Вслед за стариком показался в дверном проеме могучий
парень с толстыми волосатыми руками. Лениво, но тоном, не
сулящим ничего хорошего, спросил, кто такие.
Симон лишь мельком глянул на него и, запыхтев, еще старательней
принялся распутывать узлы веревки. А Иуда, постаравшись принять
как можно более значительный вид, объявил, что так угодно
Господу.
- Какому такому Господу? - взвизгнул опомнившийся старик. - У
нас и Господь, и господин один - Никодим бен-Горион! Все здесь,
- размашисто очертил рукой круг, - принадлежит ему, а не
какому-то Господу!.. Что за Господь такой объявился, ради
которого надо воровать?!
У Иуды отлегло от сердца: знал, что влиятельный иерушалаимский
вельможа Никодим бен-Горион был тайным почитателем Равви и даже
многажды тайно встречался с ним, подолгу о чем-то беседуя.
- Не кощунствуй! - Иуда грозно нахмурился. - Все в мире, в том
числе и ты, и я, и твой хозяин, не говоря уж об этих двух
скотинках, принадлежат Господу нашему. - И многозначительно
добавил те слова, по которым кананиты отличали своих от чужих: -
Единственный владыка всего - Адонай!
Нет, слуги Никодимовы оказались непосвященными.
- Издеваешься надо мной?! - взвился старик и, коротко
оглянувшись на парня, мотнул головой в сторону Кананита. Парень
, не изменив сонного выражения широкого, круглого лица, вяло
качнулся вперед, собираясь направиться к Симону, но тот, круто
развернувшись, отпахнул пенулу, положил ладонь на рукоять
короткого меча, который, чтобы не заметно было, висел почти под
мышкой. Иуда, отскочив в сторону, выхватил из-под хламиды кривой
кинжал-сику, по названию которого единомышленники получили
прозвище "сикарии", а сам он - Сикариот.
Парень, раззявив от страха рот, попятился; старик, выпучив
глаза, прилип спиной к стене.
Симон, не отрывая от него холодных глаз, потянул за собой
ослицу; она, покорно глядя перед собой кроткими глазами и
старательно переступая тонкими ножками, доверчиво пошла за ним.
Иуда сунул в ножны кинжал, рывком распустил ремешок привязанного
к опояске кошеля. Поперебирал в нем монеты. Определив на ощупь
самую большую и толстую, вынул ее после недолгого колебания.
Подбросил в задумчивости на ладони: за этот святилищный,
священный сикль не то что ослицу - хорошего раба купить можно. А
оружия сколько!.. Подавив вздох сожаления, небрежно кинул монету
старику. Тот, проявив неожиданную прыть, ловко поймал ее одной
рукой, сразу же крепко зажав в кулаке.
- Вернешь, когда приведем назад твоего ишака! - предупредил Иуда
и, не оглядываясь, так как знал, теперь не поднимут шум, что у
них украли ослицу, поплелся в гору, к Равви.
Тот удивленно спросил, почему привели только ослицу, не взяв
осленка, - получалось не совсем по пророчеству Захарии.
Кананит, глядя в сторону, процедил сквозь зубы, что был уверен -
осленка приведет Иуда. А тот, все еще подсчитывая в уме, сколько
удалось бы купить оружия на святилищный сикль, а оттого
раздраженный, полюбопытствовал язвительно у Равви, как это,
интересно бы посмотреть, собирается он ехать одновременно и на
ослице, и на сыне ее подъяремном?
Равви вспыхнул, но через мгновенье улыбнулся, фыркнул: а в самом
деле, как?
Обрадованные, что он повеселел, назареи оживились, засуетились.
Иоанн Заведеев проворно сдернул с себя синий плащ-симлу и резво
набросил его на ослицу. За ним, опережая друг друга, поспешили
возложить на нее свои верхние одеяния и брат его Иаков, и
Нафанаил с Филиппом, и Фаддей, и Фома, и даже степенный бывший
мытарь Левий Матфей. А Симон Кифа, выхватив спрятанный под
плащом меч, тяжело подбежал к низенькой пальме-подростку и
принялся размашисто срубать ее длинные листья, отбрасывая их за
спину.
Иуда и Кананит подхватили с двух сторон Равви. Взметнув,
водрузили его на пышную груду пестрого тряпья, почти скрывшего
ослицу.
И, окружив Равви, ликующе взмахивая пальмовыми листьями, назареи
стали спускаться по белой пыльной тропе, под белым раскаленным
небом к Овчим воротам в пока еще далекой, отделенной Кедронской
долиной, но выглядевшей все равно грозно городской стене...
Иуда набрал полные легкие воздуха, отчего широкая грудь
вздыбилась. Задержал дыхание, пристально глядя перед собой.
Забыв, что находится в Храме, выплюнул далеко вперед изжеванную
в кашицу зубочистку - шип терновника. И с шумом выдохнул. Закрыл
глаза. Лицо окаменело, плотно сжатые губы отвердели.
