Есть бросать.
Пилот, не оборачиваясь, поднял правую руку: большой и указательный пальцы сложены в колечко. Инструктор с кошачьим лицом хлопнул его по плечу: мол, понял, и распахнул наружную дверь.
К шуму двигателя, заполнявшему объемистое брюхо вертолета, присоединился шум винтов. В таком грохоте не разобрать ни слова.
Он посмотрел на здорового «перворазника» – того самого, у которого было девяносто. По лицу было видно, что мужик немного напряжен. Но он не нервничал. Есть такая тонкая грань – между напряженной собранностью и легкой паникой. Так вот, паники в глазах у «без десяти центнера» не было. Этот все сделает как надо. Не забудет ни слова из того, что сказал инструктор перед прыжком. Он сам шагнет в притягивающую бездну, может быть, выругается про себя для бодрости, благо его никто не слышит. Не торопясь досчитает до трех: «шестьсот восемьдесят один, шестьсот восемьдесят два, шестьсот восемьдесят три...», задерет голову, проконтролирует раскрытие купола, увидит над собой пятьдесят квадратных метров армейского шелка, надутых тугим потоком воздуха, наверняка заорет от радости, возьмется за основные стропы и будет быстро (он же самый тяжелый) приближаться к земле, увлеченно оглядываясь по сторонам. А если... А если вдруг законы мироздания на мгновение покачнутся и надежный «Д-5» не раскроется... Конечно, такого не может быть, но если... Тогда мужик, как учили, вытянет в сторону и вверх правую руку, чтобы остановить вращение своего тела, и дернет кольцо «запаски». Время у него есть – до земли целый кило метр. Он, конечно, испугается, и сердце будет молотить за двести в минуту, но он все сделает как надо. Инструктор с кошачьим лицом не сомневался в этом. Тридцать пять – не восемнадцать. К этому времени разум уже умеет контролировать эмоции. Все будет хорошо.
Инструктор схватил краснолицего за плечо и мотнул головой.
Тот утвердительно кивнул, пригнул голову, чтобы не удариться об срез дверного проема, и решительно шагнул наружу. Даже не шагнул – выпрыгнул, сильно оттолкнувшись ногой. Инструктор успел отметить, что мужик держится руками за лямки крест-накрест, как и положено. Все в порядке! Помнит инструктаж.
Он увидел, как расцвел бледно-желтый купол, и махнул следующему: «Давай!» Второй «перворазник» выглядел не так уверенно, но тоже держался неплохо. Четыре раза инструктор клал руку на плечо, дожидался, пока увидит предыдущий купол, и потом мотал головой, словно бодал кого-то. Последней была невысокая хрупкая девушка.
С ней возникли самые большие проблемы – еще на земле. Худая коротышка сгибалась под тяжестью парашютного ранца, шлем болтался на голове несмотря на то, что подбородочный ремень был затянут до отказа, но в глазах светилась такая решимость, что ей никто не посмел отказать. Хочешь прыгать– давай, подруга!
В глубине души он надеялся, что девушка в последний момент передумает. Инструктор внимательно посмотрел на нее. Но голубые глаза по-прежнему горели холодным огнем.
Инструктор вопросительно дернул подбородком: прыгнешь? Девушка кивнула, и шлем надвинулся ей на самые брови. Инструктор мотнул головой вправо, в сторону двери: давай? Он не подталкивал ее, оставляя время для выбора. Просто мотнул головой.
Покачиваясь под тяжестью ранца, девушка подошла к двери и выглянула в проем. Увидела летное поле, уменьшенное высотой до размеров географической карты, белые крестики самолетов, стоявших около диспетчерской вышки, дальний лес, густо зеленеющий на востоке... Она не зажмурилась и не закричала. Она собралась, черты миловидного лица застыли, и очаровательные губки сложились в яркую точку.
Девушка шагнула в проем. Инструктор проводил ее взгля дом. Пару секунд маленькое тело крутило набегающим потоком, затем мягко раскрылся огромный купол, и новоиспеченная парашютистка стала медленно снижаться.
Все! Слава богу! Только бы ее не занесло ветром куда-нибудь. Ну да ладно, там, на земле, за этим проследят. В случае чего – помогут. Хорошо, если бы она не забыла вовремя сжать колени и напрячь ноги. Еще лучше – если она вспомнит инструктаж и сообразит в момент приземления развернуться против ветра, как учили. Ну и будет совсем здорово, если, приземлившись, она быстро вскочит и успеет забежать за купол, чтобы погасить его, – иначе ее утащит ветром черт знает куда, до самого Серпухова.
Инструктор улыбнулся и захлопнул дверь. Им предстоял подъем на настоящую высоту. Это всегда радовало.
