— Полагаю, в последнее время вам вряд ли много приходилось ездить верхом, и это для вас утомительно.
Мадди подумала, что он просто сочувствует ей. А может, это всего лишь попытка прикрыться доброжелательностью?
— Со мной можете не считаться, — заявила она, глядя на дорогу. — Если вы намерены ехать дальше, я не стану жаловаться.
Ривлин словно не расслышал ее слов.
— Примерно в миле отсюда есть источник. Вода из него наполняет пруд, достаточно глубокий для того, чтобы вы могли в нем искупаться, если захотите.
Искупаться? Боже милосердный, искупаться, смыть с себя грязь…
Однако вспышка радости при мысли о такой перспективе очень быстро угасла — ее сменил страх, а потом гнев. Впрочем, опыт научил Мадди, что не следует проявлять открыто свои чувства, поэтому она лишь вежливо спросила:
— Это, вероятно, иносказательный и весьма изысканный способ дать мне понять, что вы находите меня крайне непрезентабельной спутницей?
— Непрезентабельной? — повторил он с широкой улыбкой, от которой в уголках его глаз образовались морщинки. — Не могу сказать, что когда-нибудь слышал такое словечко.
— Тогда позвольте изъясниться в выражениях, которые скорее всего вам уже знакомы. — Мадди с трудом сдерживала негодование. — Вы имели в виду, что от меня плохо пахнет?
Улыбку с его лица словно ветром сдуло.
— Я ничего подобного не говорил, — неловко произнес Ривлин. — И даже не намекал на это.
Мадди отвернулась, но Ривлин успел заметить, что в глазах у нее блеснули слезы. Плечи ее были гордо расправлены, она глядела прямо перед собой, крепко сжав маленькие кулаки. Он нахмурился и с удвоенным вниманием принялся смотреть между ушами своего Кабо на дорогу. Маделайн Мари Ратледж, без сомнения, была самой странной женщиной из встреченных им до сих пор. В какую-то минуту она готова взорваться, а в следующую — безропотно подчиняется ему. Открывая рот, чтобы заговорить, она может либо выдать хорошую порцию самого едкого сарказма, либо вполне благовоспитанно ответить на вопрос. Логически предсказать, тот или иной вариант невозможно.
Ривлин сомневался, что сама Мадди знает заранее, как она поступит в каждом конкретном случае, — как иначе можно объяснить, почему учительница из Айовы решилась на убийство? Она, вероятно, была не меньше потрясена происшедшим, чем тот сукин сын, которого она прикончила. Может, он остановился возле школы и пригласил ее пообедать, полагая, что проявляет сострадание к старой деве, ну и так далее, а она за проявленную им доброту убила его грифельной доской?
Впрочем, если говорить всерьез, он подозревал, что истина далека от придуманной им нелепой истории. Разумнее было бы предположить, что непредсказуемое поведение Мадди Ратледж — результат того, что происходило с ней после совершения убийства. Тюрьма меняет людей, и очень редко к лучшему, а на женщин заключение производит наиболее угнетающее действие.
Собственно говоря, его это не касается, напомнил себе Ривлин, он всего лишь представитель закона, который обязан доставить заключенную в суд, и не его обязанность понимать ее. Надо обращаться с ней по возможности терпеливо и доставить федеральным судебным властям в приличном состоянии. Пока ее непредсказуемость не расходится с его представлениями о служебном долге, пусть себе чудит как хочет.
И все же, признался он себе, когда впереди наконец показалось место, выбранное им для вечернего лагеря, в этой женщине есть что-то возбуждающее, и это что-то не имеет отношения к ее поведению. Впрочем, у него впереди двенадцать дней пути, и к концу его он наверняка сообразит, в чем дело; а пока ему надо ставить лагерь, готовить еду и устроить так, чтобы обидчивая мисс Ратледж согласилась хоть немного помыться.
Ривлин спрыгнул с седла и поднырнул под шею Кабо, намереваясь помочь узнице спешиться, но Мадди не дала ему такой возможности: выпростав правую ногу из стремени, она перекинула ее через седло и соскользнула вниз.
Ривлин не успел подхватить ее и поморщился, когда она рухнула в пыль рядом с лошадью.
— Хоть бы подождали день-другой с такой эквилибристикой, — проворчал он, помогая ей встать.
Мадди поспешила пошире расставить ноги, чтобы снова не упасть. Глаза ее уперлись Ривлину в грудь, потом она медленно подняла голову и внимательно поглядела на него.
Пульс Ривлина участился, когда он увидел прямо перед собой нежно-голубые глаза. Единственной преградой между его руками и ее кожей была надетая на Мадди рубашка. Что, если он сейчас проведет ладонями по ее плечам, наклонится и поцелует ее?
