Несмотря на непрезентабельное личико, отвисшие до плеч, напитанные белковыми деликатесами щеки и распущенные, слюнявые брыли, это был обычный деревенский мужик, которому повезло в жизни. Генерал, судя по внешности и способу словоизъявления, был офицером еще старой советской формации. Такие, как он, не хватают с неба звезд, но имеют хоть какие-то принципы. Значительно хуже был второй, современный, складно без бумажки врущий, из категории надежных, стойких членов любой, но главной партии.
В отличие от меня, Гутмахер пораженного болезнью человека не жалел и смотрел волком и в его сторону. Я понимал его оскорбленные мужские и национальные чувства и не пытался переубедить. Меня же эпитет «лох» нимало не задел. В конце концов, «лох» на «офенском языке», жаргоне карманников и коробейников XIX века, означал всего-навсего «крестьянин», а понятие «засранец» – все социальные категории, стоящие ниже генеральской в общественной иерархии.
Пока я философски осмыслял происходящее, в комнату вошел военный, вероятно, врач, как и все задействованные в «спецоперации», в камуфляже, но с медицинской сумкой через плечо, и с ним два солдата с носилками. Врач склонился над мычащим блюстителем нашего пресловутого правопорядка и, не предпринимая никаких поспешных действий, приказал санитарам грузить больного на носилки.
Санитары, ничтоже сумняшеся, перекатили бессознательного пациента на носилки и понесли к выходу вперед ногами.
– А ну, стойте, вы чего делаете, он еще живой! – закричал на них врач.
– Мы откуда знаем, кто живой, кто нет, – огрызнулся один из санитаров. – Предупреждать нужно!
– Чего, сами без глаз! – беззлобно ругнулся военврач.
Санитары опустили носилки на пол и, развернувшись в гостиной, больного из дома вынесли, как положено.
– Вот так проходит мирская слава! – заключил я сентенцией эту грустную процедуру. – Интересно, что с ним случилось?
– Инсульт, – кратко поставил диагноз Гутмахер.
– А ты, Арик, откуда знаешь? – заинтересовалась Ольга.
– Догадался. Не будет оскорблять порядочных женщин, – пробурчал себе под нос Аарон Моисеевич.
Мне такое замечание не понравилось и, сопоставив его поведение перед началом гипертонического криза и тем, что генерал начал падать уже спустя несколько секунд после того, как Гутмахер в сердцах дернул какой-то рычаг, я призадумался. Тем более, что за время нашего тесного контакта образ чудака-ученого, нищего, непризнанного гения в моих глазах значительно трансформировался в другое, пока непонятное качество.
– Можно уже выходить? – поинтересовалась Ольга, когда скорбная процессия миновала двор и скрылась за воротами.
– Боюсь, Олюшка, что нет. На нас, скорее всего, устроят засаду. Но ты не огорчайся, мы здесь вполне комфортабельно устроимся.
– Ой, правда, опять идут! – почти с восторгом закричала девушка, указывая на трех молодцов, гуськом шедших в сторону дома. – Они что, и есть засада?!
Интересно, почему женщины, когда хотят показаться женственными и наивными, изображают из себя идиоток? Может быть, из благородных побуждений, давая шанс мужчинам продемонстрировать несуществующую мудрость?
Мы, между тем, любовались, как три оперативника, не очень чинясь, вошли в дом. Первым делом они разошлись по комнатам и все там осмотрели, потом собрались в гостиной. Это были крепкие ребята в штатском.
– Надолго нас сюда? – поинтересовался один из них, устраиваясь на диване.
– Кто его знает, – откликнулся второй. – Тебе-то что, поживем здесь, поди, хило! Я хоть отосплюсь, а то совсем замотался.
– Я что-то не понял, кого мы будем пасти? Все чего-то темнят…
– Говорят, вроде террористов. Не люблю я таких, нарвешься еще на героя-камикадзе…
– Да брось ты, это все лабуда про фанатов. Даже чехи, которые, как их там называют, ну, вера такая…
– Мусульмане?
– Нет, мусульмане это все, а у них вроде секта.
– Талибы?
– Хрен его знает, может, и талибы, нет, кажется, их зовут вахабиты; так и они только за бабки воюют.
– Ну, а которые камикадзе? Особенно бабы. Им-то что за радость от бабок когда сами взрываются?
– Это смотря какие бабки…
– Да мне бы сейчас тысяч сто зеленых… Тачку бы взял новую, квартиру поменял…
– Кончай, ты всегда одно и то же гонишь…
– Ну, давайте устраиваться, – предложил Гутмахер, которому надоело слушать беспредметный треп. – Я думаю, Олюшке мы, естественно, уступим кушетку, а сами как-нибудь приспособимся на полу.
