Вот, значит, что он имел в виду…
– Прыгнул… Как жив остался! На ноги встал, да правая короче левой осталась. Ходил, хромал… Только я хромоты его вовсе не замечала. Краше всех для меня был…
«Я тебя про отца спрашивал, не про деда…» Бусый попытался пристально вспомнить, какой была Свистелка на тяжёлой стреле. Глиняной? Деревянной?…
– Бабушка… А мой отец из глины тоже лепил?
Отрада Волчица погладила шкатулку и поставила её на скамью. Вытеребила ещё пучок волосков. Уложила, прижала. И ещё. И ещё… Вздохнула.
– Ох, дитятко… Вот у кого не руки были, а золото, за что ни возьмётся, всё получалось. Ему бы да упорства ещё… Он нежадным был. Братишку своего и сестрёнок младших любил, всё с ними возился…
– А что случилось с ним? Как из дому пропал?
«Я ведь сам едва не „пропал“…»
Бусый хорошо помнил день, когда Лакомка и лесные белки дали ему понять, что в роду Белок он был чужим. Хорошо, Ульгеш его в лесу отыскал, обратно привёл. Ка-ак ему Осока по шее дала!… Тяжёлая рука у неё, иному парню на зависть. И ведь на душе сразу легче стало. Кто совсем не нужен, того по шее не бьют.
– Тот год мирный стоял, – опять вздохнула Отрада. – Вздумал мой Ратиславушка сам с товарами в Галирад ехать. Пристал к обозу Горкуна Синицы, тот всякое лето до самого моря ходил… Детей взял мир посмотреть, Иклуна да Синеоку. И в сольвеннской земле налетели на них люди лихие. Горкун – купчина удалой, обоз отстоял, только Ратиславушку моего нашли всего стрелами утыканного. И Синеоку подле него, в уме повредившуюся. А сыночка нашего совсем не нашли, ни мёртвого, ни живого. Увели его, видно, с собой да и продали на чужбину.
В это время Синеока, что-то замычав, потянулась к племяннику.
– Бабушка, – встрепенулся Бусый, – она сказать что-то хочет!
– Вижу, дитятко. Она, красавица наша, с тех пор всё песни поёт, только без слов…
– Нет, бабушка! Погоди!
Бусый, осенённый неожиданной мыслью, схватил Синеоку за руки. Особым образом, как Горный Кузнец научил. И напрягся, пытаясь увидеть то, о чём хотела рассказать ему тётка. Закрыл глаза в ожидании…
Ничего не вышло. Рядом не было ни Горного Кузнеца, ни дедушки Соболя, чтобы поддержать его своим умением и волей. А может, помешал ещё и подспудный страх: а ну как в его освобождённые и открытые мысли вот прямо сейчас влетит страшная птица, щёлкнет зубами и обернётся Мавутом? И затеет с ним нескончаемый разговор о матери, об отце, о человеке с пёсьей повадкой, станет дразнить намёками, делать посулы, которые покажутся ему приманками на острых крючках?…
«Да пропади ты пропадом, треклятый! У меня теперь Предок есть, он меня в обиду не даст!…»
Это помогло, но не вполне. До воспоминаний, что силилась открыть ему тётушка, он так толком и не достучался. На миг только мелькнуло, как совсем маленькая Синеока отчаянно бежала по лесной дороге за братцем и не умела догнать, а рядом хрипел в оглоблях, силился приподняться и бил копытами Рыжий, и вот по девочке мазнули чьи-то руки, мазнули и не схватили, и повалилось под ноги тело, неся в боку отцовский топор, всаженный по рукоять…
А потом она, съёжившись, лежала в глубокой яме под выворотнем и снизу вверх смотрела на огромного и страшного человека, которой прошёл почти прямо над ней, неся на плече оглушённого Иклуна…
И это было всё, что сумел разглядеть Бусый.
– Вот!… – Голос Ульгеша так и звенел торжеством. – Я сам! Сам всё рассчитал!
Бусый открыл глаза, отдышался и повернул голову, не вполне понимая, что к чему. Ульгеш показывал ему большой лист. На листе отточенным угольком, вдетым в кружальце, были вставлены один в другой три круга. Бусый снова увидел треугольники и квадраты, только выведенные куда тщательнее, чем в тот раз на песке. И вместо шишек и камешков – черные мономатанские письмена. Много письмён.
– Наставнику Акануме следовало быть строже со мной, – сказал Ульгеш. – А мне, когда я пренебрегал звездословием, следовало бы задуматься, что «размышлять» в нашем языке на самом деле значит «сообразовываться со звёздами», а «несчастье» – «то, что сделано без оглядки на звёзды». Вот!… Я первый раз вычислил время Переполненной Чаши!
– Что?… – удивился Бусый.