Неожиданно Мадди моргнула и прерывисто вздохнула.
— Спасибо. — Ее шепот был таким тихим, что Ривлин с трудом его расслышал. — А теперь отпустите меня.
Отчего-то мягко высказанная просьба произвела на Ривлина впечатление вылитого на голову ведра ледяной воды. Он тотчас отступил, но заговорил не сразу, так как на некоторое время лишился дара речи.
— Вы посидите, пока я расседлаю лошадей и оборудую лагерь. — Голос его постепенно окреп. — Потом мы посмотрим, что там за пруд, если вы надумаете искупаться.
Мадди кивнула и направилась к растущим неподалеку тополям, чтобы укрыться в тени. Она была совершенно измотана после двух часов верховой езды — на ней явно сказывалось пребывание в тюремной камере. Поездка будет для нее очень тяжелой, подумал Ривлин, но это в определенной мере облегчало его задачу: в таком состоянии заключенной вряд ли хватит сил для побега.
Работая, Ривлин остро чувствовал на себе ее взгляд. Мадди ничего не говорила, почти не шевелилась, и он невольно подумал о том, многие ли женщины могли бы научить себя самодисциплине, необходимой для долгой отсидки. Пожалуй, нет.
— Вы всегда такая молчаливая?
Она помедлила с ответом, облизнула губы и только после этого заговорила:
— Не думаю, что я многое могла бы сказать вам.
— Возможно. Но нам придется провести вместе пару недель, и каждый день покажется вдвое длиннее, чем он есть на самом деле, если мы все время будем молчать.
Мадди пожала плечами.
— На тополях еще полно листьев. Какой поздний в этом году листопад!..
Ривлин усмехнулся. Ему ничего не оставалось, как только внести свою лепту в пустую болтовню, обычную для гостиных.
— На моей памяти это самое жаркое и долгое лето.
— Вот бы вам провести его взаперти на чердаке с крохотными окошками. Это все равно что пробыть целый год в аду.
Ему вроде бы не с чего было чувствовать боль и сожаление по поводу ее тяжких испытаний, тем не менее Ривлин испытал и то и другое.
— К счастью, лето уже при последнем издыхании, — произнес он как бы в утешение. — Ночи стали прохладными, скоро их примеру последуют и дни.
— Вы полагаете, зима будет суровой? Господи, ну чего ради он затеял этот мучительный обмен любезностями?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
Мадди подумала, что он просто сочувствует ей. А может, это всего лишь попытка прикрыться доброжелательностью?
— Со мной можете не считаться, — заявила она, глядя на дорогу. — Если вы намерены ехать дальше, я не стану жаловаться.
Ривлин словно не расслышал ее слов.
— Примерно в миле отсюда есть источник. Вода из него наполняет пруд, достаточно глубокий для того, чтобы вы могли в нем искупаться, если захотите.
Искупаться? Боже милосердный, искупаться, смыть с себя грязь…
Однако вспышка радости при мысли о такой перспективе очень быстро угасла — ее сменил страх, а потом гнев. Впрочем, опыт научил Мадди, что не следует проявлять открыто свои чувства, поэтому она лишь вежливо спросила:
— Это, вероятно, иносказательный и весьма изысканный способ дать мне понять, что вы находите меня крайне непрезентабельной спутницей?
— Непрезентабельной? — повторил он с широкой улыбкой, от которой в уголках его глаз образовались морщинки. — Не могу сказать, что когда-нибудь слышал такое словечко.
— Тогда позвольте изъясниться в выражениях, которые скорее всего вам уже знакомы. — Мадди с трудом сдерживала негодование. — Вы имели в виду, что от меня плохо пахнет?
Улыбку с его лица словно ветром сдуло.
— Я ничего подобного не говорил, — неловко произнес Ривлин. — И даже не намекал на это.
Мадди отвернулась, но Ривлин успел заметить, что в глазах у нее блеснули слезы. Плечи ее были гордо расправлены, она глядела прямо перед собой, крепко сжав маленькие кулаки. Он нахмурился и с удвоенным вниманием принялся смотреть между ушами своего Кабо на дорогу. Маделайн Мари Ратледж, без сомнения, была самой странной женщиной из встреченных им до сих пор. В какую-то минуту она готова взорваться, а в следующую — безропотно подчиняется ему. Открывая рот, чтобы заговорить, она может либо выдать хорошую порцию самого едкого сарказма, либо вполне благовоспитанно ответить на вопрос. Логически предсказать, тот или иной вариант невозможно.