– Арик, а, ну, это самое, удобства здесь есть?
– Конечно, конечно, детка, здесь все приспособлено для жизни, только рассчитано на одного, максимум на двух человек. Но мы, я думаю, сможем устроиться.
– А где кушетка?
– Вот здесь, за занавесочкой, а это дверь туда, о чем ты спрашивала. Плохо только, нет душа, один умывальник. Ну, надеюсь, нас не год будут сторожить!
– А если будут? – спросил я. Идея затворничества втроем мне не понравилась. Продуктов у нас при большой экономии должно было хватить в лучшем случае на неделю. – Нам без еды долго не продержаться.
– Об этом не беспокойтесь, у меня есть большой запас консервов. Не очень вкусно, но с голоду мы не умрем…
– Какая широкая тахта! Арик, ты будешь спать со мной! – возвестила Ольга из «спального отделения».
«Арик» от такого недвусмысленного предложения застеснялся и начал было отказываться:
– Ничего, Олюшка, я могу тебя стеснить, мне и на полу будет удобно…
– Да бросьте вы, – успокоил я его нравственность, – конечно, спите с Олей, думаю, она вас не укусит.
– Ну, если вы так считаете, и это не будет превратно понято, тогда конечно, – лицемерно согласился влюбленный.
Осмотрев достопримечательности нашего убежища и полюбовавшись на «засаду», курящую в расслабленных позах, я начал придумывать, чем заняться. Наблюдать за любовной игрой двух голубков у меня не было ни малейшего желания.
Первым делом я соорудил себе на полу не очень комфортное, но приличное и удобное ложе, после чего на него улегся и принялся за Чехова. Однако, читать мне все время мешали. То Ольга придумала перестановку скудной лабораторной мебели и привлекла нас к работам, то Гутмахер затеял интересный разговор о перспективах развития человечества, и я в него невольно втянулся.
Судьба мира меня, как любого русского человека, понятное дело, волновала куда больше своей собственной, поэтому не включиться в дискуссию я не мог. Тем более, что наш мир, как это понятно всем здравомыслящим людям, скатывается прямиком в пропасть.
Однако, Аарон Моисеевич думал по-другому и ничего необычного или трагического, способного погубить человечество в ближайшей перспективе, не видел. Во всяком случае, в ближайшие пять миллиардов лет, пока не разогреется солнце и не выпарит океаны. Разве что на землю упадет гигантский метеорит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
В отличие от меня, Гутмахер пораженного болезнью человека не жалел и смотрел волком и в его сторону. Я понимал его оскорбленные мужские и национальные чувства и не пытался переубедить. Меня же эпитет «лох» нимало не задел. В конце концов, «лох» на «офенском языке», жаргоне карманников и коробейников XIX века, означал всего-навсего «крестьянин», а понятие «засранец» – все социальные категории, стоящие ниже генеральской в общественной иерархии.
Пока я философски осмыслял происходящее, в комнату вошел военный, вероятно, врач, как и все задействованные в «спецоперации», в камуфляже, но с медицинской сумкой через плечо, и с ним два солдата с носилками. Врач склонился над мычащим блюстителем нашего пресловутого правопорядка и, не предпринимая никаких поспешных действий, приказал санитарам грузить больного на носилки.
Санитары, ничтоже сумняшеся, перекатили бессознательного пациента на носилки и понесли к выходу вперед ногами.
– А ну, стойте, вы чего делаете, он еще живой! – закричал на них врач.
– Мы откуда знаем, кто живой, кто нет, – огрызнулся один из санитаров. – Предупреждать нужно!
– Чего, сами без глаз! – беззлобно ругнулся военврач.
Санитары опустили носилки на пол и, развернувшись в гостиной, больного из дома вынесли, как положено.
– Вот так проходит мирская слава! – заключил я сентенцией эту грустную процедуру. – Интересно, что с ним случилось?
– Инсульт, – кратко поставил диагноз Гутмахер.
– А ты, Арик, откуда знаешь? – заинтересовалась Ольга.
– Догадался. Не будет оскорблять порядочных женщин, – пробурчал себе под нос Аарон Моисеевич.
Мне такое замечание не понравилось и, сопоставив его поведение перед началом гипертонического криза и тем, что генерал начал падать уже спустя несколько секунд после того, как Гутмахер в сердцах дернул какой-то рычаг, я призадумался. Тем более, что за время нашего тесного контакта образ чудака-ученого, нищего, непризнанного гения в моих глазах значительно трансформировался в другое, пока непонятное качество.
