Во взгляде ребенка явственно читается, что избиение тюленьих детенышей тоже мой грех. Леман снова обращается к покупательнице; он говорит с ней так, как если бы меня здесь не было. Он благодарит ее за то, что она без колебаний подала жалобу на противоправные действия персонала. (Через стеклянную стенку я вижу, что Тео все еще торчит в очереди к фотоавтомату. Надо будет не забыть попросить у него отпечаток для альбома Малыша.) Леман провозглашает, что долг покупателей – посильно участвовать в оздоровлении торговли. Само собой разумеется, что, согласно гарантийному обязательству, магазин немедленно поставит пострадавшей другой холодильник.
– Что касается прочего материального и морального ущерба, который авария нанесла вам лично и членам вашей семьи (отставной унтер Леман любит выражаться в таком стиле, и в голосе его слышится при этом отзвук старого доброго Эльзаса, куда энное число лет назад его принес аист – тот самый, который заправляется рислингом), господин Малоссен не преминет возместить вам его. Разумеется, не за счет Магазина. – И добавляет: – С праздничком, Малоссен!
Теперь, когда Леман излагает покупательнице основные этапы моей карьеры в Магазине и заверяет, что, благодаря ей, эта карьера бесславно закончится, я читаю в ее усталом взгляде уже не возмущение, а смущение, а затем и сочувствие. И снова слезы появляются у нее на глазах и дрожат на кончиках ресниц.
Все, пора включать мой собственный слезопровод. Я отвожу глаза и через прозрачную перегородку погружаю взгляд в вязкую пучину универмага. Какое-то неумолимое сердце ритмично проталкивает все новые и новые кровяные тельца через забитые артерии. Кажется, что все человечество ползет, распластанное под тяжестью огромного подарочного пакета. Прозрачные воздушные шарики непрерывно стартуют из отдела игрушек и собираются наверху, под матовым стеклом крыши. Дневной свет сочится сквозь эти разноцветные грозди. Ничего не скажешь, красиво. Покупательница безуспешно пытается перебить Лемана, который с безжалостной четкостью предсказывает мое будущее. Ничего хорошего мне не светит. Две-три грошовые должности, новые увольнения, хроническая безработица, больница для алкоголиков и братская могила в перспективе. Когда покупательница переводит взгляд на меня, я уже весь в слезах. А Леман, не повышая голоса, методично добивает жертву.
То, что я вижу теперь в глазах дамы, меня не удивляет: я вижу там ее саму. Стоило мне только заплакать, как она немедленно поставила себя на мое место. Механизм сочувствия. Ей удается наконец прервать Лемана, вклинившись в секундную паузу. Полный назад. Она берет обратно свою жалобу. Пусть, согласно гарантии, заменят холодильник – больше ей ничего не надо. И незачем заставлять меня платить за праздничный ужин (в какой-то момент Леман, очевидно, упомянул о моей зарплате). Ей бы не хотелось, чтобы я потерял из-за нее работу накануне праздника (Леман повторил слово «Рождество» по меньшей мере раз двадцать). В конце концов, кто угодно может ошибиться; вот и она сама недавно на своей работе…
Пять минут спустя она выходит из бюро претензий с чеком на новый холодильник. Ребенок в коляске на секунду застревает в дверях. Она толкает коляску, нервно всхлипывая.
Мы остаемся одни. Леман скалит зубы и подмигивает мне. Я смотрю на него и вдруг – от усталости, что ли? – говорю:
– Ну и гады же мы, а?
Он открывает во всю ширь свою пасть матерщинника, чтобы ответить мне по-свойски. Но что-то заставляет его закрыть рот.
Это доносится снизу, из чрева Магазина.
Это приглушенный взрыв, и сразу затем – многоголосый вой.
2
Мы прижимаем носы к стеклянной перегородке. Сначала не видно ничего. Поднятые взрывом две или три тысячи воздушных шаров полностью скрывают Магазин. Но по мере того, как они медленно взмывают к свету, обнаруживается картина, которую я предпочел бы не видеть никогда.
– Мать твою… – бормочет Леман.
Люди совершенно обезумели. Все мечутся в поисках выхода. Сильные топчут слабых. Некоторые бегут прямо по прилавкам, вздымая клубы носков и трусиков. То там, то здесь продавец или дежурный по этажу пытается остановить панику. Здоровенный мужик в сиреневом пиджаке падает навзничь на витрину с косметикой. Я открываю стеклянную дверь бюро претензий – впечатление такое, как если бы распахнул окно навстречу урагану. Весь Магазин дико орет. Репродуктор рядом со мной пытается призвать покупателей к порядку. Не было б риска и в самом деле умереть, можно было бы подохнуть со смеху, слушая голосок мисс Гамильтон – пульверизатор посреди тайфуна. Внизу война. А наверху воздушные шары снова обрели свою прозрачность. Вся эта сцена ужаса залита неописуемо нежным розовым светом. Леман подошел вплотную ко мне и кричит над самым ухом:
– Где это? Что там рвануло?
В его голосе старого вояки просыпается колониальная отвага. Я не знаю, где и что там рвануло. Груда тел, из которой торчат руки и ноги, запрудила эскалатор. Снизу люди кидаются очертя голову на ступеньки, спускающиеся им навстречу, а сверху на них обрушивается противоположная волна. В итоге все скатываются вниз и валятся на толпу у подножия лестницы. Крики, ругань.
– А, мать твою! – вопит Леман. – Мать твою, мать…
Он кидается к эскалатору, расшвыривая людей, и в броске дотягивается до рычага «стоп». Машина останавливается.
Перед дверью кабинки фотоавтомата Тео разглядывает свою рожу в четырех экземплярах. Он вроде бы доволен и протягивает мне одну из фотографий:
– Держи, это для альбома Малыша.
И затем все успокаивается. Успокаивается, потому что, несмотря на шум и беготню, больше не происходит ничего. Что-то где-то взорвалось, но за этим ничего не последовало. И уже можно разобрать, что там вещает нежноголосая мисс Гамильтон. А она настоятельно рекомендует уважаемым покупательницам и покупателям спокойно выйти из Магазина, а также просит служащих вернуться в отделы. Именно это и происходит. Толпа потихоньку оттягивается к выходам, оставляя за собой пустое пространство, усеянное сумочками, туфлями, разноцветными пакетами и потерявшимися детьми. Я думал, что будет по крайней мере сотня трупов. Но нет: здесь и там лежит от силы дюжина основательно помятых толпой клиентов, над которыми склоняются сердобольные продавщицы; но и те в конце концов встают и, прихрамывая, тащатся к выходу.
Маленькая боковая дверь специально отведена для полиции. Через нее и входят в Магазин господа полицейские. Они направляются прямо в отдел игрушек. В отдел игрушек! Я тут же вспоминаю о продавщице-белочке и о старикашке – питомце Тео. Сбегаю по неподвижному эскалатору с предчувствием, которое, как и все предчувствия, оказывается ложным. Мертвец – мужчина лет шестидесяти с лишком;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51