Ривлин сомневался, что сама Мадди знает заранее, как она поступит в каждом конкретном случае, — как иначе можно объяснить, почему учительница из Айовы решилась на убийство? Она, вероятно, была не меньше потрясена происшедшим, чем тот сукин сын, которого она прикончила. Может, он остановился возле школы и пригласил ее пообедать, полагая, что проявляет сострадание к старой деве, ну и так далее, а она за проявленную им доброту убила его грифельной доской?
Впрочем, если говорить всерьез, он подозревал, что истина далека от придуманной им нелепой истории. Разумнее было бы предположить, что непредсказуемое поведение Мадди Ратледж — результат того, что происходило с ней после совершения убийства. Тюрьма меняет людей, и очень редко к лучшему, а на женщин заключение производит наиболее угнетающее действие.
Собственно говоря, его это не касается, напомнил себе Ривлин, он всего лишь представитель закона, который обязан доставить заключенную в суд, и не его обязанность понимать ее. Надо обращаться с ней по возможности терпеливо и доставить федеральным судебным властям в приличном состоянии. Пока ее непредсказуемость не расходится с его представлениями о служебном долге, пусть себе чудит как хочет.
И все же, признался он себе, когда впереди наконец показалось место, выбранное им для вечернего лагеря, в этой женщине есть что-то возбуждающее, и это что-то не имеет отношения к ее поведению. Впрочем, у него впереди двенадцать дней пути, и к концу его он наверняка сообразит, в чем дело; а пока ему надо ставить лагерь, готовить еду и устроить так, чтобы обидчивая мисс Ратледж согласилась хоть немного помыться.
Ривлин спрыгнул с седла и поднырнул под шею Кабо, намереваясь помочь узнице спешиться, но Мадди не дала ему такой возможности: выпростав правую ногу из стремени, она перекинула ее через седло и соскользнула вниз.
Ривлин не успел подхватить ее и поморщился, когда она рухнула в пыль рядом с лошадью.
— Хоть бы подождали день-другой с такой эквилибристикой, — проворчал он, помогая ей встать.
Мадди поспешила пошире расставить ноги, чтобы снова не упасть. Глаза ее уперлись Ривлину в грудь, потом она медленно подняла голову и внимательно поглядела на него.
Пульс Ривлина участился, когда он увидел прямо перед собой нежно-голубые глаза. Единственной преградой между его руками и ее кожей была надетая на Мадди рубашка. Что, если он сейчас проведет ладонями по ее плечам, наклонится и поцелует ее?
Неожиданно Мадди моргнула и прерывисто вздохнула.
— Спасибо. — Ее шепот был таким тихим, что Ривлин с трудом его расслышал. — А теперь отпустите меня.
Отчего-то мягко высказанная просьба произвела на Ривлина впечатление вылитого на голову ведра ледяной воды. Он тотчас отступил, но заговорил не сразу, так как на некоторое время лишился дара речи.
— Вы посидите, пока я расседлаю лошадей и оборудую лагерь. — Голос его постепенно окреп. — Потом мы посмотрим, что там за пруд, если вы надумаете искупаться.
Мадди кивнула и направилась к растущим неподалеку тополям, чтобы укрыться в тени. Она была совершенно измотана после двух часов верховой езды — на ней явно сказывалось пребывание в тюремной камере. Поездка будет для нее очень тяжелой, подумал Ривлин, но это в определенной мере облегчало его задачу: в таком состоянии заключенной вряд ли хватит сил для побега.
Работая, Ривлин остро чувствовал на себе ее взгляд. Мадди ничего не говорила, почти не шевелилась, и он невольно подумал о том, многие ли женщины могли бы научить себя самодисциплине, необходимой для долгой отсидки. Пожалуй, нет.
— Вы всегда такая молчаливая?
Она помедлила с ответом, облизнула губы и только после этого заговорила:
— Не думаю, что я многое могла бы сказать вам.
— Возможно. Но нам придется провести вместе пару недель, и каждый день покажется вдвое длиннее, чем он есть на самом деле, если мы все время будем молчать.
Мадди пожала плечами.
— На тополях еще полно листьев. Какой поздний в этом году листопад!..
Ривлин усмехнулся. Ему ничего не оставалось, как только внести свою лепту в пустую болтовню, обычную для гостиных.
— На моей памяти это самое жаркое и долгое лето.
— Вот бы вам провести его взаперти на чердаке с крохотными окошками. Это все равно что пробыть целый год в аду.
Ему вроде бы не с чего было чувствовать боль и сожаление по поводу ее тяжких испытаний, тем не менее Ривлин испытал и то и другое.
— К счастью, лето уже при последнем издыхании, — произнес он как бы в утешение. — Ночи стали прохладными, скоро их примеру последуют и дни.
— Вы полагаете, зима будет суровой? Господи, ну чего ради он затеял этот мучительный обмен любезностями?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75