Ветер неприятно пропитался осенней сыростью и все норовил забраться под джинсовую куртку, застегнутую наглухо. Огонек сигареты задрожал во мраке, сгустившемся под аркой, и стайка юнцов, выискивающих легкую добычу, двинулась было в его сторону, но вовремя остановилась, разглядев выражение лица курившего.
Никуда не хотелось идти. Вообще не хотелось двигаться. Хотелось лечь прямо на асфальт и застрелиться из нелетальной “гюрзы” — так, чтобы череп на куски и по углам…
Сегодня из-за него погиб человек. Молодая красивая девушка, пусть и не слишком хорошего поведения. Ее не за что было упрекнуть, а вот его… Чертов крутой Дима и конченый придурок Полторацкий! Ну кто же, мать его, знал, что все так сложится!
«Нет, Панкрат, не увиливай, — сказал он сам себе. — Ты мог это предвидеть. Уже по тому, как засуетился Полторацкий при виде длинноволосого. И вполне мог догадаться, что эти ребята не станут откладывать на потом свои разборки. Ты был слишком уверен в себе, Панкрат. Ты дал себе послабление, и вот чем это обернулось. Да, на войне было честнее…»
— Дерьмовый мир! — неожиданно для самого себя выругался Суворин. — Прогнивший дерьмовый мир!
Окурок раскрошился в сжавшемся кулаке. Посмотрев на то, что осталось от сигареты, Панкрат начал медленно приходить в себя. Как-никак, а в пачке их оставалось уже не слишком много.
Прислонившись спиной к холодной стене, с которой давно осыпалась штукатурка, он пересчитал деньги, которые захватил из своего домашнего сейфа. Оказалось ровным счетом две штуки “зелеными” — на какое-то время этого должно было хватить.
Домой теперь лучше не возвращаться. На работу — бывшую работу — вообще не стоит носа показывать.
Можно уехать в другую часть города… В другой город. Устроиться на другую работу…
Однако больше всего ему хотелось сейчас найти Диму и поговорить с ним с глазу на глаз. Уж он-то без труда разворотил бы башку этому патлатому ублюдку — и пистолет не понадобился бы.
Нет, на войне не было честнее, поправил он сам себя. Там тоже атаковали подло, из-за угла, отлавливали российских миротворцев поодиночке, чтобы навалиться кодлой человек в двадцать. По ночам подтаскивали к окопам трупы похищенных с отрезанными носами и ушами, снятыми скальпами, выколотыми глазами и отрубленными пальцами. Комбат заставлял их смотреть на это — смотреть внимательно, запоминая все, чтобы рука не дрогнула, когда придет время-Десантник Панкрат Суворин выделялся среди своих однополчан во всех отношениях. Непревзойденный рукопашник, стрелок, он к тому же еще и по-английски общался без всяких там словарей и разговорников, прекрасно водил все, что ездило, включая внедорожники и бэтээры, и мог сварганить из подручных материалов довольно “громкое”, как говорили саперы, взрывное устройство. Отслужив полгода, он решил продлить контракт, и тогда комбат вызвал его к себе на личную, с глазу на глаз, беседу.
Впрочем, при этом присутствовал еще один человек. Можно даже сказать, человечек. Невеликий такой — метр с кепкой, да и то в прыжке — человечек с ничем не примечательной внешностью, одетый в помятый серый костюм. Он в основном молчал, слушая комбата, и время от времени кивал с рассеянным видом. Но Панкрат сразу понял — то, что предлагает ему комбат, целиком и полностью исходит от этого на вид невзрачного человечка. Он — тот, кто решает.
Суть предложения, которое сделал Суворину комбат, заключалась в переходе на службу России в совершенно новом качестве — “охотника за головами”, бойца элитного спецподразделения, задачей которого было выполнение превентивных операций в тылу противника.
Зарплата полагалась довольно-таки солидная, почти адекватная риску, на который шли “охотники”. Существование этого подразделения с кодовым названием “Велес” было строго засекречено, и, само собой, с Панкрата взяли подписку о неразглашении.
Да, на войне не было честнее. Но там было проще. Противник был ясно виден и не прятался под тысячей личин. Он был за условной линией фронта, которая постоянно изменялась, текла, словно ртуть, но не исчезала.
Здесь же все, будто в насмешку, могло в один далеко не прекрасный момент обернуться своей противоположностью — как это сегодня испытал на собственной шкуре Панкрат.
Он вытряхнул из полупустой пачки очередную сигарету, прикурил, затянулся и двинулся вверх по улице, совсем не ощущая ветра, швырявшего ему в лицо облака мельчайшей водяной взвеси. Ноги несли его сами: куда, он понял, только выйдя на проспект и оказавшись рядом с небольшой, знававшей и лучшие времена, гостиницей.
Да, это идея. Он остановится в гостинице. Кому придет в голову искать его здесь, в этом квартале, да еще и в гостинице? Все документы с собой, зеленая бумажка с портретом американского президента всегда поможет отыскать свободный номер. Так тому и быть. Отлежаться, отдышаться, а там… Там все решится. Но только на спокойную, проветренную голову.
Панкрат взбежал по ступенькам, подергал массивные железные двери — заперто. Подергал еще, но уже значительно резче, намеренно стараясь произвести как можно больше шума.
Через минуты две из глубины неосвещенного холла показался ночной дежурный, который, неторопливо подойдя к двери с обратной стороны, смерил его незаинтересованным взглядом и повесил на ней табличку с надписью “Мест нет”.
Видимо, Панкрат совсем не произвел на него должного впечатления.
Когда парень повернулся к нему спиной, чтобы отправиться обратно на свое место, Суворин достал из кармана заранее заготовленную купюру, двадцатку, и негромко постучал по стеклу костяшками пальцев.
Дежурный обернулся, и Панкрат показал ему развернутую банкноту.
Колебания его были недолгими: кивнув, парень исчез в тени, скрывавшей большую часть холла, и тут же появился снова, чтобы отворить дверь.
— Добрый вечер, — с этими словами он сунул дежурному двадцатку. — Номера свободные есть?
Тот молча ухмыльнулся, и Панкрат, верно истолковав эту ухмылку, добавил еще двадцатку, подумав при этом про себя, что сегодняшний вечер обходится ему слишком дорого. Тут же вспомнил о Маше и от всколыхнувшейся внутри ярости закусил губу; парень, случайно подняв глаза на лицо Панкрата, невольно отшатнулся назад, испуганный его выражением. Почти забежав за стойку, он торопливо снял с дубовой панели ключи от номера и подал их Суворину, не заикнувшись даже о том, чтобы вписать его в регистрационную книгу.
Номер оказался одноместным и паршивым. Побелка на потолке облупилась, обои выцвели, а постельное белье было уже явно не первой свежести. Зато был телевизор (черно-белый) и радиоточка, а на скособочившемся столике, что стоял у изголовья кровати, имелся ночник.
Первым делом Панкрат разделся и направился в душ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97