Члены ее придерживались того мнения, что им и только им суждена жизнь вечная на небесах. Все же прочие, с их точки зрения, исповедовали «сектантские доктрины». Верили они, как и последователи иных конфессий, что, обретя спасение, человек может в дальнейшем лишиться этой благодати из-за дурного поведения. А вот баптисты, самая распространенная в наших местах конгрегация, твердо веровали в то, что «однажды спасенный спасен навек».
Это, очевидно, было весьма удобным оправданием для некоторых баптистов-вероотступников, я знавал таких в городе. Так или иначе, для меня не все еще было потеряно. Мисс Калли страстно желала, чтобы я посещал церковь и читал Евангелие. Она была убеждена и регулярно молилась за это, что недалек тот день, когда Господь прострет длань свою и коснется ею моей души. Тогда я последую за Ним, и мы с ней будем рядышком коротать вечность.
Мисс Калли искренне жила в ожидании того дня, когда душа ее «возвратится Домой, в рай».
— В это воскресенье преподобный Смолл будет причащать, — мягко сказала она. Она каждую неделю приглашала меня пойти с ней в церковь. Но преподобный Смолл с его длиннющими проповедями был не для меня.
— Спасибо, но в это воскресенье я продолжу свои церковные изыскания, — ответил я.
— С Богом. И куда вы направитесь?
— В Первобаптистскую церковь Маранаты.
— Никогда о такой не слыхала.
— Я нашел ее в телефонной книге.
— И где она находится?
— Где-то в Дьюмасе, кажется.
— Черная или белая?
— Не знаю точно.
* * *
Номер семьдесят восьмой в моем списке, Первобаптистская церковь Маранаты, являла собой маленький драгоценный камешек, притаившийся у подножия горы возле небольшой речушки, под сенью купы болотных дубов, которым наверняка сравнялось не меньше двух сотен лет. Это было небольшое строение с белыми стенами, узкое и длинное, с остроконечной крышей, крытой жестью, и красной колокольней, такой высокой, что верхушка ее терялась в кронах дубов. Главная дверь была приветливо распахнута, словно бы зазывая всякого зайти помолиться. На краеугольном камне высечена дата: 1813 год.
Я привычно проскользнул на место в заднем ряду и оказался рядом с хорошо одетым джентльменом, который производил впечатление ровесника церкви. Кроме него, я насчитал еще пятьдесят шесть прихожан. Окна были широко открыты, и, просквозив через кроны дубов, в зал проникал свежий умиротворяющий ветерок. Полтора века люди собирались в этом доме, садились на те же самые скамьи и молились тому же Богу. Хор, состоявший из восьми человек, пел благостный гимн, под его звуки я словно бы перенесся в прошлый век.
Пастором оказался общительный, жизнерадостный человек по имени Джей-Би Купер. Я встречался с ним дважды в предыдущие годы, когда собирал материалы для некрологов. Одним из преимуществ моего тура по местным церквам была возможность познакомиться со всеми здешними священниками. Это на самом деле помогало сделать некрологи более насыщенными.
Окинув взглядом прихожан, пастор Купер понял, что я — единственный пришелец со стороны. Он назвал меня по имени, сказал, что они рады меня видеть, и безобидно-шутливо выразил надежду, что мой репортаж о нынешней службе будет благоприятным. После четырех лет моих «религиозных» странствий и публикации семидесяти семи весьма великодушных и ярких репортажей под рубрикой «Заметки о церквах» для меня стало невозможно проникнуть в какую-либо из них, не будучи узнанным.
Никогда не знаешь, чего ждать в этих сельских церквушках. Чаще всего службы проходили бурно и долго, я удивлялся, как это люди каждую неделю заставляют себя тащиться на такую «проработку». Существовали проповедники — прямо-таки садисты по части проклятий, они гневно обрушивались на малейшие промахи, допущенные их прихожанами на истекшей неделе. В сельских районах Миссисипи все считалось грехом, отнюдь не только то, что перечислено в Десяти заповедях. Мне доводилось слышать, как людей сурово отчитывали за то, что они смотрят телевизор, ходят в кино, играют в карты, читают популярные журналы, следят за спортивными соревнованиями; слышал я проклятия в адрес спортивных болельщиков с их фривольной униформой, в адрес десегрегации, смешанных церквей, диснеевских мультиков, поскольку их показывают вечером по воскресеньям, танцев, употребления спиртных напитков в общественных местах, секса в браке — словом, чего только не!