...Вчера, когда Равви вышел из Храма, не возвестив людям о своем
явлении, никем не замеченный, неотличимый от прочих, вид у него
был подавленный.
- Горе, горе Иерушалаиму, - негромко и скорбно предрек он,
подойдя к Иуде. Не удивился, что тот еще здесь, что повел ослицу
к хозяину. Казалось, углубленный в свои думы, он вообще никого и
ничего не замечает. - Горе городу сему, горе народу его, -
повторил, обводя рассеянным взглядом бурливое, горластое,
бесцеремонное торжище вокруг себя. - Придут дни, когда враги
обложат тебя, Иерушалаим, и разорят тебя, и побьют детей твоих,
и не оставят камня на камне в тебе за то, что не признал
посланного к тебе Сына человеческого.
Раздосадованный, Иуда едко засмеялся.
- Как же люди признают и даже узнают тебя, если ты хочешь быть
ничтожней самого ничтожного? - спросил зло, резко, с прыжка,
усаживаясь на ослицу, отчего та шатнулась на подогнувшихся
ногах. - Мы возгласили тебя сыном Давидовым, Царем-Мессией, так
веди себя как царь! Люди признают только сильного, властного. О
таком Мессии мицвот говорит. Так будь сильным и властным!
Разгони, как хотел сделать три года назад, это сборище, - мотнул
головой в сторону рядов, облепивших Храм, - тогда все пойдут за
тобой, поверят...
И тут заметил, как сбоку, из-за опустившего глаза, чтобы не
осквернять взор видом женщин, фарисея с неимоверно большими
тефиллинами на лбу и левом запястье, хранящими изречения Торы,
вынырнуло внешне безучастное, но с любопытствующими глазками
лицо Ефтея, слуги первосвященника Каиафы. Оборвав себя на
полуслове, Иуда повелевающе указал взглядом Симону Кананиту в
сторону Ефтея.
Симон встрепенулся, кивнул, унылое лицо его оживилось. Он,
сжавшись, скользнул туда, где только что стоял исчезнувший
Ефтей.
Обеспокоенный Иуда, проводив глазами Кананита, дернул повод и не
сильно ткнул ослицу пятками в живот. Отъехал, лавируя в толпе.
Вспомнил, что забыл спросить, куда теперь отправятся назареи.
Вытянувшись, чтобы видеть Равви поверх голов, громко, перекрывая
галдеж вокруг, спросил:
- Где вас искать?
Хотел было уточнить: "В Вифании, у Прокаженного Симона?" Но
вовремя спохватился: кроме Ефтея здесь немало еще людей или
синедриона, или ромейцев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12
парень с толстыми волосатыми руками. Лениво, но тоном, не
сулящим ничего хорошего, спросил, кто такие.
Симон лишь мельком глянул на него и, запыхтев, еще старательней
принялся распутывать узлы веревки. А Иуда, постаравшись принять
как можно более значительный вид, объявил, что так угодно
Господу.
- Какому такому Господу? - взвизгнул опомнившийся старик. - У
нас и Господь, и господин один - Никодим бен-Горион! Все здесь,
- размашисто очертил рукой круг, - принадлежит ему, а не
какому-то Господу!.. Что за Господь такой объявился, ради
которого надо воровать?!
У Иуды отлегло от сердца: знал, что влиятельный иерушалаимский
вельможа Никодим бен-Горион был тайным почитателем Равви и даже
многажды тайно встречался с ним, подолгу о чем-то беседуя.
- Не кощунствуй! - Иуда грозно нахмурился. - Все в мире, в том
числе и ты, и я, и твой хозяин, не говоря уж об этих двух
скотинках, принадлежат Господу нашему. - И многозначительно
добавил те слова, по которым кананиты отличали своих от чужих: -
Единственный владыка всего - Адонай!
Нет, слуги Никодимовы оказались непосвященными.
- Издеваешься надо мной?! - взвился старик и, коротко
оглянувшись на парня, мотнул головой в сторону Кананита. Парень
, не изменив сонного выражения широкого, круглого лица, вяло
качнулся вперед, собираясь направиться к Симону, но тот, круто
развернувшись, отпахнул пенулу, положил ладонь на рукоять
короткого меча, который, чтобы не заметно было, висел почти под
мышкой. Иуда, отскочив в сторону, выхватил из-под хламиды кривой
кинжал-сику, по названию которого единомышленники получили
прозвище "сикарии", а сам он - Сикариот.
Парень, раззявив от страха рот, попятился; старик, выпучив
глаза, прилип спиной к стене.
Симон, не отрывая от него холодных глаз, потянул за собой
ослицу; она, покорно глядя перед собой кроткими глазами и
старательно переступая тонкими ножками, доверчиво пошла за ним.
Иуда сунул в ножны кинжал, рывком распустил ремешок привязанного
к опояске кошеля. Поперебирал в нем монеты. Определив на ощупь
самую большую и толстую, вынул ее после недолгого колебания.
