– Что с вами? – тихо спросила она. – Вам плохо? Вы голодны?
– Нет, – сказал Файнхальс, – ничего, спасибо!
Но она не сводила с него участливого взгляда, и он повторил:
– Ничего, ничего, поверьте. Пожалуйста, не беспокойтесь.
– Может, выпьете стакан вина или водки? – спросил старик.
– Да, – сказал Файнхальс, – от водки не откажусь.
– Труда, – сказал старик, – поднеси гостю рюмочку!
Молодая женщина поднялась и прошла в соседнюю комнату.
– В тесноте живем, – сказала старуха, обращаясь к Файнхальсу, – только эта кухня и трактир, но, видать, скоро американцы пойдут дальше, у них здесь много танков. Тогда пленных тоже вывезут.
– А что, в доме есть пленные?
– Есть, – сказал старик, – в зале их держат, всё офицеры в больших чинах, их здесь и допрашивают. Допросят и отправляют. Даже генерал один есть. Вот, посмотрите сами!
Файнхальс подошел к окну, и старик пальцем показал ему на часовых, шагавших у ворот внутреннего двора, и на окна зала, затянутые колючей проволокой.
– Вот опять ведут кого-то на допрос.
Файнхальс сразу узнал генерала. Он выглядел лучше, в нем не было прежней скованности, крест на шее, которого так недоставало ему, теперь поблескивал под воротником мундира, генерал даже как будто улыбался про себя, спокойно и послушно шел он впереди конвоиров, наставивших на него дула автоматов. Генерал явно посвежел, с лица у него почти совсем сошла желтизна, в нем чувствовалось спокойное достоинство, это было лицо культурного, приятного человека, и мягкая улыбка красила его. Генерал вышел из внутренних ворот, ровным шагом пересек двор и поднялся по лестнице, за ним по пятам шли конвоиры.
– Генерала повели, – сказал Финк, – есть у них здесь и полковник, и майор – около тридцати человек одних только старших офицеров.
Молодая женщина вернулась с графином и рюмками. Одну рюмку она поставила на подоконник перед старым Финком, а вторую – на стол для Файнхальса. Но Файнхальс не отходил от окна. Отсюда просматривался весь второй двор, видна была и улица, пролегавшая позади дома. Там, у третьих ворот, тоже стояли двое часовых с автоматами, а напротив, на той стороне улицы, Файнхальс узнал витрину гробовщика и понял, что это улица, где была когда-то гимназия. В витрине все еще стоял черный полированный гроб с серебряным глазетом, покрытый черным сукном с тяжелыми серебряными кистями. Это, наверно, был тот же гроб, что стоял там и тринадцать лет назад, когда он еще ходил в гимназию.
– Будем здоровы! – сказал старик и поднял рюмку.
Файнхальс быстро подошел к столу, взял свою рюмку, поблагодарил молодую женщину, старику скачал: «За ваше здоровье!» – и отпил глоток. Водка была хороша.
– Как вы думаете, каким путем мне лучше домой пробраться?
– Сами понимаете, идти надо там, где нет американцев, – лучше всего через камыши, вы знаете наши камыши?
– Знаю, – сказал Файнхальс, – там, говорите, их нет?
– Да, там их нет. К нам часто ходят с той стороны женщины – за хлебом. Все больше ночью и всегда через камыши.
– Днем американцы иногда постреливают в камыши, – добавила молодая женщина.
– Да, – подтвердил старик, – днем, бывает, постреливают.
– Спасибо! – сказал Файнхальс – Большое спасибо! – Он выпил рюмку до дна.
Старик встал.
– Я сейчас поеду к себе на виноградник. Лучше всего вам бы со мной поехать. Там сверху осмотритесь, оттуда виден и дом вашего отца.
– Хорошо, я поеду с вами, – сказал Файнхальс.
Он посмотрел на женщин, они осторожно обрывали капустные листья с двух кочанов, лежавших на столе, внимательно осматривали каждый лист, шинковали и бросали в решето.
Ребенок вскинул глаза, остановил вдруг свой автомобиль и спросил:
– А мне можно с вами?
– Что же, – сказал Финк, – поедем. – Он положил трубку на подоконник и вдруг крикнул: – Вот следующего ведут! Смотрите!
Файнхальс подбежал к окну. По двору, еле волоча ноги, шел полковник, его долгоносое лицо осунулось, как у больного, воротник, под которым торчал его редкостный крест, стал ему явно широк, у него не сгибались колени, он шел шаркающей походкой, руки повисли как плети.
– Позор! – пробормотал Финк. – Какой позор! Он снял с вешалки свою шляпу и надел ее.
– До свиданья! – сказал Файнхальс.
– До свиданья! – ответили женщины.
– К обеду вернемся, – сказал старый Финк.
Рядовой Берхем не любил войну. Он был кельнером и сбивал коктейли в ночном баре. До конца 1944 года ему удавалось ускользнуть от мобилизации, и за время войны он очень многому научился в этом баре. Правда, он и раньше знал кое-что, но тысяча пятьсот военных ночей, которые он провел в баре, окончательно подтвердили безошибочность его прежних наблюдений. Он всегда знал: большинство мужчин в состоянии выпить гораздо меньше спиртного, чем они предполагают, большинство мужчин всю жизнь внушает себе, что таких лихих кутил, как они, свет не видывал, все они пытаются убедить в этом и женщин, которых приводят с собой в ночные бары. На самом же деле мужчин, по-настоящему умеющих пить, очень мало. Не часто встретишь людей, которые пьют так, что, глядя на них, залюбуешься. Даже во время войны такие мужчины редкость.
К тому же многие люди заблуждаются, считая, что блестящая побрякушка на груди или под воротником может изменить человека. Они, по-видимому, думают, что слюнтяй станет богатырем, а дурак сразу поумнеет, стоит только приколоть ему к мундиру орден, быть может даже заслуженный. А Берхем давно понял, что это не так, что если ордена на груди и могут изменить человека, то скорее к худшему. Но он видел людей обычно только в течение одной ночи, и раньше совсем их не знал. С уверенностью он мог сказать лишь одно: пить они не умеют, хотя и утверждают, что мастаки выпить, и каждый любит побахвалиться, какую уйму вина он выпил тогда-то и тогда-то, на такой-то и такой-то пирушке. Но когда они напьются, глядеть на них противно. Ночной бар, где кельнер Берхем провел тысячу пятьсот военных ночей, снабжался с черного рынка. На это смотрели сквозь пальцы. Надо же героям на отдыхе выпить, поесть и покурить. Хозяин бара, двадцативосьмилетний здоровяк, не попал в армию даже в декабре 1944 года. Воздушные налеты, постепенно разрушившие весь город, были ему не страшны – за городом, в лесу, у него была вилла, и в пей бомбоубежище.
Иногда ему доставляло удовольствие пригласить к себе двух-трех особенно понравившихся ему героев, он увозил их на собственной машине и радушно потчевал на своей вилле.
Тысячу пятьсот военных ночей напролет Берхем внимательно наблюдал все, что происходило у него на глазах, зачастую ему приходилось принимать на себя роль слушателя, но рассказы о бесчисленных атаках и окружениях нагоняли на него тоску. Одно время он подумывал записать их в назидание потомству, но слишком уж много было рукопашных схваток, слишком много окружений и слишком много непризнанных героев, которые не получили заслуженных наград, только потому, что… Берхем уж достаточно наслушался таких рассказов, да и вообще ему война надоела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48