Но пастор Купер ни на кого не гневался. Его проповедь (двадцать восемь минут) была посвящена терпимости и любви. Любовь — вот главный завет Христа. Единственное, чего хотел от нас Христос, — это чтобы мы любили друг друга. По призыву от алтаря мы спели три стиха из «Возлюблю Тебя, Господи, крепость моя!». При этом никто не шелохнулся. Множество раз молящиеся преклоняли колена.
Как обычно, по окончании службы я немного задержался, чтобы несколько минут поговорить с пастором Купером. Сказал ему, что мне очень понравилась служба, — она мне действительно понравилась, сознавал я это тогда или нет, — записал имена хористов для своей колонки. Прихожане были сердечны и дружелюбны, но на этом этапе моей эпопеи большинство из них стали очень разговорчивы со мной и непременно хотели сообщить что-нибудь особенное, что могло, с их точки зрения, оказаться полезным для газетной заметки. «Мой дед в 1902 году покрыл это здание крышей»... «В 1938 году смерч пронесся прямо над нами во время религиозного бдения»...
Уходя, я заметил человека в инвалидной коляске, которого вез по специально проложенным на лестнице сходням пожилой мужчина. Лицо инвалида было мне знакомо, и я подошел поздороваться. Состояние Ленни Фаргарсона, того самого калеки, присяжного номер то ли семь, то ли восемь, явно ухудшилось. Во время суда в 1970 году он мог ходить, хотя зрелище и тогда было не из приятных. Теперь он был прикован к инвалидной коляске. Его отец представился мне сам. Мать стояла в группе дам, которые никак не могли распрощаться.
— У вас есть минутка? — спросил Фаргарсон. В Миссисипи подобный вопрос означает: «Надо поговорить, это потребует некоторого времени».
Я сел на лавку под дубом. Мистер Фаргарсон подкатил коляску сына и оставил нас наедине.
— Я регулярно читаю вашу газету, — начал Ленни. — Вы считаете, что Пэджита выпустят?
— Не сомневаюсь в этом. Вопрос лишь в том когда. Он имеет право каждый год подавать прошение об условно-досрочном освобождении.
— И он вернется сюда, в округ Форд?
Я пожал плечами — откуда мне знать — и ответил:
— Вероятно. Пэджиты стараются держаться вместе.
Ленни несколько минут думал — изможденный и скрюченный, как старик. Если память мне не изменяла, во время суда ему было лет двадцать пять. Мы были приблизительно ровесниками, хотя теперь он выглядел вдвое старше меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106
Это, очевидно, было весьма удобным оправданием для некоторых баптистов-вероотступников, я знавал таких в городе. Так или иначе, для меня не все еще было потеряно. Мисс Калли страстно желала, чтобы я посещал церковь и читал Евангелие. Она была убеждена и регулярно молилась за это, что недалек тот день, когда Господь прострет длань свою и коснется ею моей души. Тогда я последую за Ним, и мы с ней будем рядышком коротать вечность.
Мисс Калли искренне жила в ожидании того дня, когда душа ее «возвратится Домой, в рай».
— В это воскресенье преподобный Смолл будет причащать, — мягко сказала она. Она каждую неделю приглашала меня пойти с ней в церковь. Но преподобный Смолл с его длиннющими проповедями был не для меня.
— Спасибо, но в это воскресенье я продолжу свои церковные изыскания, — ответил я.
— С Богом. И куда вы направитесь?
— В Первобаптистскую церковь Маранаты.
— Никогда о такой не слыхала.
— Я нашел ее в телефонной книге.
— И где она находится?
— Где-то в Дьюмасе, кажется.
— Черная или белая?
— Не знаю точно.
* * *
Номер семьдесят восьмой в моем списке, Первобаптистская церковь Маранаты, являла собой маленький драгоценный камешек, притаившийся у подножия горы возле небольшой речушки, под сенью купы болотных дубов, которым наверняка сравнялось не меньше двух сотен лет. Это было небольшое строение с белыми стенами, узкое и длинное, с остроконечной крышей, крытой жестью, и красной колокольней, такой высокой, что верхушка ее терялась в кронах дубов. Главная дверь была приветливо распахнута, словно бы зазывая всякого зайти помолиться. На краеугольном камне высечена дата: 1813 год.
Я привычно проскользнул на место в заднем ряду и оказался рядом с хорошо одетым джентльменом, который производил впечатление ровесника церкви. Кроме него, я насчитал еще пятьдесят шесть прихожан. Окна были широко открыты, и, просквозив через кроны дубов, в зал проникал свежий умиротворяющий ветерок. Полтора века люди собирались в этом доме, садились на те же самые скамьи и молились тому же Богу. Хор, состоявший из восьми человек, пел благостный гимн, под его звуки я словно бы перенесся в прошлый век.