За плечами у него было полторы тысячи прыжков, но каждый подъем на высоту неизменно вызывал прилив адреналина. Ну, может, не такой большой, как у «перворазников» – в этом им можно только позавидовать, – но все же ощутимый. Тело становилось легким и звонким, сердце наполнялось радостью. Все хорошо. Все просто отлично!
Он еще не знал, что для всех оставшихся в вертолете это будет последний подъем на высоту.
В аэроклубе всегда избегали этого страшного слова: «последний». Говорили: «крайний».
Но для них это был именно последний подъем.
* * *
Деревня Юркино. Десять часов сорок четыре минуты.
Николай Рудницкий потянулся и перевернулся на другой бок. Лето, дача, жара, блаженство... Хорошо поваляться в кровати.
Он лежал, не открывая глаз. Знал, что яркий солнечный свет заставит его окончательно проснуться. А так... Можно перевернуться на другой бок и посмотреть какой-нибудь интересный сон. Самые интересные сны снятся утром, если снова провалиться в зыбкую дремоту. А может, они просто лучше запоминаются? Может, в этом все дело?
Николай перевернулся, натянул на плечи легкое летнее одеяло. И почувствовал, как на его лоб легла мягкая прохладная ладонь.
Нет, придется вставать. Ваня не даст ему поспать. Сыну скучно одному.
Николай со стыдом почувствовал, как в его душе зашевелилось легкое сожаление о пропавшем утреннем сне.
«Да черт с ним! Какой тут сон? Ваня же хочет играть!»
Он открыл глаза и увидел лицо старшего сына. Круглое, белое, похожее на луну, со смешными оттопыренными ушами. Тонкая струйка слюны, сбегавшая из угла Ваниного рта, блестела на солнце.
Николай улыбнулся Ване, протянул руку и привычным жестом вытер слюну.
– Доброе утро, сынок! Как дела? Как спалось? Ваня расцвел и радостно загудел, как океанский лайнер, входящий в гавань.
– Что видел во сне?
Сын закатил круглые глаза:
– А... е... вку...
За шестнадцать лет Рудницкий научился хорошо понимать речь сына. То, что другим казалось бессмысленным набором звуков, на самом деле являлось речью. ВАНИНОЙ речью.
– Тарелку?
Мальчик затряс головой:
– А... е... вку... А... е... вку!
– Ты, наверное, хотел есть, а? – Николай прищурился. – Проголодался, обжора?
Он никогда не позволял себе сюсюкать с сыном. Он всегда болезненно морщился, когда знакомые или родственники жены начинали причитать:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149
Пилот, не оборачиваясь, поднял правую руку: большой и указательный пальцы сложены в колечко. Инструктор с кошачьим лицом хлопнул его по плечу: мол, понял, и распахнул наружную дверь.
К шуму двигателя, заполнявшему объемистое брюхо вертолета, присоединился шум винтов. В таком грохоте не разобрать ни слова.
Он посмотрел на здорового «перворазника» – того самого, у которого было девяносто. По лицу было видно, что мужик немного напряжен. Но он не нервничал. Есть такая тонкая грань – между напряженной собранностью и легкой паникой. Так вот, паники в глазах у «без десяти центнера» не было. Этот все сделает как надо. Не забудет ни слова из того, что сказал инструктор перед прыжком. Он сам шагнет в притягивающую бездну, может быть, выругается про себя для бодрости, благо его никто не слышит. Не торопясь досчитает до трех: «шестьсот восемьдесят один, шестьсот восемьдесят два, шестьсот восемьдесят три...», задерет голову, проконтролирует раскрытие купола, увидит над собой пятьдесят квадратных метров армейского шелка, надутых тугим потоком воздуха, наверняка заорет от радости, возьмется за основные стропы и будет быстро (он же самый тяжелый) приближаться к земле, увлеченно оглядываясь по сторонам. А если... А если вдруг законы мироздания на мгновение покачнутся и надежный «Д-5» не раскроется... Конечно, такого не может быть, но если... Тогда мужик, как учили, вытянет в сторону и вверх правую руку, чтобы остановить вращение своего тела, и дернет кольцо «запаски». Время у него есть – до земли целый кило метр. Он, конечно, испугается, и сердце будет молотить за двести в минуту, но он все сделает как надо. Инструктор с кошачьим лицом не сомневался в этом. Тридцать пять – не восемнадцать. К этому времени разум уже умеет контролировать эмоции. Все будет хорошо.
Инструктор схватил краснолицего за плечо и мотнул головой.
Тот утвердительно кивнул, пригнул голову, чтобы не удариться об срез дверного проема, и решительно шагнул наружу. Даже не шагнул – выпрыгнул, сильно оттолкнувшись ногой. Инструктор успел отметить, что мужик держится руками за лямки крест-накрест, как и положено. Все в порядке! Помнит инструктаж.
