До сих пор война для каптенармуса шла только по телефону, но теперь она начала глушить телефон.
Вышестоящие инстанции, кодировка и начальство менялись чуть ли не ежедневно, случалось, придадут тебя сегодня какой-нибудь дивизии, а назавтра, глядишь, от дивизии остается только генерал, два-три штабных да писаря…
В коридоре первого этажа каптер отпустил локоть Файнхальса и самолично открыл перед ним какую-то дверь. В комнате за столом сидел, покуривая, Оттен. На столе чернел глубокий след, выжженный сигаретой.
– Наконец-то, – сказал Оттен, откладывая газету. Каптенармус посмотрел на Файнхальса, тот – на Оттена.
– Ничего не поделаешь, ребята, – сказал каптер, пожимая плечами, – мне приказано откомандировать из госпиталя всех выздоравливающих моложе сорока. Рад бы помочь – да не могу. Так что собирайтесь!
– Куда откомандировать? – спросил Файнхальс.
– На фронтовой пересыльный пункт, и немедленно! – сказал Оттен, протягивая ему предписание – одно на двоих.
– Подумаешь – немедленно! Поспешишь – людей насмешишь, – сказал Файнхальс, читая бумажку. – А что, – спросил он, – обязательно надо выписывать одно командировочное на двоих? Нельзя по отдельности?
– То есть как? – сказал каптер и, внимательно посмотрев на Файнхальса, негромко добавил: – Смотрите не делайте глупостей!
– Который теперь час? – спросил Файнхальс.
– Около семи, – ответил Оттен. Он встал, затянул ремень и взял стоявший у стола ранец. Каптер сел за стол, выдвинул ящик и стал рыться в нем, поглядывая на Оттена.
– Мне – один черт, – сказал он наконец. – Вы оба откомандированы, и я умываю руки. Хотите два предписания – берите два. Дело ваше.
– Я схожу за вещами, – сказал Файнхальс.
Взбежав на четвертый этаж, он остановился в коридоре, увидев, что Илона вышла из своей комнаты и запирает двери. Вытащив ключ, она нажала на ручку двери и успокоенно кивнула головой. Илона была в пальто и держала в руке пакет с тортом. В коричневой шляпке и зеленом пальто она показалась ему еще привлекательней, чем прежде, в темно-красной кофточке. Илона была небольшого роста и, пожалуй, несколько полновата, но, поглядев на ее лицо, на изгиб ее шеи, Файнхальс почувствовал, что он впервые в жизни по-настоящему любит женщину и по-настоящему хочет ее. Она еще раз нажала ручку двери, проверяя, надежно ли она заперта, и потом медленно пошла по коридору. Файнхальс не отрывал от нее глаз и, внезапно выйдя ей навстречу, заметил, что она улыбнулась и в то же время испуганно отпрянула.
– Вы же обещали подождать меня! – сказал он.
– Я совсем забыла про одно неотложное дело. Я хотела оставить вам внизу записку, что приду через час.
– Вы правда пришли бы?
– Да. – Илона посмотрела на него с улыбкой.
– Я провожу вас, обождите минутку.
– Нельзя вам туда идти, – она устало покачала головой. – Нельзя! Не беспокойтесь, я скоро вернусь!
– Куда вы идете?
Илона, ничего не ответив, опасливо огляделась. Но в коридоре не было ни души. Только что разнесли ужин, из-за закрытых дверей доносился глухой, негромкий шум. Она снова посмотрела на него.
– В гетто, с мамой, в гетто.
Во взгляде ее застыло напряженное ожидание, но Файнхальс просто спросил:
– Зачем?
– Сегодня оттуда вывозят всех. У нас там родственники. Надо принести им хоть что-нибудь в последний раз. Вот и торт ваш взяла. Вы не сердитесь? Это ведь ваш подарок?
– Значит, у вас там родственники, – он взял ее под руку. – Я провожу вас.
Так, под руку, они и стали спускаться по лестнице.
– Стало быть, у вас родственники – евреи. А ваша мать?
– И мать, и я сама – вся наша семья. – Илона остановилась. – Погодите, я сейчас,
Она высвободила руку и, вынув букет из вазочки у подножия статуи богоматери, заботливо оборвала несколько увядших цветов.
– Завтра я не приду сюда – у меня уроки в другом здании… Вы поменяете воду в вазочке? Пообещайте мне! А если не трудно – смените и цветы.
– Не могу обещать, сегодня вечером я уезжаю. Только поэтому…
– А то бы сделали, правда? Файнхальс кивнул:
– Чего бы я не сделал ради вас!
– Только ради меня? Ведь вы сами католик?
– Верно, верно, – улыбнулся он, – я бы, пожалуй, и так это сделал, да ведь в голову бы ие пришло. Погодите здесь еще минутку, – быстро перебил он себя.
Они были уже на третьем этаже. Файнхальс метнулся по коридору, ворвался в свою комнату, наскоро запихнул в вещевой мешок свои нехитрые пожитки, разбросанные по углам, потом затянул ремень и выбежал вон. Илона медленно продолжала спускаться по лестнице, и он нагнал ее как раз у витрины фотографий выпуска 1932 года. Она задумчиво смотрела на свою собственную фотографию.
