Который священен для каждого шотландца?
Дженет покачала головой. На подначивания Харриет лучше не отвечать – она поняла это за семь лет. Дженет было всего пятнадцать, когда она приехала в Англию. Родители ее умерли, жителей их деревни косила инфлюэнца. Люди стали уезжать оттуда еще до эпидемии; а после эпидемии Тарлоги стали населять одни призраки.
Дженет предоставили выбирать – стать компаньонкой Харриет или умереть с голоду на улице. Прошло несколько дней, и Дженет поняла, что сделала неправильный выбор.
Но все могло быть еще хуже. Ее обязанности не были обременительны. Она научилась пропускать мимо ушей большую часть недовольных высказываний Харриет, хотя ее манера гнусавить, произнося слова в нос, делала ее речь почти невыносимой. Иногда Дженет удавалось провести час-другой среди цветов, почитать книгу, тайком взятую из библиотеки сквайра Хэнсона. Если у нее нет никаких перспектив на будущее, Харриет в этом не виновата.
– Вы держитесь с моим братом высокомерно, – сказала Харриет на этот раз. Она говорила тихо, голос ее превратился в скрипучий шепот, который не был слышен Джереми, сидевшему с книгой в противоположном конце комнаты. Время от времени он поднимал голову и посылал Дженет приветливую улыбку.
– Полагаю, я была вполне любезна. Ваш брат задал мне вопрос. Я ответила на него.
Неужели характер передается от отца к ребенку? Не поэтому ли Харриет такая хмурая и кажется такой несчастной? Но если так, то почему Джереми не похож на отца?
Нет, это несправедливо. Родители Харриет вполне приятные люди. Сквайр Хэнсон человек шумный, он часто ухмыляется и чувствует себя лучше среди животных, чем среди людей. Мать Харриет, Луиза Хэнсон, прикована к постели и почти не занимается домом. Это приятная леди, имеющая привычку чихать в кружевной носовой платочек, она всегда держалась с Дженет мило, слегка рассеянно.
– Я видела, как вы улыбнулись ему, – сказала Харриет. – Как будто хотели пленить.
– Это была просто вежливая улыбка.
– Практикуйтесь в своих уловках на конюхе, Дженет. Или на лакеях. Иначе мне придется сообщить отцу о вашем необузданном поведении.
Необузданном? Дженет тайком улыбнулась. Она наклонила голову, чтобы улыбка не стала заметной и не выдала ее радости. «Ах, Харриет, если вы хотите узнать, что значит необузданность, загляните в мое сердце. Вот оно-то воистину необузданно».
Значит, Харриет что-то заметила. Правда, неприкрашенная и непритворная, состояла в том, что Дженет не хочет находиться здесь, в этом доме, быть вечной служанкой и знать, что ее жизнь проходит. Она хочет снова оказаться дома, в Тарлоги. Она хочет слышать густой смех отца и милый голос матери. Мать ее матери была англичанкой, и через бабку Дженет считалась родственницей Хэнсонов; из-за этого родства у нее теперь все-таки был дом. Но как же трудно притворяться, что тебе нравится быть англичанкой.
Всю жизнь ее приучали гордиться своим народом, находить в себе то, что есть общего с ним. Она была единственным ребенком в семье, ребенком, исполненным любопытства, как говорил ее отец. Вероятно, поэтому он разрешал ей находиться рядом с собой и изучить его ремесло не хуже любого подмастерья. Она привыкла говорить то, что думает, безудержно смеяться, видеть лучшую сторону жизни.
Снова стать такой – вот чего она хочет. Танцевать на вересковой пустоши, видеть восход солнца в горах. Слышать звуки гэльского языка, ощущать резкий запах торфяного дыма. Вот что значит быть необузданной.
За эти семь лет она превратила себя в другого человека. Дженет, которая жила с родителями в маленькой деревушке за Тейном, исчезла. Она едва помнила свой язык, почти забыла мелодии, которые напевала. Даже речь ее изменилась. Она разговаривала теперь скорее как англичанка, чем как шотландка.
Да, но в груди у нее бьется необузданное сердце.
– Вы что же, дуетесь, Дженет? Служанке это не пристало. Подайте мне рабочую корзинку, – сказала Харриет.
Дженет наклонилась, чтобы взять корзинку с вышиванием. Она молча поднесла ее Харриет и молча держала в руках, пока та выбирала нитки для будущего узора.
– Держите корзинку как следует, Дженет. У вас дрожат руки.
Дженет поставила тяжелую корзинку себе на колени.
– Мне не нравится оттенок синего, который вы выбрали. О чем вы только думали? – Харриет рылась в нитках. В обязанности Дженет входило каждый вечер приводить нитки в порядок, наматывать их на маленькие катушки. – Или вы надеетесь, что избавитесь от необходимости выполнять мои поручения, проявляя такой дурной вкус?
