Она надела маленькие золотые сережки в форме ракушек и золотую брошь в виде морского конька, нейлоновые чулки и очень открытые туфли на высоких каблуках.
Я встал.
— Ух ты! — сказал я. — Вы делаете мне честь.
Она ответила мне церемонным реверансом:
— Ну что вы, благодарю вас.
— Вы слишком хороши, чтобы красоваться так перед деревенщиной. Почему бы нам не поехать ужинать в Майами-Бич?
Она улыбнулась:
— Ни за что на свете. Хотя бы потому, что придется проехать тысячу миль, а я умираю от голода.
— Ну что же, зато мы сможем позавтракать перед возвращением.
Ее серые глаза остались холодными, хотя в них и промелькнули искорки смеха.
— Скажите мне, Билл, — вы предложили это от души или так нужно для вашего расследования?
— Вы сами понимаете, что это не совсем уместный вопрос, — ответил я. — Мое предложение было совершенно искренним и шло из самой глубины моего сердца. Может быть, оно было напрасным, но… Назовите это жестом с моей стороны. Сочтите это актом поклонения искусству.
Она с облегчением рассмеялась, мы вышли и направились к машине, наслаждаясь своей беспечностью, поскольку успели выпить по два мартини. С тех пор как я здесь оказался, это был первый по-настоящему приятный момент, когда я не чувствовал в ее поведении никакой напряженности или неловкости.
Однако продлилось это недолго. Я поставил машину в переулке за углом от ресторана, и мы пошли, как будто окруженные коридором молчания, чувствуя на себе недружелюбные и откровенно злобные взгляды.
Когда мы вошли внутрь, на нас устремилось множество глаз, но тут же все отвернулись. Никто не заговорил с ней. Мы нашли свободный столик в глубине зала и сели. Она постаралась улыбнуться.
Я потянулся через стол и взял ее за руку:
— Не обращайте внимания. — Потом я догадался, какую сморозил чушь. Вот уже семь месяцев она несла свой крест в полном одиночестве и не нуждалась в моих дурацких утешениях. — Хотел бы я иметь такое же самообладание.
Она покачала головой:
— Не смейте жалеть меня. Давайте выпьем мартини.
Мы выпили мартини и стали разглядывать отполированные воловьи рога, укрепленные на стене над нашими головами, недоумевая, почему их никогда не называют бычьими, коровьими или бизоньими. Может быть, их ценность определяется в зависимости от пола?
— Что такое буйволы? — спросила она.
— Больше, чем один буйвол.
Она сморщила нос:
— Пусть так, но что это такое? Есть разница между ними и быками?
— Практически никакой… По крайней мере, с фрейдистской точки зрения. Я думаю, все дело в их занятии. Если они работают, то называются буйволами.
Она поставила на стол локти и посмотрела на меня с насмешливым восхищением:
— Вы знаете массу удивительных вещей.
— О, в моей голове хранится куча еще более бесполезной информации. Если вспомню — обязательно поделюсь с вами.
У нас снова поднялось настроение, и обед прошел отлично. Она рассказала мне о себе. Ее отец был капитаном авиации в те дни, когда еще использовались летающие кастрюли, а потом служил на «ДС-4». Она прожила в Майами год, до того как поступила на курсы медсестер. Однажды она была помолвлена с парнем, который уехал в Корею, а после того, как прождала его два года, поняла, что на самом деле не хочет за него выходить. Ей нравилось работать в медицинской лаборатории больше, чем быть медсестрой, но учиться на врача ей не хотелось, даже если бы представилась такая возможность. Не хочет ли она снова вернуться в Майами, когда мы поставим мотель на ноги и сможем его продать? Она сказала, что да, но в результате между нами снова воцарилась неловкость, и мы умолкли.
Я заплатил по счету, мы вышли на улицу и снова прошли сквозь строй глаз, которые уставились на нас, как шляпки гвоздей, вбитые в окружавшую нас стену молчания. Но на этот раз тишина была нарушена. На углу, где нам нужно было свернуть, прислонившись к стене, стояли двое. Мы как раз проходили мимо, когда один из них сказал достаточно громко, чтобы не сомневаться, что мы его услышим:
— Думаю, у него кишка тонка.
В мгновенном порыве ослепившей меня ярости я повернулся и посмотрел на них, но тут же — она даже не успела потянуть меня за рукав — вспомнил о своем долге. Мы прошли мимо, и когда отошли ярдов десять, она прошептала:
— Спасибо, Билл.
— Я уже говорил вам, что завидую вашему самообладанию. Я не умею держать себя в руках.
