Это были очень старые тома. Я все собирался, как говорят, почистить свои книжные полки, кое-что выбросить, подкупить новых книг, но на старые фолианты у меня не поднималась рука. Он сказал, что тоже любит старые книги и собирает их, но в данный момент он у меня ничего не возьмет, пока не принесет равноценное взамен, «йогам, – сказал он, – тоже присущи некоторые чудачества. Кто-то собирает старые дверные ручки, кто-то спичечные коробки, а он – старые книги».
Он ушел а я опять задумался надолго об этом учении – Йога. И в итоге решил последовать заповеди этого учения в расчете на то, что новый знакомый мне в этом деле поможет. Вот только об одном забыл я его спросить: можно ли давить клопов или их, как и мух, следует только изгонять из своего дома?
В третий раз Йог пробыл у меня почти час. Он принес новые книжки в красивых переплетах, наверное, очень дорогие. Я хотел от них отказаться, но он проявил настойчивость, успокоив мою совесть тем, что книги эти ему мало чего стоили, он просто их выменял на свои лишние экземпляры.
На сей раз он рассказал мне о том, что человек, оказывается, не умирает, а перевоплощается. Каждая жизнь – это иное воплощение одного и того же человека. Если он, человек, жил хорошо и правильно, то в новом своем воплощении ему достанется хорошее тело и хорошая судьба. А если плохо, то он может перевоплотиться собакой или крокодилом, или увечным калекой.
Он сказал, что мое нездоровье, возможно, связано с тем, что в прошлой жизни я совершил нечто нехорошее, Это меня сначала обидело, а затем я подумал, что не могу нести ответственности за прошлое, но зато в будущем воплощусь во что-нибудь счастливое и доброе, так как сейчас живу культурно.
Когда Йог ушел, я поставил книги на полку. Они чудесно вписались в интерьер комнаты своими переплетами. Как раз пришел Палач, который сразу же обнаружил новинки на полочке и похвалил их. Он расспрашивал меня об Йоге и тоже захотел с ним познакомиться, чтобы узнать, добро или зло совершает он, выполняя свою работу. И по поводу мяса хотел узнать. Ему ведь при его должности без мяса никак нельзя. Работа нервная, физически очень тяжелая, а с кроличьей пищи где силы взять?
Палач вскоре ушел, но заявилась моя Помощница и сказала, что она уезжает в отпуск, на месяц, и вместо нее уборку в моей квартире будет делать ее племянница. Доложив об этом, Помощница выглянула в коридор и громко позвала: «Иди сюда!» Вошла Племянница – молодая простенькая девушка в чистеньком, но уж очень бедном платьишке и в стоптанных подобиях туфель. Тетушка вывела девицу на средину комнаты и начала инструктировать ее: «Будешь убирать тут и тут. Но ничего не переставляй, хозяин этого не любит. Не шуми. Если все хорошо будешь делать – хозяин, может, плату прибавит или на конфеты даст».
Я понял, для чего все это она говорит, но виду не подал. Плату я повышать, конечно, не стану, не миллионер, а вот на конфеты, может, и буду давать. Если будет за что. Девушке этой, как сказала тетушка, всего четырнадцать лет, но она вовсе не девушка, а девочка еще. Только довольно рослая. Очень послушная. Потому, что отец ее бьет, когда она в чем-то даст промашку.
Мы договорились, что Девочка приступит к работе с завтрашнего дня, но не с утра, а сразу после школы. Они ушли, а я лег на кровать поразмышлять о будущем своем перевоплощении.
На следующий день я с утра занимался фотографией. У меня накопилось отснятой пленки на целую серию снимков под рубрикой «С балконной точки зрения». Такие сюжетики – пальчики оближешь. Исключительно выгодная точка съемки – балкон. Никто даже и догадаться не может, что его отсюда, сверху, снимают. Зато снимки все получаются динамичными, а не иконостасными.
После школы, как и договорились, пришла Девочка…
Мне не очень-то хочется писать об этом, но не могу же я отказаться от раз и навсегда заведенного правила вести дневниковые записи! Такое отступничество самим собой установленной обязанности – не в моих принципах.
Итак, пришла Девочка, убирала… Девочка рослая и развитая не по годам. Когда она нагибалась над полом с тряпкой, мне были видны ее круглые и упругие ляжки, полусферы тугих ягодиц, прикрытых синими заштопанными трусиками. У меня пересохло во рту, и сам того не желая, я сказал:
– Девочка, хочешь заработать на конфеты?
– Хочу!
– Я профессиональный фотограф, а это все равно, что художник. Мне, как и художнику, тоже нужна натурщица. А натурщицы работают за плату. Мне надо снять серию фотографий «Вечерний час и утренний туалет девушки». Но это не значит, что тебе надо ждать вечера или утра. Снимки можно сделать прямо сейчас. Только тебе надо сначала медленно раздеться, а потом так же одеться. Вот и получится серия «Туалет».
Она пришла в страшное смятение, вспыхнула пунцово, но я спокойно и по-доброму подозвал ее поближе и показал несколько снимков обнаженной натуры из зарубежных журналов. И доходчиво объяснил, что в этом никакого греха нет, что это святое искусство. А меня, мол, стесняться не следует, поскольку я гожусь ей в дедушки, да и сами снимки я никому показывать не собираюсь… В конце концов со слезами стыда на глазах она согласилась, поклявшись, что и она никому ничего не скажет про свою работу натурщицей.
Я выбрал место в комнате, куда хорошо падал свет, и Девочка стала раздеваться. Затем так же медленно она оделась, и я успел отснять все тридцать шесть кадров пленки. За это я хорошо заплатил ей, а затем, закончив уборку, она ушла вполне довольной.
Снимки получились хорошие, а некоторые даже очень. Я смотрел на них и вновь представлял себе процесс раздевания-одевания. И думал о том, что через неделю она опять придет ко мне… Двери в тот вечер я предусмотрительно никому не открывал: я не был уверен в том, что она не проболталась родителям. На всякий случай, если что, я решил все отрицать. А доказать обратное, не имея на руках снимков, было невозможно.
Она все-таки проболталась. Приходил отец Девочки, долго стучал в дверь, но я ему, конечно, не открыл. Он орал, что доберется до моих ребер и пересчитает их снаружи и изнутри, однако про милицию папаша не упоминал, и я отметил это, как положительный фактор, в мою пользу то есть. Но мне надо было заручиться общественной поддержкой. Хотя бы в лице Палача, изложив ему версию нахального, граничащего с наглостью и хамством шантажа.
Палач, выслушав меня, страшно возмутился:
– Я знаю этого ублюдка! Это горький пьяница и домашний дебошир. Это кочегар из котельной, который никогда не умывается после вахты, не известно никому, моется ли он вообще.
У меня отлегло от сердца: человеку с такой репутацией вряд ли кто может поверить. Потому-то он и не упомянул даже про милицию. Уж там-то его знают, как облупленного!
И тут кочегар, видимо, крепко поддав для храбрости, вновь пришел к дверям моей квартиры, опять стал орать и барабанить кулаками.
1 2 3 4 5