По военным способностям, что ли. Терпеливый и спокойный наставник для тех, кто служил под его руководством. Он был единственным крупным военачальником, с которым Порошин мог потолковать доверительно, дружески.
Ушам не поверил, узнав знакомый женский голос. Воскликнул:
– Татьяна Романовна, вы?! Здравствуйте.
– Кто говорит? Неужели…
– Да, Порошин! С фронта, проездом. А Николай Федорович где?
И уже по тому, что женщина отозвалась не сразу, понял: здесь Ватутин! Это была просто фантастическая удача. Заместителя начальника Генерального штаба генерала Ватутина даже в мирное время застать дома было почти невозможно.
– Прохор Севастьянович, каким ветром? – Николай Федорович, как всегда, говорил ровным, чуть глуховатым голосом. – Прямо оттуда? Любопытно… Как увидеться? – Ватутин помолчал, прикидывая. – Давайте сейчас ко мне на квартиру. Да, на Большой Ржевский. Высылаю шофера.
Не прошло и часа, как за окном, у подъезда, просигналила машина. Молодой капитан, вероятно, адъютант, распахнул перед Порошиным дверцу.
Совсем недавно, на фронте, среди однообразных заснеженных полей и лесов, по которым медленно продвигалась на запад поредевшая в боях стрелковая бригада, Порошин не раз испытывал острое желание проехать среди дня по знакомым улицам столицы, посмотреть на монументальные здания, полюбоваться Большим театром. В изменчивых буднях войны очень хотелось ощутить незыблемость, силу белокаменной, древней и вечной. А сейчас любуйся, казалось бы, улицами и домами через окно легковушки. Но Порошин поймал себя на том, что почти не смотрит по сторонам, лишь машинально отмечает повороты: мысли его заняты были другим.
Ясно: наше зимнее наступление завершилось. А что дальше? Об этом, вероятно, думали все: и рядовые бойцы, и военачальники, и мирные жители. Какие перспективы? Чего ждать? К чему готовиться? Ватутин, конечно, знает больше многих других. Если напрямик не скажет, не имея такого права, то хоть намекнет, даст понять. Или поделится собственными соображениями.
Прохор Севастьянович не считал себя завистливым человеком. Кому что отпущено, у того то и есть. Как ни старайся, а выше своего предела не прыгнешь. Вот они с Ватутиным – одной крестьянской закваски, Но у Николая Федоровича было много такого, чего не хватало Порошину. Ватутину служба давалась легко, вроде бы без всякого напряжения, и при этом он всегда был среди первых. Две академии – с отличием. В Генштабе он один из молодых, а к нему шли за советом. Обладал Николай Федорович редкой способностью видеть не только частности, детали, но словно бы подниматься над событиями, явлениями, разом охватывая их во всей сложности, в многообразии, в движении. И делал выводы, вносил обоснованные предложения, где все было учтено и продумано. Вот этого: широты мышления, способности заглянуть вперед – как раз и не хватало Прохору Севастьяновичу Порошину. На поле боя он чувствовал себя уверенно. Как бы ни сложились обстоятельства, найдет выход из положения, постарается навязать противнику свою волю. Прошлое мог проанализировать и сделать выводы. А вот помозговать о завтрашнем дне – это давалось с трудом. Возникали сомнения, боязнь ошибиться. А колебания для военного человека – хуже всего.
Вслед за адъютантом Прохор Севастьянович поднялся по лестнице. Ватутин сам открыл дверь. Одет по-домашнему. Старенький китель застегнут на две нижние пуговицы. Даже в парадной форме не имел он важной генеральской осанки, а уж сейчас тем более. Стиснул руку Порошину:
– Поздравляю, Прохор Севастьянович, от души поздравляю.
– С чем?
– С генеральским званием. Нашего полку прибыло.
– Спасибо. Еще как-то не обвыкся.
– Ничего, притерпитесь, – весело блеснул узкими подпухшими глазами Ватутин. – Таня, встречай гостя, – позвал он жену. Она появилась из кухни, улыбнулась скупо (другого и такой улыбкой не одарила бы по своей строгости, но тут – давний друг семьи), предложила:
– К столу. У меня все готово.
Татьяна Романовна, сдержанная, стеснительная, с трудом привыкавшая после сельской глубинки к столице, своей серьезностью, основательностью была под стать мужу. Держала семью, крепкую, дружную. Ватутин говаривал: за тыл я не беспокоюсь, дом у меня прочный. Это помогало ему целиком сосредоточиваться на службе. Росли у них хорошие веселые дети – Витя и Лена. Для отца – гордость и радость. Но о детях Порошин почел за лучшее сейчас не заговаривать. Большая неприятность случилась.