Открывая перед ней дверцу машины, я оглянулся и увидел странную картину. Тот здоровенный коп, Колхаун, стоял на углу перед этими двумя. Было слишком далеко, чтобы я мог расслышать слова, но вид у него был как у сержанта, отчитывающего новобранцев. Потом он взял одного из них за рубашку и оторвал от стены, как криво приклеенную афишу. Когда он отпустил его, оба перешли на другую сторону улицы и исчезли.
Я обратил ее внимание на это происшествие. Она кивнула:
— Я знаю. Он часто так делает.
Я вспомнил свой первый день, когда чуть не подрался с Фрэнки:
— Но ведь…
— Да. Он всегда смотрит на меня так, как будто не видит. Но таких вещей он никому не позволяет.
Он странный человек, Билл. Я никогда не смогу его понять.
Я свернул направо, на Спрингер, и направился к мотелю. Мы как раз проезжали последний светофор, когда я услышал, как она ахнула:
— Билл, там этот человек!
Я бросил взгляд в том направлении, которое она указывала. Там было довольно много народу.
— Тот, что в белой рубашке! С закатанными рукавами!
Тогда я его увидел, но мы уже выехали на перекресток, и мне пришлось проехать дальше. Он шел в противоположном направлении, нам навстречу. На следующем углу я повернул налево, описал восьмерку вокруг квартала и вернулся обратно. Мы проехали всю Спрингер до самой реки, но его нигде не было видно. Я несколько раз сворачивал в переулки, но тоже безуспешно.
— Вы уверены, что это был он? — Я видел его мельком, и он соответствовал тому описанию, которое она дала мне утром, — высокий, худощавый, волосы песочного цвета, загорелый.
— Почти уверена, — ответила она. Потом засомневалась:
— Конечно, я не успела рассмотреть его как следует. К тому же на нем не было очков. Или были?
— Не было. Но в тот раз он мог надеть их только для бутафории.
Мы покружили еще минут десять, а потом остановились на Спрингер и осмотрели все закоулки, но безрезультатно.
— Я отвезу вас домой, — сказал я, — а потом вернусь сюда. Наверное, он все еще в городе, где-нибудь в пивном баре.
— Вы ничего не сделаете? — с тревогой спросила она.
— Нет. Мы даже, не можем требовать, чтобы его задержали, если вы не уверены, что опознали его. Если это не тот человек, он может подать на вас в суд за ложное обвинение. Если мне удастся его найти, я позвоню вам, чтобы вы еще раз на него взглянули.
Я поехал в мотель. Она открыла парадную дверь офиса, и я вызвал такси.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
Я встал.
— Ух ты! — сказал я. — Вы делаете мне честь.
Она ответила мне церемонным реверансом:
— Ну что вы, благодарю вас.
— Вы слишком хороши, чтобы красоваться так перед деревенщиной. Почему бы нам не поехать ужинать в Майами-Бич?
Она улыбнулась:
— Ни за что на свете. Хотя бы потому, что придется проехать тысячу миль, а я умираю от голода.
— Ну что же, зато мы сможем позавтракать перед возвращением.
Ее серые глаза остались холодными, хотя в них и промелькнули искорки смеха.
— Скажите мне, Билл, — вы предложили это от души или так нужно для вашего расследования?
— Вы сами понимаете, что это не совсем уместный вопрос, — ответил я. — Мое предложение было совершенно искренним и шло из самой глубины моего сердца. Может быть, оно было напрасным, но… Назовите это жестом с моей стороны. Сочтите это актом поклонения искусству.
Она с облегчением рассмеялась, мы вышли и направились к машине, наслаждаясь своей беспечностью, поскольку успели выпить по два мартини. С тех пор как я здесь оказался, это был первый по-настоящему приятный момент, когда я не чувствовал в ее поведении никакой напряженности или неловкости.
Однако продлилось это недолго. Я поставил машину в переулке за углом от ресторана, и мы пошли, как будто окруженные коридором молчания, чувствуя на себе недружелюбные и откровенно злобные взгляды.
Когда мы вошли внутрь, на нас устремилось множество глаз, но тут же все отвернулись. Никто не заговорил с ней. Мы нашли свободный столик в глубине зала и сели. Она постаралась улыбнуться.
Я потянулся через стол и взял ее за руку:
— Не обращайте внимания. — Потом я догадался, какую сморозил чушь. Вот уже семь месяцев она несла свой крест в полном одиночестве и не нуждалась в моих дурацких утешениях. — Хотел бы я иметь такое же самообладание.
Она покачала головой:
— Не смейте жалеть меня. Давайте выпьем мартини.
Мы выпили мартини и стали разглядывать отполированные воловьи рога, укрепленные на стене над нашими головами, недоумевая, почему их никогда не называют бычьими, коровьими или бизоньими. Может быть, их ценность определяется в зависимости от пола?