Подбросил в задумчивости на ладони: за этот святилищный,
священный сикль не то что ослицу - хорошего раба купить можно. А
оружия сколько!.. Подавив вздох сожаления, небрежно кинул монету
старику. Тот, проявив неожиданную прыть, ловко поймал ее одной
рукой, сразу же крепко зажав в кулаке.
- Вернешь, когда приведем назад твоего ишака! - предупредил Иуда
и, не оглядываясь, так как знал, теперь не поднимут шум, что у
них украли ослицу, поплелся в гору, к Равви.
Тот удивленно спросил, почему привели только ослицу, не взяв
осленка, - получалось не совсем по пророчеству Захарии.
Кананит, глядя в сторону, процедил сквозь зубы, что был уверен -
осленка приведет Иуда. А тот, все еще подсчитывая в уме, сколько
удалось бы купить оружия на святилищный сикль, а оттого
раздраженный, полюбопытствовал язвительно у Равви, как это,
интересно бы посмотреть, собирается он ехать одновременно и на
ослице, и на сыне ее подъяремном?
Равви вспыхнул, но через мгновенье улыбнулся, фыркнул: а в самом
деле, как?
Обрадованные, что он повеселел, назареи оживились, засуетились.
Иоанн Заведеев проворно сдернул с себя синий плащ-симлу и резво
набросил его на ослицу. За ним, опережая друг друга, поспешили
возложить на нее свои верхние одеяния и брат его Иаков, и
Нафанаил с Филиппом, и Фаддей, и Фома, и даже степенный бывший
мытарь Левий Матфей. А Симон Кифа, выхватив спрятанный под
плащом меч, тяжело подбежал к низенькой пальме-подростку и
принялся размашисто срубать ее длинные листья, отбрасывая их за
спину.
Иуда и Кананит подхватили с двух сторон Равви. Взметнув,
водрузили его на пышную груду пестрого тряпья, почти скрывшего
ослицу.
И, окружив Равви, ликующе взмахивая пальмовыми листьями, назареи
стали спускаться по белой пыльной тропе, под белым раскаленным
небом к Овчим воротам в пока еще далекой, отделенной Кедронской
долиной, но выглядевшей все равно грозно городской стене...
Иуда набрал полные легкие воздуха, отчего широкая грудь
вздыбилась. Задержал дыхание, пристально глядя перед собой.
Забыв, что находится в Храме, выплюнул далеко вперед изжеванную
в кашицу зубочистку - шип терновника. И с шумом выдохнул. Закрыл
глаза. Лицо окаменело, плотно сжатые губы отвердели.
...Вчера, когда Равви вышел из Храма, не возвестив людям о своем
явлении, никем не замеченный, неотличимый от прочих, вид у него
был подавленный.
- Горе, горе Иерушалаиму, - негромко и скорбно предрек он,
подойдя к Иуде. Не удивился, что тот еще здесь, что повел ослицу
к хозяину. Казалось, углубленный в свои думы, он вообще никого и
ничего не замечает. - Горе городу сему, горе народу его, -
повторил, обводя рассеянным взглядом бурливое, горластое,
бесцеремонное торжище вокруг себя. - Придут дни, когда враги
обложат тебя, Иерушалаим, и разорят тебя, и побьют детей твоих,
и не оставят камня на камне в тебе за то, что не признал
посланного к тебе Сына человеческого.
Раздосадованный, Иуда едко засмеялся.
- Как же люди признают и даже узнают тебя, если ты хочешь быть
ничтожней самого ничтожного? - спросил зло, резко, с прыжка,
усаживаясь на ослицу, отчего та шатнулась на подогнувшихся
ногах. - Мы возгласили тебя сыном Давидовым, Царем-Мессией, так
веди себя как царь! Люди признают только сильного, властного. О
таком Мессии мицвот говорит. Так будь сильным и властным!
Разгони, как хотел сделать три года назад, это сборище, - мотнул
головой в сторону рядов, облепивших Храм, - тогда все пойдут за
тобой, поверят...
И тут заметил, как сбоку, из-за опустившего глаза, чтобы не
осквернять взор видом женщин, фарисея с неимоверно большими
тефиллинами на лбу и левом запястье, хранящими изречения Торы,
вынырнуло внешне безучастное, но с любопытствующими глазками
лицо Ефтея, слуги первосвященника Каиафы. Оборвав себя на
полуслове, Иуда повелевающе указал взглядом Симону Кананиту в
сторону Ефтея.
Симон встрепенулся, кивнул, унылое лицо его оживилось. Он,
сжавшись, скользнул туда, где только что стоял исчезнувший
Ефтей.
Обеспокоенный Иуда, проводив глазами Кананита, дернул повод и не
сильно ткнул ослицу пятками в живот. Отъехал, лавируя в толпе.
Вспомнил, что забыл спросить, куда теперь отправятся назареи.
Вытянувшись, чтобы видеть Равви поверх голов, громко, перекрывая
галдеж вокруг, спросил:
- Где вас искать?
Хотел было уточнить: "В Вифании, у Прокаженного Симона?" Но
вовремя спохватился: кроме Ефтея здесь немало еще людей или
синедриона, или ромейцев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12