– Вы просили именно такой оттенок, Харриет. Цвет дельфиниума.
Харриет окинула ее взглядом и нахмурилась.
– Вы хотите сказать, что я ошибаюсь? Не могу поверить, что вы так глупы.
– Если вам не нравится выбранный мной оттенок, Харриет, – спокойно проговорила Дженет, – вам, вероятно, в другой раз придется самой сходить в деревню.
И тут же опустила глаза, испугавшись собственных слов. Во всем виновато полнолуние, да, полнолуние. Неужели она забыла свое место? Да, о да, забыла. Великолепно. В кои-то веки она сказала правду. Честность била ключом из каждой поры ее тела, удерживаемая только волей и благоразумием. Ее могут уволить за эти слова, несмотря на семейные узы. И где она тогда окажется? На дороге, и будущего у нее будет еще меньше, чем теперь.
– Извините меня, Харриет, – тихо сказала она.
– Вы, верно, больны, Дженет, если говорите такие глупости. Вот в чем дело, да? Позвоните миссис Томас, пусть она принесет вам дуврский порошок.
– Нет-нет, Харриет, – поспешно возразила Дженет. – Наверное, я просто устала. – Даже если бы она была больна, она стала бы это отрицать, лишь бы избежать приема порошков. От них бурчит в животе, а по ночам снятся немыслимо причудливые сны. Когда ее заставили принять их в последний раз, она проснулась, мокрая от пота. Тогда-то она и поклялась, что никогда больше не станет принимать эти порошки.
– С чего бы это вам устать? Вы сегодня не делали ничего важного. – Харриет улыбнулась так, что Дженет не стала напоминать ей, что она ходила в деревню и обратно, и не один раз, а дважды, просто потому что Харриет забыла сразу же сказать, что ей было нужно.
– Вероятно, вы правы, – сказала Дженет. – Я заболеваю.
– Как это неразумно с вашей стороны – заболевать и находиться в моем присутствии. Оставьте меня.
Дженет поставила корзину с вышиванием на пол рядом с Харриет и кивнула. Потом вышла, прежде чем Джереми успел пожелать ей спокойной ночи.
Но Дженет не легла в постель. Ночь еще только началась; луна еще только всходила; очарованию весеннего ветерка было трудно противиться. Мгновение было слишком ценным; свобода предоставлялась Дженет слишком редко, чтобы не воспользоваться ею.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
Дженет покачала головой. На подначивания Харриет лучше не отвечать – она поняла это за семь лет. Дженет было всего пятнадцать, когда она приехала в Англию. Родители ее умерли, жителей их деревни косила инфлюэнца. Люди стали уезжать оттуда еще до эпидемии; а после эпидемии Тарлоги стали населять одни призраки.
Дженет предоставили выбирать – стать компаньонкой Харриет или умереть с голоду на улице. Прошло несколько дней, и Дженет поняла, что сделала неправильный выбор.
Но все могло быть еще хуже. Ее обязанности не были обременительны. Она научилась пропускать мимо ушей большую часть недовольных высказываний Харриет, хотя ее манера гнусавить, произнося слова в нос, делала ее речь почти невыносимой. Иногда Дженет удавалось провести час-другой среди цветов, почитать книгу, тайком взятую из библиотеки сквайра Хэнсона. Если у нее нет никаких перспектив на будущее, Харриет в этом не виновата.
– Вы держитесь с моим братом высокомерно, – сказала Харриет на этот раз. Она говорила тихо, голос ее превратился в скрипучий шепот, который не был слышен Джереми, сидевшему с книгой в противоположном конце комнаты. Время от времени он поднимал голову и посылал Дженет приветливую улыбку.
– Полагаю, я была вполне любезна. Ваш брат задал мне вопрос. Я ответила на него.
Неужели характер передается от отца к ребенку? Не поэтому ли Харриет такая хмурая и кажется такой несчастной? Но если так, то почему Джереми не похож на отца?
Нет, это несправедливо. Родители Харриет вполне приятные люди. Сквайр Хэнсон человек шумный, он часто ухмыляется и чувствует себя лучше среди животных, чем среди людей. Мать Харриет, Луиза Хэнсон, прикована к постели и почти не занимается домом. Это приятная леди, имеющая привычку чихать в кружевной носовой платочек, она всегда держалась с Дженет мило, слегка рассеянно.
– Я видела, как вы улыбнулись ему, – сказала Харриет. – Как будто хотели пленить.
– Это была просто вежливая улыбка.
– Практикуйтесь в своих уловках на конюхе, Дженет. Или на лакеях. Иначе мне придется сообщить отцу о вашем необузданном поведении.
