В этих снах не было барьеров, боли, чувства реальности – только сверкающий, восторженный калейдоскоп незабытых исступленных наслаждений. Но наступало утро, реальность возвращалась вместе с болью и раскаянием в том, что она так жалко, по-идиотски продолжает мечтать о мужчине, который о ней и думать забыл.
Лейси позвонила маме Майкла, чтобы узнать, нельзя ли приехать раньше условленного времени. В этом случае в ее лжи Иэну была бы хоть какая-то доля правды.
Минуты, проведенные с Майклом и его семьей, подняли ее настроение и вместе с тем, как всегда, принесли тихое, ноющее ощущение боли. Прозрачная чистота и жизнелюбие малыша, его сияющие глаза раздирали ей душу, когда она вспоминала о смертельной бренности его хрупкого тела.
В болезни Майкла наступила ремиссия, ее разрушительное воздействие приостановилось – на время. На время, но не навсегда.
Общение с Салливанами должно было бы показать ей в истинном свете ее собственное копание в своих душевных муках, укоряла она себя по пути домой. Вместо этого она постоянно сравнивала нежную близость, существующую между родителями Майкла, их общую любовь к своему малышу, к другим детям – со своей одинокой жизнью. При всем отчаянии и горечи, что они перенесли, у них было то, в чем ей судьба отказала.
Теперь она готова была признать, что им с Льюисом рано было жениться в их восемнадцать и двадцать один год. Но ведь они поступили так по настоянию Льюиса, а не ее. В то время она жила в общежитии вместе со многими такими же, как она, девушками. У Льюиса была собственная квартира. Мать его умерла, когда ему исполнилось девятнадцать, сиротство роднило их с Лейси. Она узнала, что его родители развелись очень скоро после его рождения и он почти не помнил отца, который, кажется, эмигрировал сразу после развода. Его мать переехала в дом к своим родителям, которые с радостью приняли и ее, и ее сына. В отличие от Лейси, Льюис вырос в спокойной, обеспеченной семье, и все же он, казалось, интуитивно чувствовал, насколько гнетет ее одиночество.
Он разделял ее мечту о большом семействе, о детях и все шутил, что настаивает на свадьбе, поскольку торопится основать собственную династию. В те дни они часто смеялись – или это ей теперь так казалось.
Свадьба, по обоюдному согласию, прошла очень скромно, всего лишь тихая церемония в церкви. Льюис повез ее на медовый месяц в Италию. Они поселились на самой вершине холма, в маленькой уединенной вилле с окнами на море. Каждое утро она просыпалась от тепла солнечных лучей на своих веках и тепла рук и губ Льюиса на своей коже…
Отпирая дверь, она так дрожала, что уронила ключ. Ей было слышно, как звонит телефон, но, когда она наконец открыла, звонок прекратился.
Наверное, Иэн, подумала Лейси. Звонит, чтобы узнать, почему она так странно вела себя сегодня днем.
Голова у нее раскалывалась от той мучительной тупой боли, которая предвещала мигрень. К счастью, Лейси страдала от приступов мигрени все реже и реже и с годами достаточно приспособилась к болезни, чтобы понять, что сейчас самый лучший выход – вернее, единственный выход – немедленно выпить лекарство и отправиться в постель.
В этом случае можно избежать сильного приступа.
Нет смысла задавать себе вопрос, что послужило причиной этой боли: стресс, волнение… можно называть как угодно, но она-то знает, что это следствие встречи с Льюисом.
Скривившись, она поднялась на второй этаж и достала таблетки из шкафчика в ванной. Чтобы достать их с верхней полки, ей пришлось стать на цыпочки. Старые привычки забываются с трудом, и она продолжала держать лекарства в местах, недоступных для маленькой Джессики. Сегодня Джессика спокойно достает до любой из самых высоких полок, в то время как ей самой приходится подставлять стул. Джессика… Когда Лейси наливала в стакан воду, ее рука дрожала. Какую бы боль ни причинил ей Льюис, Лейси никогда не смогла бы забыть, что он оставил ей самый ценный дар всей ее жизни – ее дочь… их дочь.
Она закрыла глаза, истерзанная воспоминаниями о бархатной нежности его голоса, глуховатого от желания, о его жарком дыхании, прокладывающем страстную дорожку вдоль ее шелковой кожи к твердым, припухшим соскам…
– Девочки… Я хочу девочек… минимум полдюжины дочек, как две капли воды похожих на их прелестную, восхитительную мамочку…
– А если у нас будут рождаться одни мальчики? – возражала она, окунаясь в упоение их любви, их вожделения, окунаясь в волны чувственности, которую он раскрыл в ней и которой научил наслаждаться.
