Взгляд Сэнтина пронзил Жанну словно раскаленный клинок. — Если ты станешь задумываться об аборте, то напрасно. Я этого не допущу. И любой шаг в этом направлении может еще сильнее ограничить твою драгоценную свободу. Подумай как следует, Жанна, не лучше ли сдаться сейчас и позволить мне позаботиться о тебе?
— Ты ведь считаешь себя беспринципным, неразборчивым в средствах человеком, который умеет добиваться своего любыми средствами, так ведь? — осведомилась Жанна и поглядела на него широко раскрытыми от боли и недоумения глазами.
— Не надо на меня так смотреть! — выпалил в ответ Сэнтин. — Да, черт возьми, я умею быть безжалостным, но я не хотел поступать жестоко с тобой. Я хотел быть ласковым, нежным…
— Но твое намерение исчезло так же быстро, как и появилось, — закончила за него Жанна, и голос ее прозвучал тускло, словно она смертельно устала.
— Нет… Я думаю — нет, — неуверенно ответил Сэнтин, и его лицо также отразило крайнюю степень усталости. — Возможно, мне просто следовало начать с чего-то менее значительного, но… Я не отпущу тебя. И постарайся привыкнуть к этой мысли. Так или иначе, ты будешь принадлежать мне!
Жанна покачала головой.
— Нет, Раф, нет!
Сэнтин шагнул вперед и, отворив перед нею отделанную латунью дверь, отступил в сторону, давая ей пройти.
— Да, Жанна, — твердо сказал он. — Определенно, да…
7
По подушке дрожал голубоватый отсвет цифрового табло стоящих на ночном столике электронных часов. От этого темнота в комнате казалась не такой плотной и чуть-чуть голубоватой, но до рассвета было еще далеко. Жанне незачем было смотреть на часы — она и так знала, что сейчас только начало четвертого утра.
Легла она в десять. С тех пор Жанна ни разу не поглядела на часы, но мерцающие цифры были как будто выгравированы у нее на внутренней поверхности век. О том, чтобы заснуть, не могло быть и речи, и она беспокойно вертелась с боку на бок, чувствуя себя особенно одинокой в огромной двуспальной кровати. Со времени болезненного и неприятного для обоих разговора у фонтана прошло четыре дня. За все это время Раф ни разу не разделил с нею это ложе и не позвал ее в свою спальню. Как ни странно, но Жанне показалось, что он полагает это неудобным. Собственно говоря, она почти не видела его и днем…
В тот самый первый день после их размолвки («Какой размолвки?» — тут же перебила себя Жанна. Ведь они же не ссорились!) он покинул ее сразу после ужина и уединился с Доусоном в библиотеке. Жанна не знала даже, где он спит и спит ли вообще, так как за прошедшие четверо суток он почти не выходил из библиотеки. Изредка она видела Доусона, который спешил в свой кабинет, чтобы взять оттуда папку с необходимыми документами, но поговорить им не удавалось. Ей, однако, показалось, что Пэт выглядит изможденным и усталым. Очевидно, Раф был исполнен решимости довести себя и Доусона до изнеможения, но Жанна не видела в этом никакого смысла.
Она недоумевала, почему после всех угроз, которые Сэнтин произнес во время их разговора, он неожиданно оставил все попытки уговорить ее. Ей было не понятно, почему он избегает ее и почему решил загнать себя работой до полусмерти. Жанна знала, что должна испытывать благодарность к нему за то, что он отказался от своего плана и перестал давить на нее, однако вместо этого она чувствовала странное беспокойство. Когда же она вспоминала выражение боли, появлявшееся на лице Сэнтина в ответ на каждое ее «нет», ее пронзало острое чувство вины и раскаяния.
Напрасно она уговаривала себя, что все происходящее весьма характерно для Сэнтина и что именно так он и должен был поступить — ничто не помогало. Вот и сейчас она думала о том же, лежа без сна на шелковых простынях, но беспокойство не проходило. И чем сильнее досадовала она на то, что Сэнтин не может не проявлять свое непредсказуемое упрямство, тем чаще Жанна вспоминала о его недавней болезни, которая должна была быть по-настоящему серьезной, чтобы уложить в постель такого сильного и волевого человека, как он. И вот теперь Сэнтин снова вернулся к напряженной работе, к изматывающим ночным бдениям, способным свалить с ног даже здорового человека, а ведь рекомендованный Сэнтину врачами период реабилитации еще не закончился. Если Доусон выглядит таким усталым и изможденным, то каково же приходится Рафу? Нет, если так будет продолжаться и дальше, то этот упрямец снова угодит в больницу.
Жанна вся похолодела, стоило ей представить себе Рафа лежащим под стерильно белой больничной простыней. Слабого, больного, беспомощно-раздраженного… Сердце ее сжалось от жалости. Не имело никакого значения, что Сэнтин скорее всего заслуживал того, что с ним случилось или случится. Картина, которую она себе нарисовала, заставляла Жанну чувствовать себя больной. Это ощущение было почти физическим, и на лбу ее проступила липкая испарина.
«Почему никто не остановит его? — в панике подумала она. — Почему никто не предупредит, что в его положении напрягаться опасно? Тот же Пэт Доусон должен хорошо представлять себе, чем может кончиться для Рафа работа без сна и отдыха… Так почему же он не скажет ему, что болезнь может вернуться и что только идиот может так рисковать своим здоровьем?»
При мысли об этом Жанна досадливо прикусила губу. Неужели она действительно так наивна и глупа, что всерьез рассчитывает на Доусона? Во всем, что касалось бизнеса, этот последний не мог быть полноценной заменой даже ослабленному болезнью Сэнтину. Он и сам прекрасно понимал это и никогда не забывал, кто из них босс, а кто — секретарь. Если Пэт попытается вмешаться, Сэнтин либо уничтожит его при помощи своего острого как бритва языка, либо просто сотрет в порошок, воспользовавшись своей властью и могуществом. Нет, не стоит и рассчитывать, что Доусон придет к ней на помощь.
К ней на помощь? Да о чем она только думает? Здоровье и благополучие миллиардера Рафа Александра Сэнтина не должно ее волновать. Какое ей, в конце концов, дело — пусть доводит себя до больничной койки, если ему так хочется. Но если она не возьмет на себя ответственность за его здоровье, тогда кто же?
Страх и — что греха таить! — неприязнь, которые Сэнтин сознательно воспитывал в окружающих, сделали его уязвимым для его собственной железной воли и решимости. Он всегда был один, и Жанна, только сейчас поняв всю глубину этого добровольно избранного одиночества, почувствовала, как от жалости сжалось ее сердце.
Она старательно заморгала, чтобы загнать обратно слезы, которые выступили на глазах помимо ее воли, и глубоко вздохнула, стараясь избавиться от спазмов в горле. Пусть трусы молчат, ожидая, пока он умрет… нет, пока он сам убьет себя работой. Она же не может и не будет мириться с этим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64