Необузданном? Дженет тайком улыбнулась. Она наклонила голову, чтобы улыбка не стала заметной и не выдала ее радости. «Ах, Харриет, если вы хотите узнать, что значит необузданность, загляните в мое сердце. Вот оно-то воистину необузданно».
Значит, Харриет что-то заметила. Правда, неприкрашенная и непритворная, состояла в том, что Дженет не хочет находиться здесь, в этом доме, быть вечной служанкой и знать, что ее жизнь проходит. Она хочет снова оказаться дома, в Тарлоги. Она хочет слышать густой смех отца и милый голос матери. Мать ее матери была англичанкой, и через бабку Дженет считалась родственницей Хэнсонов; из-за этого родства у нее теперь все-таки был дом. Но как же трудно притворяться, что тебе нравится быть англичанкой.
Всю жизнь ее приучали гордиться своим народом, находить в себе то, что есть общего с ним. Она была единственным ребенком в семье, ребенком, исполненным любопытства, как говорил ее отец. Вероятно, поэтому он разрешал ей находиться рядом с собой и изучить его ремесло не хуже любого подмастерья. Она привыкла говорить то, что думает, безудержно смеяться, видеть лучшую сторону жизни.
Снова стать такой – вот чего она хочет. Танцевать на вересковой пустоши, видеть восход солнца в горах. Слышать звуки гэльского языка, ощущать резкий запах торфяного дыма. Вот что значит быть необузданной.
За эти семь лет она превратила себя в другого человека. Дженет, которая жила с родителями в маленькой деревушке за Тейном, исчезла. Она едва помнила свой язык, почти забыла мелодии, которые напевала. Даже речь ее изменилась. Она разговаривала теперь скорее как англичанка, чем как шотландка.
Да, но в груди у нее бьется необузданное сердце.
– Вы что же, дуетесь, Дженет? Служанке это не пристало. Подайте мне рабочую корзинку, – сказала Харриет.
Дженет наклонилась, чтобы взять корзинку с вышиванием. Она молча поднесла ее Харриет и молча держала в руках, пока та выбирала нитки для будущего узора.
– Держите корзинку как следует, Дженет. У вас дрожат руки.
Дженет поставила тяжелую корзинку себе на колени.
– Мне не нравится оттенок синего, который вы выбрали. О чем вы только думали? – Харриет рылась в нитках. В обязанности Дженет входило каждый вечер приводить нитки в порядок, наматывать их на маленькие катушки. – Или вы надеетесь, что избавитесь от необходимости выполнять мои поручения, проявляя такой дурной вкус?
– Вы просили именно такой оттенок, Харриет. Цвет дельфиниума.
Харриет окинула ее взглядом и нахмурилась.
– Вы хотите сказать, что я ошибаюсь? Не могу поверить, что вы так глупы.
– Если вам не нравится выбранный мной оттенок, Харриет, – спокойно проговорила Дженет, – вам, вероятно, в другой раз придется самой сходить в деревню.
И тут же опустила глаза, испугавшись собственных слов. Во всем виновато полнолуние, да, полнолуние. Неужели она забыла свое место? Да, о да, забыла. Великолепно. В кои-то веки она сказала правду. Честность била ключом из каждой поры ее тела, удерживаемая только волей и благоразумием. Ее могут уволить за эти слова, несмотря на семейные узы. И где она тогда окажется? На дороге, и будущего у нее будет еще меньше, чем теперь.
– Извините меня, Харриет, – тихо сказала она.
– Вы, верно, больны, Дженет, если говорите такие глупости. Вот в чем дело, да? Позвоните миссис Томас, пусть она принесет вам дуврский порошок.
– Нет-нет, Харриет, – поспешно возразила Дженет. – Наверное, я просто устала. – Даже если бы она была больна, она стала бы это отрицать, лишь бы избежать приема порошков. От них бурчит в животе, а по ночам снятся немыслимо причудливые сны. Когда ее заставили принять их в последний раз, она проснулась, мокрая от пота. Тогда-то она и поклялась, что никогда больше не станет принимать эти порошки.
– С чего бы это вам устать? Вы сегодня не делали ничего важного. – Харриет улыбнулась так, что Дженет не стала напоминать ей, что она ходила в деревню и обратно, и не один раз, а дважды, просто потому что Харриет забыла сразу же сказать, что ей было нужно.
– Вероятно, вы правы, – сказала Дженет. – Я заболеваю.
– Как это неразумно с вашей стороны – заболевать и находиться в моем присутствии. Оставьте меня.
Дженет поставила корзину с вышиванием на пол рядом с Харриет и кивнула. Потом вышла, прежде чем Джереми успел пожелать ей спокойной ночи.
Но Дженет не легла в постель. Ночь еще только началась; луна еще только всходила; очарованию весеннего ветерка было трудно противиться. Мгновение было слишком ценным; свобода предоставлялась Дженет слишком редко, чтобы не воспользоваться ею.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21