Простыл сынишка-то их, заболел. Сначала особого внимания не обратили. А Вите становилось все хуже. Так ему стало скверно, что с постели не мог подниматься. Сейчас Витя учится в лесной школе. Начал ходить без костылей.
Татьяна Романовна, и прежде не очень стремившаяся на люди, стала совсем домоседкой. И Николай Федорович казнил себя: недоглядел, мало внимания уделял сыну.
За стол сели втроем, но Татьяна Романовна то и дело уходила на кухню. Дочка Лена еще не вернулась из школы. Ели лапшу с грибами, домашнее блюдо Ватутиных. В те редкие дни, когда муж обедал дома, Татьяна Романовна обязательно готовила лапшу: по-своему, по-воронежски, очень вкусно. А Прохору Севастьяновичу после казенного харча лапша вообще показалась чудом. И чай тоже был хорош: не только крепкий, но и душистый.
Николай Федорович, не ахти какой любитель говорить сам, подробно расспрашивал Порошина о боях под Малоярославцем, на Варшавском шоссе. Сложная была там обстановка. В середине зимы через шоссе прорвались и вышли на подступы к Вязьме 33-я армия генерала Ефремова и группа войск генерала Белова. Они освободили территорию размером примерно с Бельгию. Но немцы замкнули за их спиной фронт, создали полосу всего-то километров десяти шириной, протянувшуюся вдоль Варшавского шоссе. Однако пробить эту полосу, соединиться с ушедшими вперед войсками наша ослабевшая пехота не смогла. Дивизии Ефремова погибали там. Белов держался прочно, расширяя освобожденный район.
Прохор Севастьянович объяснял, будто оправдывался:
– У немцев шоссе вроде бы траншея в снегу. Расчищали все время. Справа и слева образовались ледяные валы. В них – огневые точки. Не подступишься.
– Перехватить бы эту ниточку в двух-трех местах, поставить надежные противотанковые заслоны, и рухнула бы вся немецкая оборона от Зайцевой горы до Юхнова, от Вязьмы до Ржева. Действительно, ниточка, коридор. А дальше – Белов, дальше наша территория до самого Днепра, почти до Смоленска. Нет, не дожали мы там, не дожали, – качнул головой Ватутин.
– Нечем было дожимать, Николай Федорович. Ни танков, ни боеприпасов.
– Все следовало туда бросить. Из тыла подтянуть, с Волги. Три-четыре дивизии там требовались, и рухнул бы у фашистов фронт в самом центре. Такие благоприятные условия…
– Немцы в Орле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112
Ушам не поверил, узнав знакомый женский голос. Воскликнул:
– Татьяна Романовна, вы?! Здравствуйте.
– Кто говорит? Неужели…
– Да, Порошин! С фронта, проездом. А Николай Федорович где?
И уже по тому, что женщина отозвалась не сразу, понял: здесь Ватутин! Это была просто фантастическая удача. Заместителя начальника Генерального штаба генерала Ватутина даже в мирное время застать дома было почти невозможно.
– Прохор Севастьянович, каким ветром? – Николай Федорович, как всегда, говорил ровным, чуть глуховатым голосом. – Прямо оттуда? Любопытно… Как увидеться? – Ватутин помолчал, прикидывая. – Давайте сейчас ко мне на квартиру. Да, на Большой Ржевский. Высылаю шофера.
Не прошло и часа, как за окном, у подъезда, просигналила машина. Молодой капитан, вероятно, адъютант, распахнул перед Порошиным дверцу.
Совсем недавно, на фронте, среди однообразных заснеженных полей и лесов, по которым медленно продвигалась на запад поредевшая в боях стрелковая бригада, Порошин не раз испытывал острое желание проехать среди дня по знакомым улицам столицы, посмотреть на монументальные здания, полюбоваться Большим театром. В изменчивых буднях войны очень хотелось ощутить незыблемость, силу белокаменной, древней и вечной. А сейчас любуйся, казалось бы, улицами и домами через окно легковушки. Но Порошин поймал себя на том, что почти не смотрит по сторонам, лишь машинально отмечает повороты: мысли его заняты были другим.
Ясно: наше зимнее наступление завершилось. А что дальше? Об этом, вероятно, думали все: и рядовые бойцы, и военачальники, и мирные жители. Какие перспективы? Чего ждать? К чему готовиться? Ватутин, конечно, знает больше многих других. Если напрямик не скажет, не имея такого права, то хоть намекнет, даст понять. Или поделится собственными соображениями.
