Она, как видно, действовала через его голову, не имея на это никакого права… Молодой Вильямс смотрел на него с любопытством. Генри с трудом удалось взять себя в руки.
– О да, – сказал он, – теперь я припоминаю, мы с матушкой говорили об этом. Ну, мне пора идти, рад был встретиться с вами.
– До свидания, мистер Бродрик, и желаю вам удачи.
Генри вернулся в отель в полной растерянности. Боже мой, как могла маменька так поступить, лгать этому Вильямсу, вместо того чтобы просто прийти к нему и попросить денег. Он не мог этого понять. Зачем ей понадобились деньги и как, черт побери, она их тратит? Придется с ней поговорить, задать ей кое-какие вопросы, нельзя же держать все это в себе. Если бы Кэтрин была здесь, она бы знала, что делать.
Фанни и Билл сидели в холле отеля вместе с мисс Гудвин, подругой Фанни, а рядом, как водится, находился Том Каллаген, готовый ей услужить. Герберт куда-то вышел. Если бы там не было мисс Гудвин, Генри, вероятно, посоветовался бы с Биллом и Томом, но не мог же он обсуждать такую щекотливую тему в присутствии постороннего лица.
– Где матушка? – неуверенно спросил он.
– Должно быть, у себя в комнате, – ответила Фанни. – А ты где был? Мы уже беспокоились. У тебя усталый вид.
– Нервы, – сказал Том. – У нашего бедняги Генри до сих пор все шло гладко, а сейчас он не уверен – что-то принесет ему сегодняшний день?
Генри ничего не ответил. У него не было настроения для шутливой беседы. Он поднялся на второй этаж гостиницы, прошел по коридору до номера матери и постучал в дверь. Фанни-Роза провела в этой комнате всего три дня, но уже успела превратить ее бог знает во что: по полу были разбросаны туфли и ботинки, на стульях валялись платья, а на туалетном столике были свалены в кучу шпильки, перчатки, бархотки и носовые платки. Фанни-Роза сидела на кровати, рядом с ней стоял чемодан, и она что-то в него прятала под сложенные платья.
– Герой-победитель, – с улыбкой приветствовала она вошедшего сына. – У тебя не болит живот, бедный мой мальчик? У твоего отца всегда болел живот перед бегами. Нервы, бывало, натянуты до предела, а притворяется, что ему безразлично, выиграют его собаки или нет.
– Я пришел сюда не для того, чтобы разговаривать о выборах, – сказал Генри, садясь рядом с ней на кровать. – Мне безразлично, так это будет или иначе. Я пришел поговорить о вас.
Фанни-Роза удивленно приподняла брови; встав с кровати, она подошла к туалетному столику и стала расчесывать волосы.
– Я только что заходил к Оуэну Вильямсу, перед тем как прийти сюда, – сказал Генри, – и он мне сообщил, что вы были у него утром и взяли в долг пятьсот фунтов, сказав, что действуете по моим указаниям. Кроме того, он мне сказал, что вы взяли такую же сумму и в прошлом квартале. Дорогая матушка, что все это означает?
– Милый мальчик, ты выглядишь совсем как школьный учитель, – засмеялась Фанни-Роза. – Тебе бы следовало выступить в поддержку мистера Гладстона, вместо того чтобы быть его противником. Да, этот молодой мистер Вильямс был весьма любезен. Я ему очень благодарна.
– Но я не понимаю, – настаивал Генри, – скажите на милость, почему вы не пришли за деньгами ко мне, вместо того чтобы действовать за моей спиной, ссылаясь на распоряжения, которых я не давал?
– Я думала, так будет проще, – зевнув, ответила Фанни-Роза. – Не хотелось причинять тебе беспокойства.
– Мне гораздо беспокойнее, когда я узнаю, что вы таким странным образом занимаете деньги в пароходной компании, – сказал сын. – Разве вы не понимаете, дорогая, что это против всяких правил? Строго говоря, если называть вещи своими именами, это попросту нечестно.
– Никогда не разбиралась в таких вещах, – беспечно отозвалась Фанни-Роза. – Мне все операции с деньгами кажутся бесчестными. Я ничего не понимаю в цифрах, моя голова для этого не приспособлена.
Генри смотрел, как она расчесывает свои пышные седые волосы. Похоже, она не испытывает ни малейшего стыда, она безответственна, как ребенок.
– Разве вы не можете прожить на те деньги, которые дедушка оставил вам по завещанию? – с удивлением спросил Генри. – Мне всегда казалось, что жить во Франции гораздо дешевле.
– Ах, мой милый, жизнь везде дорога, – сказала мать. – Всякие там обеды, путешествия, то одно, то другое – мне всегда не хватает денег.
Она все время уклоняется от прямого ответа, подумал Генри; она и не думает отвечать откровенно.