– О чем вы думаете? – спросил он.
– Так, – сказала она тихо. – Хотела расчувствоваться – да не получается. Не трогает меня эта карточка. Будто на ней кто-то чужой. Идемте.
У самых дверей Файнхальс еще раз попросил Илону обождать и побежал в канцелярию за своим командировочным предписанием. Оттен уже ушел, не дождавшись его. Каптенармус удержал его за рукав.
– Смотрите не делайте глупостей, – сказал он. – Желаю удачи.
– Спасибо, – уже на бегу ответил Файнхальс. Илона ждала его на улице у подъезда. Он снова
взял ее под руку. Дождь перестал, но воздух был еще напоен влагой и каким-то приторным ароматом. Они пошли тихими переулками, почти параллельно главной улице, мимо низких домиков с чахлыми палисадниками.
– А как же вы сами не оказались в гетто? – спросил Файнхальс.
– Благодаря отцу. Он служил офицером в прошлую войну, был награжден высшими орденами и лишился обеих ног. Но вчера он отослал все свои ордена коменданту города, а заодно и свои протезы. Огромный коричневый пакет… Дальше я пойду одна, – закончила она неожиданно резко.
– Почему?
– Я не хочу, чтобы вас видели там.
– Я пойду следом.
– Не надо. Все равно кто-нибудь из наших увидит, и меня потом из дому пе выпустят.
– Вы вернетесь?
– Да, – твердо сказала она. – Обещаю вам.
– Поцелуйте меня, – сказал он вдруг.
Она покраснела и остановилась. Тихая улица была пустынна, они стояли у каменной ограды, с которой свисали полузасохшие ветви боярышника.
– К чему поцелуи? – еле слышно сказала она, грустно глядя на него. Ему казалось, что она вот-вот заплачет. – Я боюсь любви.
– Почему?
– Нет любви на свете. Любовь приходит лишь на миг.
– Судьба и свела нас на миг, Илона, – тихо ответил он.
Поставив на землю мешок, Файнхальс взял у нее из рук сверток и, прижав ее к себе, поцеловал сначала в шею, потом в волосы, около уха. Почувствовав на щеке ее губы, он прошептал ей на ухо: «Не уходи, уйдешь – не вернешься. Так всегда на войне. Останься!»
Илона покачала головой.
– Нельзя. Мама умрет от страха, если я не приду вовремя.
Она еще раз поцеловала его в щеку и, сама удивившись своей внезапной решимости, отвела его голову, склоненную на ее плечо, и поцеловала его в уголок рта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
Вышестоящие инстанции, кодировка и начальство менялись чуть ли не ежедневно, случалось, придадут тебя сегодня какой-нибудь дивизии, а назавтра, глядишь, от дивизии остается только генерал, два-три штабных да писаря…
В коридоре первого этажа каптер отпустил локоть Файнхальса и самолично открыл перед ним какую-то дверь. В комнате за столом сидел, покуривая, Оттен. На столе чернел глубокий след, выжженный сигаретой.
– Наконец-то, – сказал Оттен, откладывая газету. Каптенармус посмотрел на Файнхальса, тот – на Оттена.
– Ничего не поделаешь, ребята, – сказал каптер, пожимая плечами, – мне приказано откомандировать из госпиталя всех выздоравливающих моложе сорока. Рад бы помочь – да не могу. Так что собирайтесь!
– Куда откомандировать? – спросил Файнхальс.
– На фронтовой пересыльный пункт, и немедленно! – сказал Оттен, протягивая ему предписание – одно на двоих.
– Подумаешь – немедленно! Поспешишь – людей насмешишь, – сказал Файнхальс, читая бумажку. – А что, – спросил он, – обязательно надо выписывать одно командировочное на двоих? Нельзя по отдельности?
– То есть как? – сказал каптер и, внимательно посмотрев на Файнхальса, негромко добавил: – Смотрите не делайте глупостей!
– Который теперь час? – спросил Файнхальс.
– Около семи, – ответил Оттен. Он встал, затянул ремень и взял стоявший у стола ранец. Каптер сел за стол, выдвинул ящик и стал рыться в нем, поглядывая на Оттена.
– Мне – один черт, – сказал он наконец. – Вы оба откомандированы, и я умываю руки. Хотите два предписания – берите два. Дело ваше.
– Я схожу за вещами, – сказал Файнхальс.
Взбежав на четвертый этаж, он остановился в коридоре, увидев, что Илона вышла из своей комнаты и запирает двери. Вытащив ключ, она нажала на ручку двери и успокоенно кивнула головой. Илона была в пальто и держала в руке пакет с тортом. В коричневой шляпке и зеленом пальто она показалась ему еще привлекательней, чем прежде, в темно-красной кофточке. Илона была небольшого роста и, пожалуй, несколько полновата, но, поглядев на ее лицо, на изгиб ее шеи, Файнхальс почувствовал, что он впервые в жизни по-настоящему любит женщину и по-настоящему хочет ее. Она еще раз нажала ручку двери, проверяя, надежно ли она заперта, и потом медленно пошла по коридору. Файнхальс не отрывал от нее глаз и, внезапно выйдя ей навстречу, заметил, что она улыбнулась и в то же время испуганно отпрянула.