– Я подумал, это может кому-нибудь пригодиться, особенно теперь, когда мы ждём нападения. По канону Тразия Пэта, когда Луна утрачивает внятное соответствие с другими планетами, чаша Времени переполняется и готова пролиться. А значит, лучше обождать и не принимать важных решений, тем более не бросаться их исполнять. Всё равно ничего не получится!
Змеёныш
На восточных отрогах Засечного Кряжа, там, где он смыкался с дальними подступами к Самоцветным горам, в склоне глубокой горной расщелины имелась пещера. Рукотворная пещера, вырытая когда-то очень давно, может, ещё прежде Великой Ночи. Кто-то молился в ней давно забытым ныне Богам, а потом её завалил оползень.
Мавут случайно встретил упоминание об этом святилище в старинной книге, некогда принадлежавшей знаменитому колдуну Азерги. Пещера необычайно заинтересовала его, он потратил на её поиски много лет. Но нашёл лишь этой осенью и тоже совершенно случайно, когда проверял силу одного нового лозоходца. Мавут отправил его искать золото, но находка оказалась гораздо более ценной. Лозоходец обнаружил заваленную пещеру, содержавшую, по его словам, «нечто чудесное». Срыть оползень, истончённый веками и сотрясениями, сопровождавшими гибель Самоцветных гор, было нетрудно.
Сейчас Мавут внутрь пещеры заходить не стал. Туда отправились две дюжины его учеников. Отправились, не зная того, на смерть, ну так что же, на место каждого из погибших очень скоро явятся двое новых. Явятся, взыскуя покровительства Владыки и тайных знаний, делающих человека могущественным. Кто чего ищет, тот обычно и в самом деле это находит. Вот только о цене почему-то редко кто задумывается…
Мавут смотрел на восток, откуда надвигалась на мир весенняя ночь. В синем небе висела полная луна, похожая на старинную серебряную монету, хранящую полустёртый лик какой-то милосердной царицы. Луна висела как раз над страной веннов, которая с недавних пор притягивала к себе мысли Мавута.
О да, там, в этих непролазных лесах, водилась кое-какая сила. Дикая, необузданная, не облагороженная настоящим знанием и искусством. Стоила ли эта сила того, чтобы пытаться её заполучить? Стоило ли взывать к додревним Богам и приносить кровавые жертвы ради пленения нескольких ничего толком не умеющих дикарей?…
Решение было непростым, Мавут колебался. В веннских дебрях уже погибли четверо его учеников, погибли на удивление бездарно, особенно если вспомнить, сколько труда и колдовской силы он в них вложил. Может, следует повременить, присмотреться повнимательней к этому племени?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
– Прыгнул… Как жив остался! На ноги встал, да правая короче левой осталась. Ходил, хромал… Только я хромоты его вовсе не замечала. Краше всех для меня был…
«Я тебя про отца спрашивал, не про деда…» Бусый попытался пристально вспомнить, какой была Свистелка на тяжёлой стреле. Глиняной? Деревянной?…
– Бабушка… А мой отец из глины тоже лепил?
Отрада Волчица погладила шкатулку и поставила её на скамью. Вытеребила ещё пучок волосков. Уложила, прижала. И ещё. И ещё… Вздохнула.
– Ох, дитятко… Вот у кого не руки были, а золото, за что ни возьмётся, всё получалось. Ему бы да упорства ещё… Он нежадным был. Братишку своего и сестрёнок младших любил, всё с ними возился…
– А что случилось с ним? Как из дому пропал?
«Я ведь сам едва не „пропал“…»
Бусый хорошо помнил день, когда Лакомка и лесные белки дали ему понять, что в роду Белок он был чужим. Хорошо, Ульгеш его в лесу отыскал, обратно привёл. Ка-ак ему Осока по шее дала!… Тяжёлая рука у неё, иному парню на зависть. И ведь на душе сразу легче стало. Кто совсем не нужен, того по шее не бьют.
– Тот год мирный стоял, – опять вздохнула Отрада. – Вздумал мой Ратиславушка сам с товарами в Галирад ехать. Пристал к обозу Горкуна Синицы, тот всякое лето до самого моря ходил… Детей взял мир посмотреть, Иклуна да Синеоку. И в сольвеннской земле налетели на них люди лихие. Горкун – купчина удалой, обоз отстоял, только Ратиславушку моего нашли всего стрелами утыканного. И Синеоку подле него, в уме повредившуюся. А сыночка нашего совсем не нашли, ни мёртвого, ни живого. Увели его, видно, с собой да и продали на чужбину.
В это время Синеока, что-то замычав, потянулась к племяннику.
– Бабушка, – встрепенулся Бусый, – она сказать что-то хочет!
– Вижу, дитятко. Она, красавица наша, с тех пор всё песни поёт, только без слов…
– Нет, бабушка! Погоди!