Прохор Севастьянович не считал себя завистливым человеком. Кому что отпущено, у того то и есть. Как ни старайся, а выше своего предела не прыгнешь. Вот они с Ватутиным – одной крестьянской закваски, Но у Николая Федоровича было много такого, чего не хватало Порошину. Ватутину служба давалась легко, вроде бы без всякого напряжения, и при этом он всегда был среди первых. Две академии – с отличием. В Генштабе он один из молодых, а к нему шли за советом. Обладал Николай Федорович редкой способностью видеть не только частности, детали, но словно бы подниматься над событиями, явлениями, разом охватывая их во всей сложности, в многообразии, в движении. И делал выводы, вносил обоснованные предложения, где все было учтено и продумано. Вот этого: широты мышления, способности заглянуть вперед – как раз и не хватало Прохору Севастьяновичу Порошину. На поле боя он чувствовал себя уверенно. Как бы ни сложились обстоятельства, найдет выход из положения, постарается навязать противнику свою волю. Прошлое мог проанализировать и сделать выводы. А вот помозговать о завтрашнем дне – это давалось с трудом. Возникали сомнения, боязнь ошибиться. А колебания для военного человека – хуже всего.
Вслед за адъютантом Прохор Севастьянович поднялся по лестнице. Ватутин сам открыл дверь. Одет по-домашнему. Старенький китель застегнут на две нижние пуговицы. Даже в парадной форме не имел он важной генеральской осанки, а уж сейчас тем более. Стиснул руку Порошину:
– Поздравляю, Прохор Севастьянович, от души поздравляю.
– С чем?
– С генеральским званием. Нашего полку прибыло.
– Спасибо. Еще как-то не обвыкся.
– Ничего, притерпитесь, – весело блеснул узкими подпухшими глазами Ватутин. – Таня, встречай гостя, – позвал он жену. Она появилась из кухни, улыбнулась скупо (другого и такой улыбкой не одарила бы по своей строгости, но тут – давний друг семьи), предложила:
– К столу. У меня все готово.
Татьяна Романовна, сдержанная, стеснительная, с трудом привыкавшая после сельской глубинки к столице, своей серьезностью, основательностью была под стать мужу. Держала семью, крепкую, дружную. Ватутин говаривал: за тыл я не беспокоюсь, дом у меня прочный. Это помогало ему целиком сосредоточиваться на службе. Росли у них хорошие веселые дети – Витя и Лена. Для отца – гордость и радость. Но о детях Порошин почел за лучшее сейчас не заговаривать. Большая неприятность случилась.
Простыл сынишка-то их, заболел. Сначала особого внимания не обратили. А Вите становилось все хуже. Так ему стало скверно, что с постели не мог подниматься. Сейчас Витя учится в лесной школе. Начал ходить без костылей.
Татьяна Романовна, и прежде не очень стремившаяся на люди, стала совсем домоседкой. И Николай Федорович казнил себя: недоглядел, мало внимания уделял сыну.
За стол сели втроем, но Татьяна Романовна то и дело уходила на кухню. Дочка Лена еще не вернулась из школы. Ели лапшу с грибами, домашнее блюдо Ватутиных. В те редкие дни, когда муж обедал дома, Татьяна Романовна обязательно готовила лапшу: по-своему, по-воронежски, очень вкусно. А Прохору Севастьяновичу после казенного харча лапша вообще показалась чудом. И чай тоже был хорош: не только крепкий, но и душистый.
Николай Федорович, не ахти какой любитель говорить сам, подробно расспрашивал Порошина о боях под Малоярославцем, на Варшавском шоссе. Сложная была там обстановка. В середине зимы через шоссе прорвались и вышли на подступы к Вязьме 33-я армия генерала Ефремова и группа войск генерала Белова. Они освободили территорию размером примерно с Бельгию. Но немцы замкнули за их спиной фронт, создали полосу всего-то километров десяти шириной, протянувшуюся вдоль Варшавского шоссе. Однако пробить эту полосу, соединиться с ушедшими вперед войсками наша ослабевшая пехота не смогла. Дивизии Ефремова погибали там. Белов держался прочно, расширяя освобожденный район.
Прохор Севастьянович объяснял, будто оправдывался:
– У немцев шоссе вроде бы траншея в снегу. Расчищали все время. Справа и слева образовались ледяные валы. В них – огневые точки. Не подступишься.
– Перехватить бы эту ниточку в двух-трех местах, поставить надежные противотанковые заслоны, и рухнула бы вся немецкая оборона от Зайцевой горы до Юхнова, от Вязьмы до Ржева. Действительно, ниточка, коридор. А дальше – Белов, дальше наша территория до самого Днепра, почти до Смоленска. Нет, не дожали мы там, не дожали, – качнул головой Ватутин.
– Нечем было дожимать, Николай Федорович. Ни танков, ни боеприпасов.
– Все следовало туда бросить. Из тыла подтянуть, с Волги. Три-четыре дивизии там требовались, и рухнул бы у фашистов фронт в самом центре. Такие благоприятные условия…
– Немцы в Орле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112