Двадцать минут двенадцатого.
Джоан вздохнула. Мы молчали уже минут десять.
В полдвенадцатого она снова сказала:
— Нет, не приедет он...
Я не ответил.
Лишь в одиннадцать тридцать пять блестящий кремовый нос «астона-мартина» остановился у ворот, и Морис Кемп-Лор вышел. Он потянулся, — устал от долгого сидения за рулем, — оглядел коттедж. В каждом движении чувствовалась аристократическая осанка.
— Послушай, какой он красивый! — выдохнула Джоан мне в ухо. — Какие рыцарские черты! На телеэкране он попроще, Когда человек выглядит таким благородным, трудно представить, какое зло он творит.
— Ему тридцать три. А Нерон умер в двадцать девять.
Кемп-Лор открыл калитку, прошел через двор и постучал в дверь.
Мы встали. Джоан стряхнула с юбки сено, перевела дыхание и, слегка улыбнувшись мне, неторопливо вышла в холл. Я последовал за нею и прислонился к стене, чтобы быть прикрытым дверью, когда она откроется.
Джоан облизала губы.
— Давай! — шепнул я. Она отперла дверь.
— Миссис Джонс? — произнес медовый голос. — Простите, я немного опоздал.
— Входите, мистер Кемп-Лор. Так уж приятно видеть вас, — оттенок кокни снова прозвучал в ее голосе.
— Взаимно, — сказал он, подлаживаясь.
Джоан отступила в сторону шага на два, и Кемп-Лор оказался в холле.
Захлопнув дверь ногой, я схватил его сзади за локти, оттянув их назад и одновременно подталкивая его вперед. Джоан открыла дверь комнаты, где стояла Застежка. И я изо всех сил пнул его ногой в зад. Он пролетел внутрь и растянулся на соломе вниз лицом. Я щелчком запер дверь, в которую тут же начал дубасить Кемп-Лор.
— Выпустите меня! — кричал он. — Вы соображаете, что делаете?
— Тебя он не видел, — тихо сказала Джоан.
— Ну и пусть остается в неведении, пока я отвезу тебя к поезду в Ньюбери.
— А можно его так оставить?
— Я скоро вернусь, — пообещал я. — Поехали.
Прежде чем отвезти ее, я отогнал машину Кемп-Лора с дороги — чтобы она скрылась за кустами. Меньше всего я хотел, чтобы какой-нибудь любопытный житель сунулся в дом выяснять в чем дело. Отвезя Джоан на станцию, я прямиком вернулся назад — двадцать минут туда, двадцать обратно. И снова упрятал машину в кустах.
Спокойным шагом я обогнул коттедж.
Руки Кемп-Лора, просунутые сквозь оконные переплеты, вцепились в решетку из труб. Он яростно тряс их, но они и не шелохнулись.
Увидев меня, он сразу прекратил попытки. И гнев на его лице сменился отчаянным удивлением.
— А кого вы ожидали тут встретить? — спросил я.
— Не понимаю, что происходит. Какая-то проклятая дура заперла меня здесь примерно час назад и укатила. Вы можете меня выпустить? Быстрее, — у него посвистывало в горле при вздохе. — Здесь лошадь, а у меня от них астма.
— Да, — я не тронулся с места. — Это все знают.
Теперь, наконец, до него дошло. Глаза его расширились.
— Это вы... втолкнули меня...
— Я.
Он уставился на меня сквозь решетку.
— Вы нарочно посадили меня вместе с лошадью? — повысил он голос.
— Именно так, — согласился я.
— Но почему?! — вскричал он. Должно быть, он уже и сам знал ответ, потому что повторил шепотом, — Почему?
— У вас будет полчасика, чтобы поразмыслить над этим. Я повернулся и пошел прочь.
— Нет! — закричал он. — У меня приступ астмы! Выпустите меня сейчас же!
Я вернулся и постоял у самого окна. Он дышал с присвистом, но еще не распустил галстук и не расстегнул воротничка, Так что ничего страшного.
— У вас, наверно, есть лекарство.
— Я его принял. Но оно не помогает, когда лошадь так близко. Выпустите меня.
— Стойте у окна и дышите свежим воздухом.
— Здесь холодно, — взмолился он. — Здесь просто ледник!
— Возможно. Но вам-то хорошо...Вы хоть можете двигаться, чтобы согреться. И у вас куртка... К тому же я не выливал вам на голову трех ведер ледяной воды.
Он задохнулся. И тут-то начал понимать, что ему не удастся спастись из своей тюрьмы легко и просто.
Во всяком случае, когда я вернулся к нему через полчаса, он уже не считал, что я заманил его из Лондона, чтобы освободить после первой же жалобы.
Он свирепо отгонял от себя Застежку, которая дружелюбно клала морду ему на плечо.
— Уберите ее от меня, — завопил он, — она не отстает! Он вцепился одной рукой в решетку, а другой отбивался от лошади.
— Если вы не будете так шуметь, она вернется к своему сену.
От сверкнул глазами, и лицо исказилось от ярости, ненависти и страха.
Он расстегнул воротничок рубашки и распустил галстук.
Я положил коробку сахару на подоконник.
— Бросьте ей немного сахару. Действуйте, — добавил я, увидев, что он колеблется, — Этот сахар не отравлен.
Он вздернул голову, и я с горечью посмотрел ему прямо в глаза.
— Двадцать восемь лошадей, начиная с Трущобы. Двадцать восемь сонных кляч! И каждая получала перед скачками сахар из ваших рук, Он схватил коробку, рывком открыл ее и рассыпал сахар на сено. Застежка последовала за ним, опустила голову и начала хрустеть, задыхаясь, он вернулся к окну.
— Тебе это так не пройдет! Ты попадешь в тюрьму! Уж я прослежу, чтобы тебя хорошенько измарали.
— Поберегите дыхание, — оборвал его я, — Я многое собираюсь сказать. И если захотите после этого жаловаться в полицию — пожалуйста.
— Ты попадешь за решетку так быстро, что и опомниться не успеешь! И говори побыстрее, что у тебя там...
— Ну, это займет некоторое время, — медленно выговорил я.
— Ты должен выпустить меня в два тридцать. В пять у меня репетиция, Я улыбнулся.
— Это не случайность, что сегодня пятница. У него отвалилась челюсть.
— Передача... — начал он.
— Обойдется без вас, — договорил я.
— Но вы не можете... — закричал он, — не можете этого сделать!
— Почему?
— Это же...Это же телевидение! Миллионы людей ждут мою передачу.
— Значит, миллионы людей будут разочарованы. Он замолчал, пытаясь взять себя в руки. И снова начал:
— Ну ладно... — Он судорожно вздохнул, — Если вы меня выпустите, чтобы успеть на репетицию, я не стану сообщать в полицию. Забудем об этом.
— Лучше успокойтесь и выслушайте меня. Вам трудно поверить, что я ни в грош не ставлю ваше влияние и ту ложную славу, какую вы приобрели у английской публики. Так же, как и вашу ослепительную алчность. Все это фальшь, фальшь и обман. А под всем этим прячется болезненная зависть, бессилие и злоба. Злоба человеконенавистника. Вы дважды преступник — вы наживаетесь на нас и нас же губите! Но я ни за что не узнал бы этого, не отрави вы двадцать восемь лошадей, на которых я должен был скакать. И не тверди при этом коварно всем и каждому, что я потерял кураж, струсил, что я уже не работник, и меня пора выбросить на свалку, как охапку лежалой соломы. Так что можете потратить этот день на размышления, отчего вы пропустили сегодня свою передачу.
Он стоял неподвижно, с бледным, внезапно вспотевшим лицом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51