Непредвзятый зритель скажет, что я даже выигрываю в сравнении с трещиной, поскольку она безоружна, а на мне висит обязательный для дежурного карабин. «Корреспондент и стихия» — так бы я назвал эту полную внутреннего драматизма сцену. Или ещё точнее — «Корреспондент побеждает стихию»: как-никак трещина лежит у моих ног, а не наоборот. Карточка производит сильное и долго не проходящее впечатление. Её значение я вижу в том, что она укрепляет уверенность в окончательной победе человека над природой.
Эти мысли пришли ко мне потом. А тогда я отнёсся к трещине с почтительностью, которую она вполне заслуживала. Тем более что перспектива, обрисованная Анатолием, показалась мне совсем не забавной.
— Бывает так, — гудел Анатолий своим баритоном, — идёшь осматривать разводье — и вдруг слышишь за собой треск. Оборачиваешься — новая трещина, и ты отрезан от лагеря.
Но ведь одному выходить из лагеря запрещено, — напомнил я.
— Конечно, — хладнокровно подтвердил Анатолий. — Вдвоём лучше. Можно орать «караул!» хором. Что это вы ускорили шаги?
Нашёл место и время задавать такие вопросы! На посадку заходила «Аннушка»: с ледовой разведки возвращались Панов и Булатов. Через несколько минут они пришли в кают-компанию, где за чашкой кофе коротала ночь чуть не половина личного состава станции.
— Между нами и подскоком масса трещин и разводий, — сообщил Булатов.
— Одно из них шириной до пятидесяти метров, вовсю бушует море.
— Аэропорт имени Данилыча держится? — спросил кто-то.
— Трещина прошла, но небольшая, — ответил Панов. — Толщина льда на подскоке восемьдесят сантиметров.
— Всего? — удивился я.
— Лёд молодой, крепкий, — пояснил Булатов. — Данилычу ничто не угрожает, если не будет подвижек. Подскок находится в окружении четырехметровых паковых льдов. Но стоит им надавить — и от подскока остаётся одно воспоминание, на его месте образуется вал торосов.
Начальники станции не спали уже вторые сутки. Но о том, чтобы загнать их в постели, нечего было и думать: в эти часы решалась судьба станции. Если трещины пойдут по лагерю, сразу же возникнет аварийная обстановка, тем более тревожная, что подходящей льдины в окрестностях обнаружить не удалось.
— После пурги такие сюрпризы вообще не редкость, — ответил Панов на мой вопрос. — Северо-западные ветры сменились южными, и произошла резкая смена температуры. А завтра, двадцать четвёртого апреля, — новолуние, время наибольших приливов: Луна, Земля и Солнце находятся на одной линии. Отсюда и активные подвижки льдов, торошение.
— Неплохое наследство ты мне оставляешь, — улыбнулся Лев Валерьянович.
— Не забывай, что с наследства положено брать налог, — парировал Панов. — Вот Арктика и взяла отходящий ей по закону кусок бывшей льдины!
— Нужно ускорить отлёт твоей смены, — напомнил Булатов. — Сам понимаешь, чем меньше останется на станции людей, тем легче будет их эвакуировать — в случае аварии.
— Конечно, всех лишних — немедленно на материк. — Кизино выразительно посмотрел на меня и рассмеялся.
— Но-но, — сказал я. — Не пытайтесь вырвать изюминку из пресного теста моих очерков.
— Пусть остаётся, — поддержал Панов. — Ему сейчас есть на что посмотреть. Булатов улыбнулся и кивнул.
ТРЕВОЖНАЯ НОЧЬ (ПРОДОЛЖЕНИЕ)
Панов и Булатов снова улетели куда-то на «Аннушке», а мы — Белоусов, Васильев, радист Олег Брок, старший аэролог Володя Агафонов и я — остались в кают-компании.
— …Просыпаешься, а домик чуть ли не плавает, — вспоминал Васильев.
— В таких случаях — вы не поверите— не всегда даже успеваешь надеть галстуки и отутюжить штаны. Суёшь ноги в сапоги, хватаешь курткy — и прыгаешь козлом на свежий воздух.
Мне послышался какой-то треск. Я напряг внимание — нет, тарахтит дизель, и только.
— А не помешает нам дизель услышать, как начинают тороситься льды? — полюбопытствовал я.
— Вы, наверное, плохо представляете себе этот процесс, — проговорил Агафонов. — Торосы образуются от сжатия тысячетонных льдин, наползающих друг на друга. Сказать, что торошение сопровождается шумом, — слишком слабо. Артиллерийская канонада из сотен орудий — вот это, пожалуй, подходит.
