Чудеснейший человек Гавриил-то
наш Степанович... Мухи не обидит! Мухи!
Но вошедший на звонок человек в зеленых петлицах
выразился так:
- Гавриил Степанович еще не прибыли в театр.
- А не прибыл, так прибудет, - радостно, как и раньше,
отозвался Княжевич, - не пройдет и получасу, как прибудет! А вы, пока
суд да дело, погуляйте по театру, полюбуйтесь, повеселитесь, попейте
чаю в буфете да бутербродов-то, бутербродов-то не жалейте, не
обижайте нашего буфетчика Ермолая Ивановича!
И я пошел гулять по театру. Хождение по сукну доставляло мне
физическое удовольствие, и еще радовала таинственная полутьма повсюду
и тишина.
В полутьме я сделал еще одно знакомство. Человек моих
примерно лет, худой, высокий, подошел ко мне и назвал себя:
- Петр Бомбардов.
Бомбардов был актером Независимого Театра, сказал, что слышал
мою пьесу и что, по его мнению, это хорошая пьеса.
С первого же момента я почему-то подружился с Бомбардовым. Он
произвел на меня впечатление очень умного, наблюдательного
человека.
- Не хотите ли посмотреть нашу галерею портретов в
фойе? - спросил вежливо Бомбардов.
Я поблагодарил его за предложение, и мы вошли в громадное
фойе, также устланное серым сукном. Простенки фойе в несколько рядов
были увешаны портретами и увеличенными фотографиями в золоченых
овальных рамах.
Из первой рамы на нас глянула писанная маслом женщина лет
тридцати, с экстатическими глазами, во взбитой крутой челке,
декольтированная.
- Сара Бернар, - объяснил Бомбардов.
Рядом с прославленной актрисой в раме помещалось
фотографическое изображение человека с усами.
- Севастьянов Андрей Пахомович,
заведующий осветительными приборами театра, - вежливо сказал
Бомбардов.
Соседа Севастьянова я узнал сам, это был Мольер.
За Мольером помещалась дама в крошечной, набок надетой шляпке
блюдечком, в косынке, застегнутой стрелой на груди, и с кружевным
платочком, который дама держала в руке, оттопырив
мизинец.
- Людмила Сильвестровна Пряхина, артистка нашего
театра, - сказал Бомбардов, причем какой-то огонек сверкнул у него в
глазах. Но, покосившись на меня, Бомбардов ничего не
прибавил.
- Виноват, а это кто же? - удивился я, глядя на жесткое лицо
человека с лавровыми листьями в кудрявой голове. Человек был в тоге и
в руке держал пятиструнную лиру.
- Император Нерон, - сказал Бомбардов, и опять глаз его
сверкнул и погас.
- А почему?..
- По приказу Ивана Васильевича, - сказал Бомбардов, сохраняя
неподвижность лица. - Нерон был певец и артист.
- Так, так, так.
За Нероном помещался Грибоедов, за Грибоедовым - Шекспир в
отложном крахмальном воротничке, за ним - неизвестный, оказавшийся
Плисовым, заведующим поворотным кругом в театре в течение сорока
лет.
Далее шли Живокини, Гольдони, Бомарше, Стасов, Щепкин. А потом
из рамы глянул на меня лихо заломленный уланский кивер, под ним
барское лицо, нафиксатуаренные усы, генеральские кавалерийские
эполеты, красный лацкан, лядунка.
- Покойный генерал-майор Клавдий Александрович
Комаровский-Эшаппар де Бионкур, командир лейб-гвардии уланского его
величества полка. - И тут же, видя мой интерес, Бомбардов
рассказал:
- История его совершенно необыкновенная. Как-то приехал он на
два дня из Питера в Москву, пообедал у Тестова, а вечером попал в наш
театр. Ну, натурально, сел в первом ряду, смотрит... Не помню, какую
пьесу играли, но очевидцы рассказывали, что во время картины, где был
изображен лес, с генералом что-то сделалось. Лес в закате, птицы
перед сном засвистели, за сценой благовест к вечерне в селенье
дальнем... Смотрят, генерал сидит и батистовым платком утирает
глаза.
После спектакля пошел в кабинет
к Аристарху Платоновичу. Капельдинер потом рассказывал, что, входя в
кабинет, генерал сказал глухо и страшно: "Научите, что
делать?!"
Ну, тут они затворились с Аристархом Платоновичем...
- Виноват, а кто это Аристарх Платонович? - спросил я.
Бомбардов удивленно поглядел на меня, но стер удивление с
лица тотчас же и объяснил:
- Во главе нашего театра стоят двое директоров - Иван
Васильевич и Аристарх Платонович. Вы, простите, не москвич?
- Нет, я - нет... Продолжайте, пожалуйста.
- ...заперлись, и о чем говорили, неизвестно, но известно,
что ночью же генерал послал в Петербург телеграмму такого содержания:
"Петербург. Его величеству. Почувствовав призвание быть актером
вашего величества Независимого Театра, всеподданнейше прошу об
отставке. Комаровский-Бионкур".
Я ахнул и спросил:
- И что же было?!
- Компот такой получился, что просто прелесть, - ответил
Бомбардов. - Александру Третьему телеграмму подали в два часа ночи.
Специально разбудили. Тот в одном белье, борода, крестик... говорит:
"Давайте сюда! Что там с моим Эшаппаром?" Прочитал и две минуты не
мог ничего сказать, только побагровел и сопел, потом говорит: "Дайте
карандаш!" - и тут же начертал резолюцию на телеграмме: "Чтоб духу его
в Петербурге не было. Александр". И лег спать.
А генерал на другой день в визитке, в брюках пришел прямо на
репетицию.
Резолюцию покрыли лаком, а после революции телеграмму
передали в театр. Вы можете видеть ее в нашем музее редкостей.
- Какие же роли он играл? - спросил я.
- Царей, полководцев и камердинеров в богатых домах, - ответил
Бомбардов, - у нас, знаете ли, все больше насчет Островского, купцы
там... А потом долго играли "Власть тьмы"... Ну, натурально, манеры у
нас, сами понимаете... А он все насквозь знал, даме ли платок, налить
ли вина, по-французски говорил идеально, лучше французов... И была у
него еще страсть: до ужаса любил изображать птиц за сценой. Когда шли
пьесы, где действие
весной в деревне, он всегда сидел в кулисах на стремянке и свистел
соловьем. Вот какая странная история!
- Нет! Я не согласен с вами! - воскликнул я горячо. - У вас так
хорошо в театре, что, будь я на месте генерала, я поступил бы точно
так же...
- Каратыгин, Тальони, - перечислял Бомбардов, ведя меня от
портрета к портрету, - Екатерина Вторая, Карузо, Феофан Прокопович,
Игорь Северянин, Баттистини, Эврипид, заведующая женским пошивочным
цехом Бобылева.
Но тут беззвучной рысью вбежал в фойе один из тех, что были в
зеленых петлицах, и шепотом доложил, что Гавриил Степанович в театр
прибыли. Бомбардов прервал себя на полуслове, крепко пожал мне руку,
причем произнес загадочные слова тихо:
- Будьте тверды... - И его размыло где-то в полумраке.
Я же двинулся вслед за человеком в петлицах, который иноходью
шел впереди меня, изредка подманивая меня пальцем и улыбаясь
болезненной улыбкой.
На стенах широкого коридора, по которому двигались мы, через
каждые десять шагов встречались огненные электрические надписи:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43