– По завещанию деда вам было назначено около тысячи двухсот фунтов, – решительно продолжал Генри. – За виллу вы платите, если перевести на английские деньги, всего пятьдесят. Ну, скажем, еще прислуга – у вас ведь кухарка и горничная? – расходы на еду – на это идет никак не больше сотни в год; туалеты, кое-какие развлечения, это еще пятьдесят; все это составляет двести фунтов, матушка, и на руках у вас остается тысяча. Что вы делаете с этими деньгами, и почему вам пришлось занять тысячу фунтов у Оуэна Вильямса?
– Я же тебе говорю, они куда-то уходят, – сказала Фанни-Роза. – Не спрашивай, как и куда. Я не имею ни малейшего понятия, Генри, милый мой мальчик, оставь ты свою учительскую мину, она так тебе не идет, и когда ты будешь приветствовать своих избирателей, будь самим собой, обаятельным и всегда с улыбкой. Ты сидишь на моих серьгах, дорогой. Брось их, пожалуйста, мне.
Она говорила тихим голосом, поглядывая на него краешком глаза, и он встал с кровати, подошел к ней и осторожно вдел серьги ей в уши.
– У тебя такие же руки, как у твоего отца, – сказала она. – Теперь я понимаю, почему Кэтрин так тебя любит… Дай Бог, чтобы вы оба были счастливы.
Он видел в зеркале ее лицо. Не слезинка ли там притаилась, в самом уголке глаза? Но ведь она все время улыбается.
– Матушка, – сказал он, повинуясь порыву, – почему бы вам не оставить Францию и не поселиться с нами в Клонмиэре? Кэтрин будет счастлива, если вы будете с нами, и кроме того, это ведь ваши родные места, ваша родина. Фанни-Роза покачала головой.
– Не говори глупостей, – весело сказала она. – Моя жизнь вполне меня устраивает. Люди такие забавные, и живут они весело. Кроме того, не годится матери жить вместе с сыном, однажды я пыталась, и ничего не получилось. Как ты думаешь, какую шляпку мне сегодня надеть?
– При чем тут шляпки? Матушка, измените свое решение, переезжайте жить к нам. У вас будут отдельные комнаты, вы будете делать все, что вам угодно, никто не будет вмешиваться в ваши дела.
– Нет, мой родной.
– Вы мне не скажете, что у вас происходит с деньгами?
– Ах, Генри, к чему все время говорить об одном и том же?.. Посмотри, уже половина шестого, мы должны быть в Ратуше. Беги и скажи всем остальным, пусть они будут готовы. Мне нравится Том Каллаген, он такой чуткий, не то что другие священники. Тебе везет с друзьями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138
– О да, – сказал он, – теперь я припоминаю, мы с матушкой говорили об этом. Ну, мне пора идти, рад был встретиться с вами.
– До свидания, мистер Бродрик, и желаю вам удачи.
Генри вернулся в отель в полной растерянности. Боже мой, как могла маменька так поступить, лгать этому Вильямсу, вместо того чтобы просто прийти к нему и попросить денег. Он не мог этого понять. Зачем ей понадобились деньги и как, черт побери, она их тратит? Придется с ней поговорить, задать ей кое-какие вопросы, нельзя же держать все это в себе. Если бы Кэтрин была здесь, она бы знала, что делать.
Фанни и Билл сидели в холле отеля вместе с мисс Гудвин, подругой Фанни, а рядом, как водится, находился Том Каллаген, готовый ей услужить. Герберт куда-то вышел. Если бы там не было мисс Гудвин, Генри, вероятно, посоветовался бы с Биллом и Томом, но не мог же он обсуждать такую щекотливую тему в присутствии постороннего лица.
– Где матушка? – неуверенно спросил он.
– Должно быть, у себя в комнате, – ответила Фанни. – А ты где был? Мы уже беспокоились. У тебя усталый вид.
– Нервы, – сказал Том. – У нашего бедняги Генри до сих пор все шло гладко, а сейчас он не уверен – что-то принесет ему сегодняшний день?
Генри ничего не ответил. У него не было настроения для шутливой беседы. Он поднялся на второй этаж гостиницы, прошел по коридору до номера матери и постучал в дверь. Фанни-Роза провела в этой комнате всего три дня, но уже успела превратить ее бог знает во что: по полу были разбросаны туфли и ботинки, на стульях валялись платья, а на туалетном столике были свалены в кучу шпильки, перчатки, бархотки и носовые платки. Фанни-Роза сидела на кровати, рядом с ней стоял чемодан, и она что-то в него прятала под сложенные платья.
– Герой-победитель, – с улыбкой приветствовала она вошедшего сына. – У тебя не болит живот, бедный мой мальчик? У твоего отца всегда болел живот перед бегами. Нервы, бывало, натянуты до предела, а притворяется, что ему безразлично, выиграют его собаки или нет.
– Я пришел сюда не для того, чтобы разговаривать о выборах, – сказал Генри, садясь рядом с ней на кровать. – Мне безразлично, так это будет или иначе. Я пришел поговорить о вас.