Пастором оказался общительный, жизнерадостный человек по имени Джей-Би Купер. Я встречался с ним дважды в предыдущие годы, когда собирал материалы для некрологов. Одним из преимуществ моего тура по местным церквам была возможность познакомиться со всеми здешними священниками. Это на самом деле помогало сделать некрологи более насыщенными.
Окинув взглядом прихожан, пастор Купер понял, что я — единственный пришелец со стороны. Он назвал меня по имени, сказал, что они рады меня видеть, и безобидно-шутливо выразил надежду, что мой репортаж о нынешней службе будет благоприятным. После четырех лет моих «религиозных» странствий и публикации семидесяти семи весьма великодушных и ярких репортажей под рубрикой «Заметки о церквах» для меня стало невозможно проникнуть в какую-либо из них, не будучи узнанным.
Никогда не знаешь, чего ждать в этих сельских церквушках. Чаще всего службы проходили бурно и долго, я удивлялся, как это люди каждую неделю заставляют себя тащиться на такую «проработку». Существовали проповедники — прямо-таки садисты по части проклятий, они гневно обрушивались на малейшие промахи, допущенные их прихожанами на истекшей неделе. В сельских районах Миссисипи все считалось грехом, отнюдь не только то, что перечислено в Десяти заповедях. Мне доводилось слышать, как людей сурово отчитывали за то, что они смотрят телевизор, ходят в кино, играют в карты, читают популярные журналы, следят за спортивными соревнованиями; слышал я проклятия в адрес спортивных болельщиков с их фривольной униформой, в адрес десегрегации, смешанных церквей, диснеевских мультиков, поскольку их показывают вечером по воскресеньям, танцев, употребления спиртных напитков в общественных местах, секса в браке — словом, чего только не!
Но пастор Купер ни на кого не гневался. Его проповедь (двадцать восемь минут) была посвящена терпимости и любви. Любовь — вот главный завет Христа. Единственное, чего хотел от нас Христос, — это чтобы мы любили друг друга. По призыву от алтаря мы спели три стиха из «Возлюблю Тебя, Господи, крепость моя!». При этом никто не шелохнулся. Множество раз молящиеся преклоняли колена.
Как обычно, по окончании службы я немного задержался, чтобы несколько минут поговорить с пастором Купером. Сказал ему, что мне очень понравилась служба, — она мне действительно понравилась, сознавал я это тогда или нет, — записал имена хористов для своей колонки. Прихожане были сердечны и дружелюбны, но на этом этапе моей эпопеи большинство из них стали очень разговорчивы со мной и непременно хотели сообщить что-нибудь особенное, что могло, с их точки зрения, оказаться полезным для газетной заметки. «Мой дед в 1902 году покрыл это здание крышей»... «В 1938 году смерч пронесся прямо над нами во время религиозного бдения»...
Уходя, я заметил человека в инвалидной коляске, которого вез по специально проложенным на лестнице сходням пожилой мужчина. Лицо инвалида было мне знакомо, и я подошел поздороваться. Состояние Ленни Фаргарсона, того самого калеки, присяжного номер то ли семь, то ли восемь, явно ухудшилось. Во время суда в 1970 году он мог ходить, хотя зрелище и тогда было не из приятных. Теперь он был прикован к инвалидной коляске. Его отец представился мне сам. Мать стояла в группе дам, которые никак не могли распрощаться.
— У вас есть минутка? — спросил Фаргарсон. В Миссисипи подобный вопрос означает: «Надо поговорить, это потребует некоторого времени».
Я сел на лавку под дубом. Мистер Фаргарсон подкатил коляску сына и оставил нас наедине.
— Я регулярно читаю вашу газету, — начал Ленни. — Вы считаете, что Пэджита выпустят?
— Не сомневаюсь в этом. Вопрос лишь в том когда. Он имеет право каждый год подавать прошение об условно-досрочном освобождении.
— И он вернется сюда, в округ Форд?
Я пожал плечами — откуда мне знать — и ответил:
— Вероятно. Пэджиты стараются держаться вместе.
Ленни несколько минут думал — изможденный и скрюченный, как старик. Если память мне не изменяла, во время суда ему было лет двадцать пять. Мы были приблизительно ровесниками, хотя теперь он выглядел вдвое старше меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106