– Тогда мы просто будем стараться дальше, верно? – мягко отвечал он, а потом его губы сомкнулись над ее соблазнительно торчащей грудью, и всякие разговоры прекратились на долгое, долгое время.
Стакан, выскальзывающий из ее пальцев, вернул ее к действительности – да еще острая, пульсирующая боль сексуального вожделения, овладевшего телом.
Двадцать лет прошло, а память вызывала такие ясные, четкие образы, как будто это случилось вчера.
Да что с ней такое, Господи? Она прямо-таки одержима мужчиной, которого должна была бы выбросить из головы и из сердца много лет назад. Почему так происходит? Ее представления о Льюисе оказались ложными, вся его нежность, вся любовь и забота были не чем иным, как иллюзией – а она упрямо настаивает на том, чтобы те давние, юные дни служили мерилом ее оценки всех других мужчин. Таких милых, добрых мужчин, как Иэн и Тони, для которых было бы счастьем войти в ее жизнь. Неужели это происходит из-за ее уверенности, что ни один мужчина не в состоянии отвечать недостижимому, невероятному уровню ее идеализированных воспоминаний? А это значит, что ей надежнее оставаться одной. Не возникнет опасности повторения того же опыта – поверить в то, что любима, лишь затем, чтобы однажды обнаружить обман.
Наверное, лучше было бы ей возненавидеть Льюиса; но это утешение оказалось ей недоступно. Вместо этого она страдала от жесточайших душевных мук, одиночества и саморазрушительного чувства стыда и неудачи, от глубоко въевшейся, неискоренимой уверенности, что она недостойна любви, что как женщина она потерпела полный крах.
За долгие годы она научилась как-то сдерживать подобные разъедающие душу чувства. Как-то. Еще одна причина, по которой она была настолько осторожна в завязывании более близких отношений. Она боялась довериться собственным оценкам, боялась поверить в то, что ее действительно любят, – на всякий случай, если все повторится.
В конце концов, разве нет людей – особенно женщин, – которые снова и снова бросаются в огонь убивающей их любви?
В голове начало стучать молотом от напряжения, сжавшего ее сосуды. Она прошла в спальню, поспешно разделась и, по привычке сложив аккуратно вещи, упала прямо поверх одеяла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
Лейси позвонила маме Майкла, чтобы узнать, нельзя ли приехать раньше условленного времени. В этом случае в ее лжи Иэну была бы хоть какая-то доля правды.
Минуты, проведенные с Майклом и его семьей, подняли ее настроение и вместе с тем, как всегда, принесли тихое, ноющее ощущение боли. Прозрачная чистота и жизнелюбие малыша, его сияющие глаза раздирали ей душу, когда она вспоминала о смертельной бренности его хрупкого тела.
В болезни Майкла наступила ремиссия, ее разрушительное воздействие приостановилось – на время. На время, но не навсегда.
Общение с Салливанами должно было бы показать ей в истинном свете ее собственное копание в своих душевных муках, укоряла она себя по пути домой. Вместо этого она постоянно сравнивала нежную близость, существующую между родителями Майкла, их общую любовь к своему малышу, к другим детям – со своей одинокой жизнью. При всем отчаянии и горечи, что они перенесли, у них было то, в чем ей судьба отказала.
Теперь она готова была признать, что им с Льюисом рано было жениться в их восемнадцать и двадцать один год. Но ведь они поступили так по настоянию Льюиса, а не ее. В то время она жила в общежитии вместе со многими такими же, как она, девушками. У Льюиса была собственная квартира. Мать его умерла, когда ему исполнилось девятнадцать, сиротство роднило их с Лейси. Она узнала, что его родители развелись очень скоро после его рождения и он почти не помнил отца, который, кажется, эмигрировал сразу после развода. Его мать переехала в дом к своим родителям, которые с радостью приняли и ее, и ее сына. В отличие от Лейси, Льюис вырос в спокойной, обеспеченной семье, и все же он, казалось, интуитивно чувствовал, насколько гнетет ее одиночество.
Он разделял ее мечту о большом семействе, о детях и все шутил, что настаивает на свадьбе, поскольку торопится основать собственную династию. В те дни они часто смеялись – или это ей теперь так казалось.