— Помнишь, Олег, «СП-8»? — своим тихим и мягким голосом спросил Белоусов. — Такого давления моя нервная система ещё не испытывала. Треск, грохот, возмутельное хулиганство. Льдины громоздились одна на другую, обламывались, снова влезали, и, наконец, на лагерь со скоростью нескольких метров в минуту двинулся вал торосов высотой с двухэтажный дом. Февраль, полярная ночь — и такая гнусность. Хоть милицию вызывай.
— Воспоминание не из приятных, — согласился Олег. — Мне почему-то до сих пор мерещится, как трактор пытается сдвинуть с места вросшую в сугроб дизельную.
Решили несколько секунд, — Белоусов кинул. — Дизельная уже проползла с полметра, когда вал торосов её настиг и проглотил на глазах. Еле успели отцепить трактор.
— А лагерь разорвало на куски, — продолжил Олег. — На одной льдине, площадью с гектар, осталась кают-компания, на другой, совсем куцей, — моя радиостанция, на остальных — жилые домики. Льдины то сходились, то снова разбредались — дышали, как говорится. А под конец прошла трещина под полосой, к счастью узенькая.
— Да, оказалась бы эта трещинка пошире, — вставил Белоусов, позевывая, — в институтской стенгазете, Олег, могли бы появиться наши трогательно написанные биографии. Полоса-то была игрушечная, метров около двухсот… Пошли спать.
— Сто девяносто метров, Боря, — поправил Олег. — Все-таки людей и самое ценное оборудование удалось вывезти. А вот в наших домиках, наверно, живут теперь золотые рыбки. Ба, уже половина третьего, скоро на вахту! Чего бы откушать, товарищ дежурный?
Я отправился на камбуз, вскипятил в кастрюле воду и бросил в неё связку сосисок. Из головы не выходило грозное видение: неотвратимо, с чудовищным грохотом надвигающийся на мирный лагерь двухэтажный вал торосов, одно из самых страшных стихийных бедствий, уготовленных природой для проверки человека на стойкость. Ледяная стена, сметая все со своего пути, идёт со скоростью нескольких метров в минуту на двух парней, с которыми я только что сидел за столом, а эти парни, едва успев спастись, снова уходят в Арктику, потом снова и снова. Каменные они, что ли, или у них нет нервов? А Толя Васильев, Володя Агафонов, все остальные ребята, среди которых я, свалившийся с неба гость, оказался на несколько недель? Их глаза видели такое, что может лишь присниться в полную кошмаров ночь. Под ними лопались льды, их заметала пурга, обжигали морозы, преследовали медведи; сию минуту их жизням угрожают самые мрачные силы Арктики — а эти парни ведут тебя так, словно пришли к тёще на именины.
Держа в одной руке тарелку с сосисками, а в другой— чайник с кофе, я кое-как отворил дверь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
Эти мысли пришли ко мне потом. А тогда я отнёсся к трещине с почтительностью, которую она вполне заслуживала. Тем более что перспектива, обрисованная Анатолием, показалась мне совсем не забавной.
— Бывает так, — гудел Анатолий своим баритоном, — идёшь осматривать разводье — и вдруг слышишь за собой треск. Оборачиваешься — новая трещина, и ты отрезан от лагеря.
Но ведь одному выходить из лагеря запрещено, — напомнил я.
— Конечно, — хладнокровно подтвердил Анатолий. — Вдвоём лучше. Можно орать «караул!» хором. Что это вы ускорили шаги?
Нашёл место и время задавать такие вопросы! На посадку заходила «Аннушка»: с ледовой разведки возвращались Панов и Булатов. Через несколько минут они пришли в кают-компанию, где за чашкой кофе коротала ночь чуть не половина личного состава станции.
— Между нами и подскоком масса трещин и разводий, — сообщил Булатов.
— Одно из них шириной до пятидесяти метров, вовсю бушует море.
— Аэропорт имени Данилыча держится? — спросил кто-то.
— Трещина прошла, но небольшая, — ответил Панов. — Толщина льда на подскоке восемьдесят сантиметров.
— Всего? — удивился я.
— Лёд молодой, крепкий, — пояснил Булатов. — Данилычу ничто не угрожает, если не будет подвижек. Подскок находится в окружении четырехметровых паковых льдов. Но стоит им надавить — и от подскока остаётся одно воспоминание, на его месте образуется вал торосов.
Начальники станции не спали уже вторые сутки. Но о том, чтобы загнать их в постели, нечего было и думать: в эти часы решалась судьба станции. Если трещины пойдут по лагерю, сразу же возникнет аварийная обстановка, тем более тревожная, что подходящей льдины в окрестностях обнаружить не удалось.
— После пурги такие сюрпризы вообще не редкость, — ответил Панов на мой вопрос. — Северо-западные ветры сменились южными, и произошла резкая смена температуры. А завтра, двадцать четвёртого апреля, — новолуние, время наибольших приливов: Луна, Земля и Солнце находятся на одной линии. Отсюда и активные подвижки льдов, торошение.