— Что такое буйволы? — спросила она.
— Больше, чем один буйвол.
Она сморщила нос:
— Пусть так, но что это такое? Есть разница между ними и быками?
— Практически никакой… По крайней мере, с фрейдистской точки зрения. Я думаю, все дело в их занятии. Если они работают, то называются буйволами.
Она поставила на стол локти и посмотрела на меня с насмешливым восхищением:
— Вы знаете массу удивительных вещей.
— О, в моей голове хранится куча еще более бесполезной информации. Если вспомню — обязательно поделюсь с вами.
У нас снова поднялось настроение, и обед прошел отлично. Она рассказала мне о себе. Ее отец был капитаном авиации в те дни, когда еще использовались летающие кастрюли, а потом служил на «ДС-4». Она прожила в Майами год, до того как поступила на курсы медсестер. Однажды она была помолвлена с парнем, который уехал в Корею, а после того, как прождала его два года, поняла, что на самом деле не хочет за него выходить. Ей нравилось работать в медицинской лаборатории больше, чем быть медсестрой, но учиться на врача ей не хотелось, даже если бы представилась такая возможность. Не хочет ли она снова вернуться в Майами, когда мы поставим мотель на ноги и сможем его продать? Она сказала, что да, но в результате между нами снова воцарилась неловкость, и мы умолкли.
Я заплатил по счету, мы вышли на улицу и снова прошли сквозь строй глаз, которые уставились на нас, как шляпки гвоздей, вбитые в окружавшую нас стену молчания. Но на этот раз тишина была нарушена. На углу, где нам нужно было свернуть, прислонившись к стене, стояли двое. Мы как раз проходили мимо, когда один из них сказал достаточно громко, чтобы не сомневаться, что мы его услышим:
— Думаю, у него кишка тонка.
В мгновенном порыве ослепившей меня ярости я повернулся и посмотрел на них, но тут же — она даже не успела потянуть меня за рукав — вспомнил о своем долге. Мы прошли мимо, и когда отошли ярдов десять, она прошептала:
— Спасибо, Билл.
— Я уже говорил вам, что завидую вашему самообладанию. Я не умею держать себя в руках.
Открывая перед ней дверцу машины, я оглянулся и увидел странную картину. Тот здоровенный коп, Колхаун, стоял на углу перед этими двумя. Было слишком далеко, чтобы я мог расслышать слова, но вид у него был как у сержанта, отчитывающего новобранцев. Потом он взял одного из них за рубашку и оторвал от стены, как криво приклеенную афишу. Когда он отпустил его, оба перешли на другую сторону улицы и исчезли.
Я обратил ее внимание на это происшествие. Она кивнула:
— Я знаю. Он часто так делает.
Я вспомнил свой первый день, когда чуть не подрался с Фрэнки:
— Но ведь…
— Да. Он всегда смотрит на меня так, как будто не видит. Но таких вещей он никому не позволяет.
Он странный человек, Билл. Я никогда не смогу его понять.
Я свернул направо, на Спрингер, и направился к мотелю. Мы как раз проезжали последний светофор, когда я услышал, как она ахнула:
— Билл, там этот человек!
Я бросил взгляд в том направлении, которое она указывала. Там было довольно много народу.
— Тот, что в белой рубашке! С закатанными рукавами!
Тогда я его увидел, но мы уже выехали на перекресток, и мне пришлось проехать дальше. Он шел в противоположном направлении, нам навстречу. На следующем углу я повернул налево, описал восьмерку вокруг квартала и вернулся обратно. Мы проехали всю Спрингер до самой реки, но его нигде не было видно. Я несколько раз сворачивал в переулки, но тоже безуспешно.
— Вы уверены, что это был он? — Я видел его мельком, и он соответствовал тому описанию, которое она дала мне утром, — высокий, худощавый, волосы песочного цвета, загорелый.
— Почти уверена, — ответила она. Потом засомневалась:
— Конечно, я не успела рассмотреть его как следует. К тому же на нем не было очков. Или были?
— Не было. Но в тот раз он мог надеть их только для бутафории.
Мы покружили еще минут десять, а потом остановились на Спрингер и осмотрели все закоулки, но безрезультатно.
— Я отвезу вас домой, — сказал я, — а потом вернусь сюда. Наверное, он все еще в городе, где-нибудь в пивном баре.
— Вы ничего не сделаете? — с тревогой спросила она.
— Нет. Мы даже, не можем требовать, чтобы его задержали, если вы не уверены, что опознали его. Если это не тот человек, он может подать на вас в суд за ложное обвинение. Если мне удастся его найти, я позвоню вам, чтобы вы еще раз на него взглянули.
Я поехал в мотель. Она открыла парадную дверь офиса, и я вызвал такси.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59