– Вы же обещали подождать меня! – сказал он.
– Я совсем забыла про одно неотложное дело. Я хотела оставить вам внизу записку, что приду через час.
– Вы правда пришли бы?
– Да. – Илона посмотрела на него с улыбкой.
– Я провожу вас, обождите минутку.
– Нельзя вам туда идти, – она устало покачала головой. – Нельзя! Не беспокойтесь, я скоро вернусь!
– Куда вы идете?
Илона, ничего не ответив, опасливо огляделась. Но в коридоре не было ни души. Только что разнесли ужин, из-за закрытых дверей доносился глухой, негромкий шум. Она снова посмотрела на него.
– В гетто, с мамой, в гетто.
Во взгляде ее застыло напряженное ожидание, но Файнхальс просто спросил:
– Зачем?
– Сегодня оттуда вывозят всех. У нас там родственники. Надо принести им хоть что-нибудь в последний раз. Вот и торт ваш взяла. Вы не сердитесь? Это ведь ваш подарок?
– Значит, у вас там родственники, – он взял ее под руку. – Я провожу вас.
Так, под руку, они и стали спускаться по лестнице.
– Стало быть, у вас родственники – евреи. А ваша мать?
– И мать, и я сама – вся наша семья. – Илона остановилась. – Погодите, я сейчас,
Она высвободила руку и, вынув букет из вазочки у подножия статуи богоматери, заботливо оборвала несколько увядших цветов.
– Завтра я не приду сюда – у меня уроки в другом здании… Вы поменяете воду в вазочке? Пообещайте мне! А если не трудно – смените и цветы.
– Не могу обещать, сегодня вечером я уезжаю. Только поэтому…
– А то бы сделали, правда? Файнхальс кивнул:
– Чего бы я не сделал ради вас!
– Только ради меня? Ведь вы сами католик?
– Верно, верно, – улыбнулся он, – я бы, пожалуй, и так это сделал, да ведь в голову бы ие пришло. Погодите здесь еще минутку, – быстро перебил он себя.
Они были уже на третьем этаже. Файнхальс метнулся по коридору, ворвался в свою комнату, наскоро запихнул в вещевой мешок свои нехитрые пожитки, разбросанные по углам, потом затянул ремень и выбежал вон. Илона медленно продолжала спускаться по лестнице, и он нагнал ее как раз у витрины фотографий выпуска 1932 года. Она задумчиво смотрела на свою собственную фотографию.
– О чем вы думаете? – спросил он.
– Так, – сказала она тихо. – Хотела расчувствоваться – да не получается. Не трогает меня эта карточка. Будто на ней кто-то чужой. Идемте.
У самых дверей Файнхальс еще раз попросил Илону обождать и побежал в канцелярию за своим командировочным предписанием. Оттен уже ушел, не дождавшись его. Каптенармус удержал его за рукав.
– Смотрите не делайте глупостей, – сказал он. – Желаю удачи.
– Спасибо, – уже на бегу ответил Файнхальс. Илона ждала его на улице у подъезда. Он снова
взял ее под руку. Дождь перестал, но воздух был еще напоен влагой и каким-то приторным ароматом. Они пошли тихими переулками, почти параллельно главной улице, мимо низких домиков с чахлыми палисадниками.
– А как же вы сами не оказались в гетто? – спросил Файнхальс.
– Благодаря отцу. Он служил офицером в прошлую войну, был награжден высшими орденами и лишился обеих ног. Но вчера он отослал все свои ордена коменданту города, а заодно и свои протезы. Огромный коричневый пакет… Дальше я пойду одна, – закончила она неожиданно резко.
– Почему?
– Я не хочу, чтобы вас видели там.
– Я пойду следом.
– Не надо. Все равно кто-нибудь из наших увидит, и меня потом из дому пе выпустят.
– Вы вернетесь?
– Да, – твердо сказала она. – Обещаю вам.
– Поцелуйте меня, – сказал он вдруг.
Она покраснела и остановилась. Тихая улица была пустынна, они стояли у каменной ограды, с которой свисали полузасохшие ветви боярышника.
– К чему поцелуи? – еле слышно сказала она, грустно глядя на него. Ему казалось, что она вот-вот заплачет. – Я боюсь любви.
– Почему?
– Нет любви на свете. Любовь приходит лишь на миг.
– Судьба и свела нас на миг, Илона, – тихо ответил он.
Поставив на землю мешок, Файнхальс взял у нее из рук сверток и, прижав ее к себе, поцеловал сначала в шею, потом в волосы, около уха. Почувствовав на щеке ее губы, он прошептал ей на ухо: «Не уходи, уйдешь – не вернешься. Так всегда на войне. Останься!»
Илона покачала головой.
– Нельзя. Мама умрет от страха, если я не приду вовремя.
Она еще раз поцеловала его в щеку и, сама удивившись своей внезапной решимости, отвела его голову, склоненную на ее плечо, и поцеловала его в уголок рта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48