— Неплохое наследство ты мне оставляешь, — улыбнулся Лев Валерьянович.
— Не забывай, что с наследства положено брать налог, — парировал Панов. — Вот Арктика и взяла отходящий ей по закону кусок бывшей льдины!
— Нужно ускорить отлёт твоей смены, — напомнил Булатов. — Сам понимаешь, чем меньше останется на станции людей, тем легче будет их эвакуировать — в случае аварии.
— Конечно, всех лишних — немедленно на материк. — Кизино выразительно посмотрел на меня и рассмеялся.
— Но-но, — сказал я. — Не пытайтесь вырвать изюминку из пресного теста моих очерков.
— Пусть остаётся, — поддержал Панов. — Ему сейчас есть на что посмотреть. Булатов улыбнулся и кивнул.
ТРЕВОЖНАЯ НОЧЬ (ПРОДОЛЖЕНИЕ)
Панов и Булатов снова улетели куда-то на «Аннушке», а мы — Белоусов, Васильев, радист Олег Брок, старший аэролог Володя Агафонов и я — остались в кают-компании.
— …Просыпаешься, а домик чуть ли не плавает, — вспоминал Васильев.
— В таких случаях — вы не поверите— не всегда даже успеваешь надеть галстуки и отутюжить штаны. Суёшь ноги в сапоги, хватаешь курткy — и прыгаешь козлом на свежий воздух.
Мне послышался какой-то треск. Я напряг внимание — нет, тарахтит дизель, и только.
— А не помешает нам дизель услышать, как начинают тороситься льды? — полюбопытствовал я.
— Вы, наверное, плохо представляете себе этот процесс, — проговорил Агафонов. — Торосы образуются от сжатия тысячетонных льдин, наползающих друг на друга. Сказать, что торошение сопровождается шумом, — слишком слабо. Артиллерийская канонада из сотен орудий — вот это, пожалуй, подходит.
— Помнишь, Олег, «СП-8»? — своим тихим и мягким голосом спросил Белоусов. — Такого давления моя нервная система ещё не испытывала. Треск, грохот, возмутельное хулиганство. Льдины громоздились одна на другую, обламывались, снова влезали, и, наконец, на лагерь со скоростью нескольких метров в минуту двинулся вал торосов высотой с двухэтажный дом. Февраль, полярная ночь — и такая гнусность. Хоть милицию вызывай.
— Воспоминание не из приятных, — согласился Олег. — Мне почему-то до сих пор мерещится, как трактор пытается сдвинуть с места вросшую в сугроб дизельную.
Решили несколько секунд, — Белоусов кинул. — Дизельная уже проползла с полметра, когда вал торосов её настиг и проглотил на глазах. Еле успели отцепить трактор.
— А лагерь разорвало на куски, — продолжил Олег. — На одной льдине, площадью с гектар, осталась кают-компания, на другой, совсем куцей, — моя радиостанция, на остальных — жилые домики. Льдины то сходились, то снова разбредались — дышали, как говорится. А под конец прошла трещина под полосой, к счастью узенькая.
— Да, оказалась бы эта трещинка пошире, — вставил Белоусов, позевывая, — в институтской стенгазете, Олег, могли бы появиться наши трогательно написанные биографии. Полоса-то была игрушечная, метров около двухсот… Пошли спать.
— Сто девяносто метров, Боря, — поправил Олег. — Все-таки людей и самое ценное оборудование удалось вывезти. А вот в наших домиках, наверно, живут теперь золотые рыбки. Ба, уже половина третьего, скоро на вахту! Чего бы откушать, товарищ дежурный?
Я отправился на камбуз, вскипятил в кастрюле воду и бросил в неё связку сосисок. Из головы не выходило грозное видение: неотвратимо, с чудовищным грохотом надвигающийся на мирный лагерь двухэтажный вал торосов, одно из самых страшных стихийных бедствий, уготовленных природой для проверки человека на стойкость. Ледяная стена, сметая все со своего пути, идёт со скоростью нескольких метров в минуту на двух парней, с которыми я только что сидел за столом, а эти парни, едва успев спастись, снова уходят в Арктику, потом снова и снова. Каменные они, что ли, или у них нет нервов? А Толя Васильев, Володя Агафонов, все остальные ребята, среди которых я, свалившийся с неба гость, оказался на несколько недель? Их глаза видели такое, что может лишь присниться в полную кошмаров ночь. Под ними лопались льды, их заметала пурга, обжигали морозы, преследовали медведи; сию минуту их жизням угрожают самые мрачные силы Арктики — а эти парни ведут тебя так, словно пришли к тёще на именины.
Держа в одной руке тарелку с сосисками, а в другой— чайник с кофе, я кое-как отворил дверь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50