Тот как стал у входа в спальню, так и проторчал там до конца обыска, глядя прямо перед собой остановившимся взглядом.
Немного оживился он только тогда, когда сотрудники угрозыска сняли обшивку старого дивана. Вытянув шею в их сторону, он дернулся, промычал что-то нечленораздельное и опять застыл в прежней позе.
Семка, посмотрев на диван, даже привстал от неожиданности: оперативники вытаскивали из пыльной утробы ширпотребовского чудища послевоенных пятилеток плотные перевязанные шпагатом пачки денег и выкладывали их на стол.
– Д-дела… – не удержался Заика. – Ну, ты и жох, Иона… Стоило мне к-копытить себе на н-новый срок, когда тут до п-пенсии хватило бы…
Лишь одна Басалыго из всей этой компании сохраняла присутствие духа.
Она причесалась, напудрилась, накрасила губы и теперь сидела с независимым видом, вызывающе постреливая глазами в сторону одного из понятных, рослого мужчины лет тридцати пяти с крепко сбитой спортивной фигурой…
Допросы проводил следователь прокуратуры, молодой парень в очках с очень толстыми линзами.
Это оказалось задачей многотрудной.
Хробак вообще не отвечал на вопросы – он будто онемел.
Басалыго несла околесицу, рассказывала скабрезные анекдоты, хихикала и строила следователю глазки.
А Семка хитрил: то заикался так, что разобрать его слова было почти невозможно, то ругался нехорошими словами, вспоминая всех святых.
Но улики были чересчур серьезными, и задержанным все же пришлось в конце концов дать правдивые показания.
Как и предполагали Дубравин с Белейко, тихий и незаметный, но пронырливый, как вьюн, Иона Хробак действительно был долгие годы наводчиком Чугунова.
При этом и ему немало перепадало от щедрот удачливого Семки, в конце допроса опять посетовавшего на свою судьбу: надо же, денежки Ионы были и впрямь под боком…
Квартиру Ольховской Чугунов обворовал тоже по указке Ионы Лукича.
Из-за нее у них вышел большой скандал.
Семка едва не избил Хробака за то, что на этот раз он дал маху – разжиться там было практически нечем, за исключением побрякушек из ларца.
А Хробак так и не поверил Заике, что у известной, всеми уважаемой актрисы не оказалось ничего стоящего.
На перстень с “Магистром” они вообще не обратили особого внимания, даже намеревались выбросить камень, посчитав за простую стекляшку. Им в голову не могло прийти, что это бриллиант таких размеров.
А оправу они хотели продать, как серебряный лом, не зная, что это белое золото.
Узнав об их намерениях, Дубравин только переглянулся с Белейко. И оба облегченно вздохнули…
Верным оказалось и умозаключение Дубравина, что поход Басалыго в скупку явился неожиданностью для осторожного Семки и был проделан втайне от него.
Прижимистой Алине надоело обхаживать за свой счет такого ненадежного хахаля, как она выразилась, который того и гляди сбежит, оставив ее при своих интересах.
Паспорт у Моторной она позаимствовала втихомолку, когда приносила ей очередную дефицитную обновку. А операцию с подменой фотографии проделал все тот же Иона Лукич.
Но когда зашел разговор о Новосад, Семка вначале удивился, затем стал бить себя в грудь и божиться, что впервые о ней слышит.
А потом, и вовсе разозлившись от обиды на настойчивого следователя, вообще отказался отвечать на вопросы.
По здравому рассуждению, Семка и впрямь вряд ли мог ее знать, с невольным огорчением подумал майор Дубравин. А это означало то, что версия об убийстве актрисы Чугуновым оказалась несостоятельной…
На следующий день Дубравин вызвал всех, у кого воровал Чугунов, для опознания найденных при обыске ценностей.
Среди владельцев похищенного была и Ольховская, а также Крутских, – его майор пригласил в качестве эксперта по “Магистру”.
Уникальный камень вполне заслуживал такого уважительного отношения…
Ольховская, не колеблясь, сразу указала на свои вещи.
А Модест Савватиевич при виде драгоценного камня первым делом горячо пожал руки оперативникам.
– Молодые люди, вы совершили благородное дело! История вас не забудет… Да-с…
Затем старый ювелир благоговейно взял двумя пальцами перстень и, прищелкивая языком от восхищения, поднес его ближе к свету.
– Великолепно, велико…
Модест Савватиевич вдруг запнулся.
Дубравин в недоумении увидел, как Крутских зашарил по карманам, не сводя глаз с перстня.
Затем он стремительно обернулся, протянул в их сторону свободную руку, и, нетерпеливо сжимая-разжимая пальцы, потребовал:
– Лупу! Ну что же вы стоите! Быстрее!
Модест Савватиевич, схватив сильную лупу в медной оправе, гордость Дубравина (он отыскал ее в антикварном магазине), и уставился на камень.
Крутских долго поворачивал перстень и так, и эдак. При этом его добродушное лицо грозно хмурилось.
Наконец Модест Савватиевич подошел к столу, сел, бережно положил лупу и сказал изменившимся голосом:
– Нехорошо, молодые люди… Нехорошо… Да-с…
– Что значит – нехорошо? – спросил Дубравин.
Он был не на шутку встревожен выражением лица старого ювелира.
– Обманывать нехорошо, – с осуждением сказал Крутских. – Что вы мне подсунули? Или вы думаете, что меня, опытного ювелира, можно провести, как мальчишку?
– О чем вы говорите, Модест Савватиевич!?
– Это же не “Магистр”! А то вы не знали…
Крутских окинул с ног до головы уничижающим взглядом стоящего ближе всех Дубравина.
– Как – не “Магистр”?! – в один голос воскликнули Дубравин и Белейко.
– Очень просто. Не “Магистр”. Да-с…
– Послушайте… – подступил к нему совершенно сбитый с толку Дубравин. – Вы ведь сами недавно определили, что это “Магистр”, уникальный бриллиант. Наконец, перстень по описанию – и вашему, кстати, – тот самый…
– Вы что, и впрямь ничего не знаете? – недоверчиво спросил Крутских.
– Чего не знаем?
– Ну да, тогда понятно… Прошу меня извинить… Да-с…
Крутских повертел перстень в руках и небрежно бросил на стол.
– Это подделка. Красивая, чистая, выполненная талантливым мастером, но подделка. Страз.
– Но, Модест Савватиевич, ответьте: это тот перстень, который вам приносила Ариадна Эрнестовна, или нет?
– Нет. Все выполнено искусно и настолько точно, что я диву даюсь. Схожесть поразительная. И все же – страз. А где подлинник?
Дубравин вопросительно посмотрел на побледневшую Ольховскую, которая не отрывала испуганных глаз от перстня.
Актриса заметила его взгляд. Сложив лодочкой руки на груди, она жалобно сказала:
– Честное слово! Честное слово… я об этом не имею ни малейшего понятия.
– Если бы я знал, где этот подлинник…
Нечеловеческая усталость вдруг охватила Дубравина, и он тяжело опустился на стул.
– Страз… Блин! – выругался он сквозь зубы. – Не было печали…
– Я догадываюсь, чья это работа…
Модест Савватиевич снова принялся рассматривать подделку через лупу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38