– Знаете, почему прокурор не пожелал поехать с нами на охоту? – спросил Гатьен Буаруж у г-на Гравье.
– Да ведь он нам сказал, что сегодня у него присутствие, заседает суд исправительной полиции, – ответил податной инспектор.
– А вы и поверили? – вскричал Гатьен. – Так послушайте, что мне сказал отец: «Господин Леба приедет к вам с опозданием, потому что господин де Кланьи попросил его вести заседание».
– Вот тебе раз! – пробормотал, изменившись в лице, Гравье. – А господин де ла Бодрэ уезжает в Шарите!
– Вам-то что за дело до этого? – спросил Орас Бьяншон Гатьена.
– Орас прав, – сказал Лусто. – Не понимаю, как это вы столько занимаетесь друг другом, вы тратите время на переливание из пустого в порожнее.
Бьяншон взглянул на Этьена Лусто, как бы желая напомнить ему, что фельетонные колкости и остроты мелкой газетки непонятны в Сансере. Между тем все подошли к чаще кустарника, и г-н Гравье предоставил обоим знаменитостям и Гатьену углубиться в нее, спустившись с пригорка под предводительством лесничего.
– Подождем же финансиста, – сказал Бьяншон, когда охотники вышли на поляну.
– Эх вы! Хоть в медицине вы и великий человек, зато в провинциальных делах – невежда. Вы ждете господина Гравье?.. А он, несмотря на свой кругленький животик, бегает, как заяц, и сейчас уже минутах в двадцати от Анзи (Гатьен вынул часы). Так и есть! Он поспеет как раз вовремя.
– Куда?..
– В замок, к завтраку, – ответил Гатьен. – Вы думаете, я был бы спокоен, если б госпожа де ла Бодрэ осталась наедине с господином де Кланьи? А теперь их двое, они последят друг за другом, и Дина будет под надежной охраной.
– Вот как, значит, госпожа де ла Бодрэ еще не сделала выбора? – спросил Лусто.
– Так думает мама, а я боюсь, что господин де Кланьи уже приворожил госпожу де ла Бодрэ; ведь если ему удалось убедить ее, что звание депутата сулит ему некоторые надежды на мантию хранителя печати, то он, конечно, может выдать и свою землистую физиономию, свирепые глаза, всклоченную гриву, голос осипшего вахтера, худобу нищего поэта за прелести Адониса. Раз уж Дина вообразила господина де Кланьи хранителем печати, то может вообразить его и красавцем мужчиной. Красноречие дает большие преимущества. К тому же госпожа де ла Бодрэ полна честолюбия, Сансер ей не нравится, она мечтает о блеске Парижа.
– Но вам-то что до этого? – заметил Лусто. – Пусть себе любит прокурора… А, понятно! Вам кажется, что долго любить его она не станет, и вы надеетесь занять его место!
– Вы, друзья мои, ежедневно видите в Париже столько красивых женщин, сколько дней в году, – сказал Гатьен. – А в Сансере их не насчитаешь и шести; и то из этих шести пять полны нелепых претензий на добродетель, а самая красивая из них своими презрительными взглядами держит вас на таком громадном расстоянии, точно она принцесса крови; стало быть, двадцатидвухлетнему молодому человеку очень даже простительно стараться разгадать тайны этой женщины, потому что тогда ей придется оказывать ему внимание.
– Это называется здесь «вниманием», – сказал, улыбаясь, журналист.
– Думаю, что у госпожи де ла Бодрэ достаточно вкуса и она не удостоит благосклонностью эту гадкую обезьяну, – заметил Орас Бьяншон.
– О Орас, мудрый истолкователь человеческой природы! – воскликнул журналист. – Давайте устроим этому прокурору волчью западню, – мы окажем услугу нашему другу Гатьену и сами вволю нахохочемся. Не люблю прокуроров.
– У тебя верное предчувствие твоей судьбы, – сказал Орас. – Но как это сделать?
– А вот как: расскажем после обеда две-три истории о женщинах, застигнутых мужьями, убитых и замученных до смерти при ужасающих обстоятельствах. И посмотрим, какую мину состроят тогда госпожа де ла Бодрэ и господин де Кланьи.
– Недурно придумано, – сказал Бьяншон. – Трудно допустить, чтобы ни один из них не выдал себя каким-нибудь жестом или замечанием.
– Я знаю, – обращаясь к Гатьену, продолжал журналист, – издателя одной газеты, который, с целью избежать печальной участи, допускает только такие рассказы, где любовников сжигают, рубят, колют, крошат, рассекают на куски; где женщин пекут, жарят, варят; он показывает эти ужасные рассказы жене в надежде, что она останется ему верна из страха – на худой конец, сей скромный муж был бы рад и этому! «Вот видишь, душенька, к чему приводит малейший грешок», – говорит он ей, передавая своими словами речи Арнольфа к Агнессе.25
– Госпожа де ла Бодрэ совершенно невинна, молодой человек просто заблуждается, – сказал Бьяншон. – Госпожа Пьедефер кажется мне слишком набожной, чтобы приглашать в замок Анзи любовника дочери. Госпоже де ла Бодрэ пришлось бы обманывать мать, мужа, свою горничную, горничную матери – тут, того и гляди, попадешься впросак.
– К тому же и муж не простак, – рассмеялся Гатьен, радуясь, что вышло складно.
– Мы припомним две-три такие истории, что Дина затрепещет, – сказал Лусто. – Но, молодой человек, и ты, Бьяншон, я требую от вас строгой выдержки: покажите себя дипломатами, будьте естественны и непринужденны, следите, не подавая виду, за лицами обоих преступников… понимаете, искоса или в зеркало, совсем незаметно. Утром мы поохотимся за зайцем, вечером – за прокурором.
Вечер начался победно для Лусто: он передал владетельнице замка ее альбом, в котором она нашла следующую элегию:
ТОСКА
О горькие стихи, которые пишу я,
В то время, как меня, безудержно бушуя,
Влечет людской поток –
В тот мир, в котором нет ни света, ни покоя,
В котором вижу я с обидой и тоскою
Лишь горе и порок!
Наверно, поглядев на этот лист альбомный,
Не заразитесь вы тоскою неуемной.
Для вас нужней всего
Два слова о любви – в ней главная основа,
Два слова о балах, о платьях два-три слова
И два про божество!
Ведь это было бы насмешкой самой злою,
Когда б заставили меня с моей тоскою
О счастье говорить.
Возможно ли слепцу рассказывать о красках
Иль сироте пропеть о материнских ласках
И сердце не разбить?
Ведь если с детских лет тебя студила вьюга,
И прожил ты свой век без преданного друга,
Без ласки, без любви,
И горю твоему ничья слеза не вторит.
Так будущего нет – довольно с жизнью спорить,
Скорее оборви!
Я жалости молю! Хоть каплю, хоть немного!
В своих страданиях я отвергаю бога!
Я промысла не чту!
За что, за что мне слать ему благословенья?
Он мог мне дать и блеск и славу от рожденья –
А дал мне нищету!
Этьен Лусто
Сентябрь 1836 г., замок Анзи.
– И вы сочинили эти стихи в один день?.. – спросил с сомнением в голосе прокурор.
– Ну, боже мой, конечно, на охоте, это даже чересчур заметно! Для госпожи де ла Бодрэ я хотел бы написать получше.
– Эти стихи восхитительны, – поднимая глаза к небу, молвила Дина.
– К несчастью, они служат выражением чувства более чем истинного, – ответил Лусто, приняв глубоко печальный вид.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53