Он увидел, как расцвел бледно-желтый купол, и махнул следующему: «Давай!» Второй «перворазник» выглядел не так уверенно, но тоже держался неплохо. Четыре раза инструктор клал руку на плечо, дожидался, пока увидит предыдущий купол, и потом мотал головой, словно бодал кого-то. Последней была невысокая хрупкая девушка.
С ней возникли самые большие проблемы – еще на земле. Худая коротышка сгибалась под тяжестью парашютного ранца, шлем болтался на голове несмотря на то, что подбородочный ремень был затянут до отказа, но в глазах светилась такая решимость, что ей никто не посмел отказать. Хочешь прыгать– давай, подруга!
В глубине души он надеялся, что девушка в последний момент передумает. Инструктор внимательно посмотрел на нее. Но голубые глаза по-прежнему горели холодным огнем.
Инструктор вопросительно дернул подбородком: прыгнешь? Девушка кивнула, и шлем надвинулся ей на самые брови. Инструктор мотнул головой вправо, в сторону двери: давай? Он не подталкивал ее, оставляя время для выбора. Просто мотнул головой.
Покачиваясь под тяжестью ранца, девушка подошла к двери и выглянула в проем. Увидела летное поле, уменьшенное высотой до размеров географической карты, белые крестики самолетов, стоявших около диспетчерской вышки, дальний лес, густо зеленеющий на востоке... Она не зажмурилась и не закричала. Она собралась, черты миловидного лица застыли, и очаровательные губки сложились в яркую точку.
Девушка шагнула в проем. Инструктор проводил ее взгля дом. Пару секунд маленькое тело крутило набегающим потоком, затем мягко раскрылся огромный купол, и новоиспеченная парашютистка стала медленно снижаться.
Все! Слава богу! Только бы ее не занесло ветром куда-нибудь. Ну да ладно, там, на земле, за этим проследят. В случае чего – помогут. Хорошо, если бы она не забыла вовремя сжать колени и напрячь ноги. Еще лучше – если она вспомнит инструктаж и сообразит в момент приземления развернуться против ветра, как учили. Ну и будет совсем здорово, если, приземлившись, она быстро вскочит и успеет забежать за купол, чтобы погасить его, – иначе ее утащит ветром черт знает куда, до самого Серпухова.
Инструктор улыбнулся и захлопнул дверь. Им предстоял подъем на настоящую высоту. Это всегда радовало.
За плечами у него было полторы тысячи прыжков, но каждый подъем на высоту неизменно вызывал прилив адреналина. Ну, может, не такой большой, как у «перворазников» – в этом им можно только позавидовать, – но все же ощутимый. Тело становилось легким и звонким, сердце наполнялось радостью. Все хорошо. Все просто отлично!
Он еще не знал, что для всех оставшихся в вертолете это будет последний подъем на высоту.
В аэроклубе всегда избегали этого страшного слова: «последний». Говорили: «крайний».
Но для них это был именно последний подъем.
* * *
Деревня Юркино. Десять часов сорок четыре минуты.
Николай Рудницкий потянулся и перевернулся на другой бок. Лето, дача, жара, блаженство... Хорошо поваляться в кровати.
Он лежал, не открывая глаз. Знал, что яркий солнечный свет заставит его окончательно проснуться. А так... Можно перевернуться на другой бок и посмотреть какой-нибудь интересный сон. Самые интересные сны снятся утром, если снова провалиться в зыбкую дремоту. А может, они просто лучше запоминаются? Может, в этом все дело?
Николай перевернулся, натянул на плечи легкое летнее одеяло. И почувствовал, как на его лоб легла мягкая прохладная ладонь.
Нет, придется вставать. Ваня не даст ему поспать. Сыну скучно одному.
Николай со стыдом почувствовал, как в его душе зашевелилось легкое сожаление о пропавшем утреннем сне.
«Да черт с ним! Какой тут сон? Ваня же хочет играть!»
Он открыл глаза и увидел лицо старшего сына. Круглое, белое, похожее на луну, со смешными оттопыренными ушами. Тонкая струйка слюны, сбегавшая из угла Ваниного рта, блестела на солнце.
Николай улыбнулся Ване, протянул руку и привычным жестом вытер слюну.
– Доброе утро, сынок! Как дела? Как спалось? Ваня расцвел и радостно загудел, как океанский лайнер, входящий в гавань.
– Что видел во сне?
Сын закатил круглые глаза:
– А... е... вку...
За шестнадцать лет Рудницкий научился хорошо понимать речь сына. То, что другим казалось бессмысленным набором звуков, на самом деле являлось речью. ВАНИНОЙ речью.
– Тарелку?
Мальчик затряс головой:
– А... е... вку... А... е... вку!
– Ты, наверное, хотел есть, а? – Николай прищурился. – Проголодался, обжора?
Он никогда не позволял себе сюсюкать с сыном. Он всегда болезненно морщился, когда знакомые или родственники жены начинали причитать:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149