогой направлялись к знаниям, но по отдельности.
В пятницу вечером я пошел гулять с нашим Псом (мы его прямо так и зовем – Пес), который уже на лестнице испускал удушающие газы. Мне было поручено набрать мазута для печки, и, честно говоря, было страшно, потому что подвал у нас очень темный. Никогда не знаешь, что именно свалится тебе на голову в этом сомнительном месте, ситуация грозит выйти из-под контроля, и вездесущие силы зла уже притаились за дверью, готовые наподдать вам коленом в первичные половые признаки. Но делать было нечего, настала моя очередь идти за мазутом…
Я повел Пса выгуливаться на фрагменты лужайки, обрамляющие бельевые веревки, – справлять нужду. Пес такой старый, что уже не помнит, чего именно ему хочется, и на всякий случай задирает лапку, а оттуда может и струйка потечь, и кое-что погуще. Иногда он долго трудится, и что-то в нем гудит, булькает и никак не выходит. И, конечно, заигрывать с девушками, которые проезжают мимо на велосипедах, в этой ситуации непросто. Ну что поделать, Пес не виноват, что вышел из строя.
И вот в ту пятницу на углу дома появился Ноэль со своей собакой, которая выглядела еще хуже нашей: она даже ходить нормально не могла – ее задняя половина лежала на тележке.
– Привет, – сказал Ноэль.
– Привет, – ответил я, как воспитанный человек. Ноэль посмотрел на Пса – тот пукал и никак не мог отважиться на большее.
– У нас в Африке говорят: «Любишь собак, люби и блох», – заметил он.
– У нас в Савойе ничего такого не говорят, но я, кажется, понимаю, что они имеют в виду, – ответил я, чтобы не показаться глупым. – А у твоего зверюги что не в порядке?
– У него задница парализована, – объяснил Ноэль, – поэтому мой папа смастерил ему тележку для задницы. Его зовут Кили.
– Ух ты, – воскликнул я. – Это в честь Жана-Клода Кили , который выиграл три золотые медали в лыжном забеге?
– Да нет, – ответил он. – Мы его просто так назвали, для красоты. Я плохо разбираюсь в лыжниках, никогда не катался.
– Никогда не катался на лыжах? – удивился я. – И на подъемнике не ездил? И Фризон-Роша в Африке тоже не читают?
– Ну не знаю, я был маленьким, когда мы оттуда уехали, мы еще потом жили в Виллербане . Но я бы его с удовольствием почитал, – добавил он.
– Ты бы мне сразу сказал, – с готовностью подхватил я. – Как это так, не читать Фризон-Роша!
– Ну спасибо тебе, я почитаю, – ответил он.
А потом он улыбнулся, и я уже не мог на него дуться, потому что в его зрачках заблестели огоньки, на подбородке образовалась ямочка и засверкали ослепительно-белые зубы, без единой дырки, не то что мои, пломба на пломбе, – меня можно к потолку примагнитить, как поросенка в мясной лавке.
В эту минуту Пес предложил Кили понюхать свои тестикулы, тот чихнул и разразился жидким стулом. И мне стало смешно, потому что Ноэль разозлился и начал ворчать, что эта грязная псина могла бы подождать, пока ее задницу достанут из тележки, – он как-то враз позабыл африканскую пословицу про любовь к собакам и блохам.
Мы очистили тележку листьями салата из садика нашей консьержки, мадам Гарсиа, а потом я рассказал Ноэлю, как однажды засунул в собачью миску вместе с остатками обеда бабушкин слуховой аппарат и как мне страшно влетело, когда Пес его съел. А потом нужно было внимательно наблюдать, что выходит из его задницы, и даже помешивать специальной палочкой, потому что эта штучка оказалась сногсшибательно дорогой. Так продолжалось три дня, потому что у Пса случился запор, а когда аппарат наконец-то показался, он был весь пожеванный, и промыть его тоже было нельзя, потому что он сложно устроен. Папа тогда сказал, что было бы некрасиво надеть бабушке аппарат, от которого разит собачьим дерьмом, и мне пришлось покупать новый, из собственных сбережений.
Ноэль хохотал так, что у него слезы потекли по щекам.
Потом я показал ему стройплощадку, где старшие мальчики целовали девочек языком и лапали под лифчиками, и вспомнил, как братец Жерар с другом Деде каждый год под видом маляров приходили красить трансформатор перед домом мадам Фабрюи, которая все лето загорала на веранде совершенно голая, и, макая облезлые кисти в пустой бидон, разглядывали ее волосатую сумочку.
– А что же муж этой тетечки? – поинтересовался Ноэль. – Он не ревнив?
– Еще как ревнив! – ответил я. – Он хуже мандавошки – всюду за ней увязывается. Братец Жерар говорит, что, когда страшненький дядечка отхватывает себе красивую тетечку, ему потом всю жизнь приходится быть начеку…
Ноэль слушал меня внимательно, не перебивал. Только ресницы его длиннющие временами шевелились, словно два крошечных веера.
И я подумал: как это замечательно, что у меня появился новый друг. И мы даже пожали друг другу руки на прощанье и договорились, что завтра я принесу ему почитать Фризон-Роша и что в понедельник мы вместе пойдем в школу и еще я научу его карабкаться вверх по берегу Мутной речки, а он пригласит меня на мамин пирог с черносливом.
В тот вечер подвал показался мне менее страшным, чем обычно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22