Бусый, осенённый неожиданной мыслью, схватил Синеоку за руки. Особым образом, как Горный Кузнец научил. И напрягся, пытаясь увидеть то, о чём хотела рассказать ему тётка. Закрыл глаза в ожидании…
Ничего не вышло. Рядом не было ни Горного Кузнеца, ни дедушки Соболя, чтобы поддержать его своим умением и волей. А может, помешал ещё и подспудный страх: а ну как в его освобождённые и открытые мысли вот прямо сейчас влетит страшная птица, щёлкнет зубами и обернётся Мавутом? И затеет с ним нескончаемый разговор о матери, об отце, о человеке с пёсьей повадкой, станет дразнить намёками, делать посулы, которые покажутся ему приманками на острых крючках?…
«Да пропади ты пропадом, треклятый! У меня теперь Предок есть, он меня в обиду не даст!…»
Это помогло, но не вполне. До воспоминаний, что силилась открыть ему тётушка, он так толком и не достучался. На миг только мелькнуло, как совсем маленькая Синеока отчаянно бежала по лесной дороге за братцем и не умела догнать, а рядом хрипел в оглоблях, силился приподняться и бил копытами Рыжий, и вот по девочке мазнули чьи-то руки, мазнули и не схватили, и повалилось под ноги тело, неся в боку отцовский топор, всаженный по рукоять…
А потом она, съёжившись, лежала в глубокой яме под выворотнем и снизу вверх смотрела на огромного и страшного человека, которой прошёл почти прямо над ней, неся на плече оглушённого Иклуна…
И это было всё, что сумел разглядеть Бусый.
– Вот!… – Голос Ульгеша так и звенел торжеством. – Я сам! Сам всё рассчитал!
Бусый открыл глаза, отдышался и повернул голову, не вполне понимая, что к чему. Ульгеш показывал ему большой лист. На листе отточенным угольком, вдетым в кружальце, были вставлены один в другой три круга. Бусый снова увидел треугольники и квадраты, только выведенные куда тщательнее, чем в тот раз на песке. И вместо шишек и камешков – черные мономатанские письмена. Много письмён.
– Наставнику Акануме следовало быть строже со мной, – сказал Ульгеш. – А мне, когда я пренебрегал звездословием, следовало бы задуматься, что «размышлять» в нашем языке на самом деле значит «сообразовываться со звёздами», а «несчастье» – «то, что сделано без оглядки на звёзды». Вот!… Я первый раз вычислил время Переполненной Чаши!
– Что?… – удивился Бусый.
– Я подумал, это может кому-нибудь пригодиться, особенно теперь, когда мы ждём нападения. По канону Тразия Пэта, когда Луна утрачивает внятное соответствие с другими планетами, чаша Времени переполняется и готова пролиться. А значит, лучше обождать и не принимать важных решений, тем более не бросаться их исполнять. Всё равно ничего не получится!
Змеёныш
На восточных отрогах Засечного Кряжа, там, где он смыкался с дальними подступами к Самоцветным горам, в склоне глубокой горной расщелины имелась пещера. Рукотворная пещера, вырытая когда-то очень давно, может, ещё прежде Великой Ночи. Кто-то молился в ней давно забытым ныне Богам, а потом её завалил оползень.
Мавут случайно встретил упоминание об этом святилище в старинной книге, некогда принадлежавшей знаменитому колдуну Азерги. Пещера необычайно заинтересовала его, он потратил на её поиски много лет. Но нашёл лишь этой осенью и тоже совершенно случайно, когда проверял силу одного нового лозоходца. Мавут отправил его искать золото, но находка оказалась гораздо более ценной. Лозоходец обнаружил заваленную пещеру, содержавшую, по его словам, «нечто чудесное». Срыть оползень, истончённый веками и сотрясениями, сопровождавшими гибель Самоцветных гор, было нетрудно.
Сейчас Мавут внутрь пещеры заходить не стал. Туда отправились две дюжины его учеников. Отправились, не зная того, на смерть, ну так что же, на место каждого из погибших очень скоро явятся двое новых. Явятся, взыскуя покровительства Владыки и тайных знаний, делающих человека могущественным. Кто чего ищет, тот обычно и в самом деле это находит. Вот только о цене почему-то редко кто задумывается…
Мавут смотрел на восток, откуда надвигалась на мир весенняя ночь. В синем небе висела полная луна, похожая на старинную серебряную монету, хранящую полустёртый лик какой-то милосердной царицы. Луна висела как раз над страной веннов, которая с недавних пор притягивала к себе мысли Мавута.
О да, там, в этих непролазных лесах, водилась кое-какая сила. Дикая, необузданная, не облагороженная настоящим знанием и искусством. Стоила ли эта сила того, чтобы пытаться её заполучить? Стоило ли взывать к додревним Богам и приносить кровавые жертвы ради пленения нескольких ничего толком не умеющих дикарей?…
Решение было непростым, Мавут колебался. В веннских дебрях уже погибли четверо его учеников, погибли на удивление бездарно, особенно если вспомнить, сколько труда и колдовской силы он в них вложил. Может, следует повременить, присмотреться повнимательней к этому племени?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58