Ни Родерик, ни Конрад не обратили на мой протест никакого внимания. Конрад поджал губы, поднял левую руку и стал загибать пальцы.
— Терпеливый, выдержанный, пунктуальный, работящий и к тому же морально устойчивый, — сказал он, подчеркивая каждое слово. Потом повернулся ко мне и театральным шепотом добавил:
— Я прав?
— Развлекаешься? — ответил я.
Как и ожидалось, Родерик заинтересовался последним определением.
— Морально устойчивый? — спросил он. — Что вы имеете в виду?
Конрад откровенно забавлялся на мой счет.
— Ну как же! Все его партнерши обижаются, что он их целует как актер, а не как мужчина.
Можно было без труда догадаться, какие заголовки рождались в голове Родерика. У него блестели глаза.
— Это все мои сыновья, — быстро вставил я.
— То есть?
— Когда мой старший увидел, что я целую чужую тетю, он со мной неделю не разговаривал.
Все рассмеялись.
Но мне тогда было не до смеха. Питу было пять, и после этой истории он вновь стал мочиться в постель и плакать по ночам. Нам пришлось обратиться к психиатру, он сказал, что мальчик боится, что мы разведемся. Его мирок зашатался в своих основах, потому что его отец целовал чужую женщину, а дома ссорился с мамой. Это случилось вскоре после истории с Либби. Мы не говорили ему, что Либби заболела из-за того, что он уронил ее. Взвалив на ребенка такое, мы ничего бы не исправили, а для него это могло оказаться слишком тяжелым грузом.
— Как же вы решили эту проблему? — спросила клетчатая.
— Стал брать его с собой на фильмы ужасов.
— Ерунда! — перебил меня Конрад.
Уэнкинс, который минуту назад отошел, чтобы что-то уладить, вернулся чертовски озабоченный. Пот лил с него градом. Я подумал, как же паршиво должно быть ему в летнее время.
— Ну вот... все в порядке... прошу... — он как-то чересчур беспокойно переводил взгляд с меня на ведущую. — Давай, Катя... можно начинать.
Глядя на Конрада, я сказал:
— Знаешь, я выучил одно слово на африкаанс. Можешь заняться тем же, пока я буду здесь наговаривать.
— Какое слово? — спросил Конрад подозрительно.
— Воэтсек, — небрежно произнес я.
Стоящие рядом вежливо расступились. «Воэтсек» — значит «отвали». Когда ему объяснили, Конрад вновь захохотал.
— Видел бы тебя Эван! — его шатало от смеха.
— Забудь на минуту об Эване.
Конрад и Родерик отошли, улыбаясь каждый своему.
За огромными желтыми стеклами появилась улыбка.
— Подумать только, в аэропорту мы решили, что Эдвард Линкольн неприступный человек...
— Разве что устал тогда?.. Какие будут вопросы?
— Те же, что и у всех, — ответила она со слегка злорадной улыбкой.
Готово! — крикнул молодой человек из-за аппаратуры. — Можно начинать?
— Ладно. — Катя посмотрела в блокнот, потом на меня; я был в метре от нее. В одной руке я держал бокал, а в другой микрофон. Девушка тряхнула головой, посмотрела на меня и шагнула вперед.
— Так, пожалуй, будет лучше. Мы оба сможем говорить прямо в микрофон, а иначе шумов будет больше, чем слов. Судя по виду, это не микрофон, а развалина... дайте его сюда. — Она взяла микрофон и крикнула: — Джо, начали!
Джо включил аппаратуру.
Катя затряслась всем телом, потом ее толкнуло, выгнуло, бросило вверх и повалило на пол.
Все смотрели на девушку, любопытствуя, не веря и, наконец, со страхом и ужасом.
— Выключай! — вопил я. — Выключай!
Родерик в два прыжка оказался возле Кати, он хотел поднять ее. Я оттолкнул его.
— Пусть Джо немедленно выключит микрофон, иначе вас тоже ударит током!
Перепуганный Джо бежал к нам.
— Уже выключил! — крикнул он.
Казалось бы, все и каждый в отдельности должен был знать, что делать в такой ситуации. Но не тут-то было! Они стояли как вкопанные и смотрели на меня. Я был тем героем, которого они видели на экране, это он принимает решения, что бы ни случилось.
О, Господи!
Что за люди! Но нельзя было терять времени. Каждую секунду сердце девушки могло остановиться.
Я встал на колени, снял с нее очки, расстегнул ворот, прижался губами к ее губам, вдувая в легкие воздух.
— Позовите врача! — очнулся Родерик. — Ради Бога! Скорее!
Я вдыхал ритмично, без спешки. Одновременно руками я сдавливал ребра. Сдавливал и отпускал, сдавливал и отпускал.
Я знал, что электрический удар поражает сердце.
Я искал пульс на шее и не нашел. Родерик щупал запястье, но и он не находил... Лицо его выражало отчаяние. Видимо, Катя была для него не просто коллегой.
Следующие две минуты длились, как минимум, два тысячелетия. Родерик прижался ухом к груди, я вдувал в нее воздух, но секунды шли, и мне начинало казаться, что Катя не оживет. Кожа ее была холодна как лед.
Родерик первым услышал удары. Я понял это по выражению его лица. И тут же мои пальцы ощутили два слабых удара пульса, потом еще несколько быстрых, неритмичных, а потом, я не мог себе поверить, — началось сильное, ритмичное биение нормально работающего сердца.
Родерик пытался удержать слезы, но через минуту все же заплакал, украдкой вытирая мокрые щеки.
Я делал вид, что не замечаю этого, но наблюдал, наблюдал за ним, прикидывая, как использую эту эмоциональную реакцию в будущей роли.
Вдруг Катя вздохнула самостоятельно. Это случилось в тот момент, когда я набирал воздух носом, и, так как наши губы были соединены, у меня возникло странное ощущение, как будто она высасывает из меня мой собственный, нужный мне воздух.
Я выпрямился. Теперь она дышала сама, несколько судорожно, но уже ритмично.
— Ее нужно согреть, — сказал я Родерику. — Принесите одеяло.
Он смотрел, не понимая.
— Да, конечно. Одеяло.
— Я сбегаю, — вызвался кто-то, прервав напряженное молчание. Внезапно все заговорили, задвигались. Наступила разрядка, появилось желание выпить чего-нибудь крепкого, чтобы восстановить утраченное равновесие.
Клиффорд Уэнкинс стоял неподвижно. Лицо его, как вылепленное из влажной глины, было покрыто мелкими каплями пота; кажется, впервые ему не хватало слов.
Конрад тоже, по крайней мере пока, не говорил свое «дорогуша». Но я знал, что он, как и я, впитывает атмосферу, наблюдает происходящее профессиональным взглядом и прикидывает, в каком ракурсе, на какую пленку и с каким освещением можно будет подать эту сцену. Я думал: в какой момент желание воспользоваться чужим несчастьем в своих профессиональных целях становится грехом?
Принесли одеяла. Родерик дрожащими руками накрыл девушку и подсунул под голову подушку.
— Будьте готовы к тому, что, придя в себя, она может не узнать вас, — сказал я ему.
Он кивнул. Милые щеки приобрели нормальную окраску. Катя уже не выглядела покойницей.
Родерик смотрел на меня, потом на Катю, потом вновь на меня. Он приходил в себя.
— Эдвард Линкольн, — сказал он, как человек, делающий великое открытие.
В его мозгу, похоже, рождалась мысль, подобная моей:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41