– Можно уже выходить? – поинтересовалась Ольга, когда скорбная процессия миновала двор и скрылась за воротами.
– Боюсь, Олюшка, что нет. На нас, скорее всего, устроят засаду. Но ты не огорчайся, мы здесь вполне комфортабельно устроимся.
– Ой, правда, опять идут! – почти с восторгом закричала девушка, указывая на трех молодцов, гуськом шедших в сторону дома. – Они что, и есть засада?!
Интересно, почему женщины, когда хотят показаться женственными и наивными, изображают из себя идиоток? Может быть, из благородных побуждений, давая шанс мужчинам продемонстрировать несуществующую мудрость?
Мы, между тем, любовались, как три оперативника, не очень чинясь, вошли в дом. Первым делом они разошлись по комнатам и все там осмотрели, потом собрались в гостиной. Это были крепкие ребята в штатском.
– Надолго нас сюда? – поинтересовался один из них, устраиваясь на диване.
– Кто его знает, – откликнулся второй. – Тебе-то что, поживем здесь, поди, хило! Я хоть отосплюсь, а то совсем замотался.
– Я что-то не понял, кого мы будем пасти? Все чего-то темнят…
– Говорят, вроде террористов. Не люблю я таких, нарвешься еще на героя-камикадзе…
– Да брось ты, это все лабуда про фанатов. Даже чехи, которые, как их там называют, ну, вера такая…
– Мусульмане?
– Нет, мусульмане это все, а у них вроде секта.
– Талибы?
– Хрен его знает, может, и талибы, нет, кажется, их зовут вахабиты; так и они только за бабки воюют.
– Ну, а которые камикадзе? Особенно бабы. Им-то что за радость от бабок когда сами взрываются?
– Это смотря какие бабки…
– Да мне бы сейчас тысяч сто зеленых… Тачку бы взял новую, квартиру поменял…
– Кончай, ты всегда одно и то же гонишь…
– Ну, давайте устраиваться, – предложил Гутмахер, которому надоело слушать беспредметный треп. – Я думаю, Олюшке мы, естественно, уступим кушетку, а сами как-нибудь приспособимся на полу.
– Арик, а, ну, это самое, удобства здесь есть?
– Конечно, конечно, детка, здесь все приспособлено для жизни, только рассчитано на одного, максимум на двух человек. Но мы, я думаю, сможем устроиться.
– А где кушетка?
– Вот здесь, за занавесочкой, а это дверь туда, о чем ты спрашивала. Плохо только, нет душа, один умывальник. Ну, надеюсь, нас не год будут сторожить!
– А если будут? – спросил я. Идея затворничества втроем мне не понравилась. Продуктов у нас при большой экономии должно было хватить в лучшем случае на неделю. – Нам без еды долго не продержаться.
– Об этом не беспокойтесь, у меня есть большой запас консервов. Не очень вкусно, но с голоду мы не умрем…
– Какая широкая тахта! Арик, ты будешь спать со мной! – возвестила Ольга из «спального отделения».
«Арик» от такого недвусмысленного предложения застеснялся и начал было отказываться:
– Ничего, Олюшка, я могу тебя стеснить, мне и на полу будет удобно…
– Да бросьте вы, – успокоил я его нравственность, – конечно, спите с Олей, думаю, она вас не укусит.
– Ну, если вы так считаете, и это не будет превратно понято, тогда конечно, – лицемерно согласился влюбленный.
Осмотрев достопримечательности нашего убежища и полюбовавшись на «засаду», курящую в расслабленных позах, я начал придумывать, чем заняться. Наблюдать за любовной игрой двух голубков у меня не было ни малейшего желания.
Первым делом я соорудил себе на полу не очень комфортное, но приличное и удобное ложе, после чего на него улегся и принялся за Чехова. Однако, читать мне все время мешали. То Ольга придумала перестановку скудной лабораторной мебели и привлекла нас к работам, то Гутмахер затеял интересный разговор о перспективах развития человечества, и я в него невольно втянулся.
Судьба мира меня, как любого русского человека, понятное дело, волновала куда больше своей собственной, поэтому не включиться в дискуссию я не мог. Тем более, что наш мир, как это понятно всем здравомыслящим людям, скатывается прямиком в пропасть.
Однако, Аарон Моисеевич думал по-другому и ничего необычного или трагического, способного погубить человечество в ближайшей перспективе, не видел. Во всяком случае, в ближайшие пять миллиардов лет, пока не разогреется солнце и не выпарит океаны. Разве что на землю упадет гигантский метеорит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78