Фанни-Роза удивленно приподняла брови; встав с кровати, она подошла к туалетному столику и стала расчесывать волосы.
– Я только что заходил к Оуэну Вильямсу, перед тем как прийти сюда, – сказал Генри, – и он мне сообщил, что вы были у него утром и взяли в долг пятьсот фунтов, сказав, что действуете по моим указаниям. Кроме того, он мне сказал, что вы взяли такую же сумму и в прошлом квартале. Дорогая матушка, что все это означает?
– Милый мальчик, ты выглядишь совсем как школьный учитель, – засмеялась Фанни-Роза. – Тебе бы следовало выступить в поддержку мистера Гладстона, вместо того чтобы быть его противником. Да, этот молодой мистер Вильямс был весьма любезен. Я ему очень благодарна.
– Но я не понимаю, – настаивал Генри, – скажите на милость, почему вы не пришли за деньгами ко мне, вместо того чтобы действовать за моей спиной, ссылаясь на распоряжения, которых я не давал?
– Я думала, так будет проще, – зевнув, ответила Фанни-Роза. – Не хотелось причинять тебе беспокойства.
– Мне гораздо беспокойнее, когда я узнаю, что вы таким странным образом занимаете деньги в пароходной компании, – сказал сын. – Разве вы не понимаете, дорогая, что это против всяких правил? Строго говоря, если называть вещи своими именами, это попросту нечестно.
– Никогда не разбиралась в таких вещах, – беспечно отозвалась Фанни-Роза. – Мне все операции с деньгами кажутся бесчестными. Я ничего не понимаю в цифрах, моя голова для этого не приспособлена.
Генри смотрел, как она расчесывает свои пышные седые волосы. Похоже, она не испытывает ни малейшего стыда, она безответственна, как ребенок.
– Разве вы не можете прожить на те деньги, которые дедушка оставил вам по завещанию? – с удивлением спросил Генри. – Мне всегда казалось, что жить во Франции гораздо дешевле.
– Ах, мой милый, жизнь везде дорога, – сказала мать. – Всякие там обеды, путешествия, то одно, то другое – мне всегда не хватает денег.
Она все время уклоняется от прямого ответа, подумал Генри; она и не думает отвечать откровенно.
– По завещанию деда вам было назначено около тысячи двухсот фунтов, – решительно продолжал Генри. – За виллу вы платите, если перевести на английские деньги, всего пятьдесят. Ну, скажем, еще прислуга – у вас ведь кухарка и горничная? – расходы на еду – на это идет никак не больше сотни в год; туалеты, кое-какие развлечения, это еще пятьдесят; все это составляет двести фунтов, матушка, и на руках у вас остается тысяча. Что вы делаете с этими деньгами, и почему вам пришлось занять тысячу фунтов у Оуэна Вильямса?
– Я же тебе говорю, они куда-то уходят, – сказала Фанни-Роза. – Не спрашивай, как и куда. Я не имею ни малейшего понятия, Генри, милый мой мальчик, оставь ты свою учительскую мину, она так тебе не идет, и когда ты будешь приветствовать своих избирателей, будь самим собой, обаятельным и всегда с улыбкой. Ты сидишь на моих серьгах, дорогой. Брось их, пожалуйста, мне.
Она говорила тихим голосом, поглядывая на него краешком глаза, и он встал с кровати, подошел к ней и осторожно вдел серьги ей в уши.
– У тебя такие же руки, как у твоего отца, – сказала она. – Теперь я понимаю, почему Кэтрин так тебя любит… Дай Бог, чтобы вы оба были счастливы.
Он видел в зеркале ее лицо. Не слезинка ли там притаилась, в самом уголке глаза? Но ведь она все время улыбается.
– Матушка, – сказал он, повинуясь порыву, – почему бы вам не оставить Францию и не поселиться с нами в Клонмиэре? Кэтрин будет счастлива, если вы будете с нами, и кроме того, это ведь ваши родные места, ваша родина. Фанни-Роза покачала головой.
– Не говори глупостей, – весело сказала она. – Моя жизнь вполне меня устраивает. Люди такие забавные, и живут они весело. Кроме того, не годится матери жить вместе с сыном, однажды я пыталась, и ничего не получилось. Как ты думаешь, какую шляпку мне сегодня надеть?
– При чем тут шляпки? Матушка, измените свое решение, переезжайте жить к нам. У вас будут отдельные комнаты, вы будете делать все, что вам угодно, никто не будет вмешиваться в ваши дела.
– Нет, мой родной.
– Вы мне не скажете, что у вас происходит с деньгами?
– Ах, Генри, к чему все время говорить об одном и том же?.. Посмотри, уже половина шестого, мы должны быть в Ратуше. Беги и скажи всем остальным, пусть они будут готовы. Мне нравится Том Каллаген, он такой чуткий, не то что другие священники. Тебе везет с друзьями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138