Свадьба, по обоюдному согласию, прошла очень скромно, всего лишь тихая церемония в церкви. Льюис повез ее на медовый месяц в Италию. Они поселились на самой вершине холма, в маленькой уединенной вилле с окнами на море. Каждое утро она просыпалась от тепла солнечных лучей на своих веках и тепла рук и губ Льюиса на своей коже…
Отпирая дверь, она так дрожала, что уронила ключ. Ей было слышно, как звонит телефон, но, когда она наконец открыла, звонок прекратился.
Наверное, Иэн, подумала Лейси. Звонит, чтобы узнать, почему она так странно вела себя сегодня днем.
Голова у нее раскалывалась от той мучительной тупой боли, которая предвещала мигрень. К счастью, Лейси страдала от приступов мигрени все реже и реже и с годами достаточно приспособилась к болезни, чтобы понять, что сейчас самый лучший выход – вернее, единственный выход – немедленно выпить лекарство и отправиться в постель.
В этом случае можно избежать сильного приступа.
Нет смысла задавать себе вопрос, что послужило причиной этой боли: стресс, волнение… можно называть как угодно, но она-то знает, что это следствие встречи с Льюисом.
Скривившись, она поднялась на второй этаж и достала таблетки из шкафчика в ванной. Чтобы достать их с верхней полки, ей пришлось стать на цыпочки. Старые привычки забываются с трудом, и она продолжала держать лекарства в местах, недоступных для маленькой Джессики. Сегодня Джессика спокойно достает до любой из самых высоких полок, в то время как ей самой приходится подставлять стул. Джессика… Когда Лейси наливала в стакан воду, ее рука дрожала. Какую бы боль ни причинил ей Льюис, Лейси никогда не смогла бы забыть, что он оставил ей самый ценный дар всей ее жизни – ее дочь… их дочь.
Она закрыла глаза, истерзанная воспоминаниями о бархатной нежности его голоса, глуховатого от желания, о его жарком дыхании, прокладывающем страстную дорожку вдоль ее шелковой кожи к твердым, припухшим соскам…
– Девочки… Я хочу девочек… минимум полдюжины дочек, как две капли воды похожих на их прелестную, восхитительную мамочку…
– А если у нас будут рождаться одни мальчики? – возражала она, окунаясь в упоение их любви, их вожделения, окунаясь в волны чувственности, которую он раскрыл в ней и которой научил наслаждаться.
– Тогда мы просто будем стараться дальше, верно? – мягко отвечал он, а потом его губы сомкнулись над ее соблазнительно торчащей грудью, и всякие разговоры прекратились на долгое, долгое время.
Стакан, выскальзывающий из ее пальцев, вернул ее к действительности – да еще острая, пульсирующая боль сексуального вожделения, овладевшего телом.
Двадцать лет прошло, а память вызывала такие ясные, четкие образы, как будто это случилось вчера.
Да что с ней такое, Господи? Она прямо-таки одержима мужчиной, которого должна была бы выбросить из головы и из сердца много лет назад. Почему так происходит? Ее представления о Льюисе оказались ложными, вся его нежность, вся любовь и забота были не чем иным, как иллюзией – а она упрямо настаивает на том, чтобы те давние, юные дни служили мерилом ее оценки всех других мужчин. Таких милых, добрых мужчин, как Иэн и Тони, для которых было бы счастьем войти в ее жизнь. Неужели это происходит из-за ее уверенности, что ни один мужчина не в состоянии отвечать недостижимому, невероятному уровню ее идеализированных воспоминаний? А это значит, что ей надежнее оставаться одной. Не возникнет опасности повторения того же опыта – поверить в то, что любима, лишь затем, чтобы однажды обнаружить обман.
Наверное, лучше было бы ей возненавидеть Льюиса; но это утешение оказалось ей недоступно. Вместо этого она страдала от жесточайших душевных мук, одиночества и саморазрушительного чувства стыда и неудачи, от глубоко въевшейся, неискоренимой уверенности, что она недостойна любви, что как женщина она потерпела полный крах.
За долгие годы она научилась как-то сдерживать подобные разъедающие душу чувства. Как-то. Еще одна причина, по которой она была настолько осторожна в завязывании более близких отношений. Она боялась довериться собственным оценкам, боялась поверить в то, что ее действительно любят, – на всякий случай, если все повторится.
В конце концов, разве нет людей – особенно женщин, – которые снова и снова бросаются в огонь убивающей их любви?
В голове начало стучать молотом от напряжения, сжавшего ее сосуды. Она прошла в спальню, поспешно разделась и, по привычке сложив аккуратно вещи, упала прямо поверх одеяла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36