Вы знаете о нем что-нибудь подробнее?
— Если он вам рассказал всю свою жизнь, то нет.
— Чем он вообще-то живет?
— Хм! Время от времени он мне приносит золотые самородки. Из этого я заключил, что он где-то открыл небольшую россыпь.
— Тогда бы я порадовался за него, так как малыш, кажется, немец. Ужасно, должно быть, не знать, под каким экватором стояла твоя колыбель. Оба мы, вы и я, не ведаем таких гиппократовых страданий. Мы, к счастью, знаем, куда обратить тоску по родине — к Германии, «туда, туда», как прекрасно мурлыкал Галилей в своей песне Миньоны.
— Вы хотели сказать — Гёте?
— Нет, нет и нет! Я очень хорошо различаю Гете и Галилея. Гете относится к совершенно другой — высшей национальной шкале. Он бы не настряпал таких чувствительных стихов. А Галилей со своим телескопом и с тоской по элегическим кометам изобрел настоящие ностальгические тирольские причитания, в которых он пел:
Знаешь ли край, где цитрусы цветут,
Близ ветхих крыш в пляс журавли идут?
По вечерам в траве лягушек шум,
И лик луны сияет из пруда, уютно там, и потому туда
Меня ведет мой ум!
Чтобы продекламировать стихи, сопровождая чтение жестами, Фрэнк поднялся со своего места. Теперь он в напряженном ожидании смотрел на фермера. Тот прилагал огромные усилия, чтобы оставаться серьезным. Не услышав восторженных слов, Фрэнк недовольно спросил:
— Кажется, поэзия не производит на вас впечатления? У вас что, такой вялый темперамент?
— Нет-нет! Я молчал, удивляясь тому, что вы так точно помните слова поэта.
— Ничего особенного. Я хорошо запоминаю все, что читаю. Ну, а если уж что забываю, то стараюсь усовершенствовать позабытое. Такое отношение не может остаться без одобрения.
— Стало быть, вы прирожденный поэт?
— Да, вы почти не ошиблись.
— В таком случае я завидую вам. Однажды я двое суток ломал понапрасну голову над сочинением двух строчек ко дню рождения — увы! Я не смог воскликнуть: «Эврика!»
— Слушайте! Не употребляйте фальшивых слов! Вы произнесли арабское заклинание, по-немецки буквально означающее: «Черт знает что!» С подобными колдовскими формулами надо быть очень осторожным, потому что никогда не знаешь, что из этого получится. Подумайте только о том, что случилось со знаменитым Дженгиханом и с тремя сотнями его спартанцев?
— А что? — спросил фермер, явно заинтересовавшись ответом.
— Хан залег с ними за тесниной Гибралтара, которую хотели штурмовать черкесы. Поскольку у него было так мало людей, хан согласился, чтобы к нему на помощь пришла небезызвестная эндорская ведьма. С нею и со всеми спартанцами хан уселся вокруг большого котла, куда они побросали множество всяких трав, и прежде всего — слоновью ногу. Видимо, они что-то не так намешали, потому что котел неожиданно взорвался, а Дженгихан вместе со спартанцами взлетел в воздух. Так как он был самым высоким из всех, то увидел, что земля под ним крутится вокруг собственной оси. И тогда он воскликнул по-еврейски: «О Santa Complicius!», что переводится на наш немецкий так: «И все-таки она движется!»
Тут уж Хельмерс не смог больше удержаться. Он подскочил на своем стуле, разразившись смехом. Слишком уж несуразно было все то, что с наисерьезнейшим видом излагал облаченный во фрак и шляпу Хромой Фрэнк.
— Над чем вы так ржете? — спросил обиженный гость. — Если вы полагаете, что по той случайной причине, что я оказался вашим коллегой, можете безнаказанно…
К счастью, его прервали, иначе бы он разразился громовой филиппикой. Именно в этот момент из дома возвратился Кровавый Лис и подошел к собеседникам. Он взглянул на раскрасневшееся от гнева лицо Хромого Фрэнка и спросил:
— Что случилось? Чем ты недоволен?
Он задал вопрос по-немецки, потому что слышал, как Фрэнк говорит на этом языке. Тот же отвечал:
— На что я сержусь? На то, что мой коллега высмеивает меня. А почему он это делает? Потому что ничего не понимает во всемирной истории. С поистине античным трудолюбием я попытался объяснить ему допотопную конъюнктуру военной истории черкесов, но у него нет ни капельки разума, чтобы понять связь между тактикой и стратегией средневекового воинского искусства.
— Тактика? Стратегия? — молодой человек был просто ошеломлен.
— Да, конечно. Ты в этом что-нибудь понимаешь?
— Нет.
— Я мог бы об этом догадаться, потому что на такие гениальные представления способен наделенный врожденным разумом человек, призвавший на помощь космические душевные силы. Обдумай это дело и…
— Чудесно! Обдумаю, — прервал его Кровавый Лис. — Но теперь у меня нет времени на это. Сейчас я могу думать только о бедных людях, убитых в Льяно-Эстакадо.
Он, видимо, уже узнал от Толстяка Джемми, как надо обходиться с Хромым Фрэнком, поэтому поостерегся возражать ему, а сразу же перешел к интересующему его делу, что должно было остановить страстную проповедь обиженного. Цели свой Лис достиг, потому что Фрэнк тотчас позабыл про свою обиду и спросил:
— Убиты люди? В Эстакадо? Когда?
— Этого я не знаю. Восемь дней назад они уехали отсюда, но на той стороне пустыни не появились. Значит, они погибли.
— Возможно, и нет. Ведь они могли выбрать другой путь.
— Как раз этого-то я и боюсь. Эти безводные степи можно пересечь только в одном направлении. Они столь же опасны, как Сахара, например, или пустыня Гоби. В Льяно-Эстакадо нет ни колодцев, ни оазисов, ни верблюдов, способных долгие дни переносить жажду. Это делает Льяно чрезвычайно опасным, хотя по размерам оно гораздо меньше великих африканских или азиатских пустынь. Кружного пути отсюда нет. Именно поэтому единственное направление, по которому только и возможен проезд, разметили столбами, отчего пустыня и получила свое название. Кто отклонится от линии столбов — погибнет. Жара и жажда разрушат его мозг, соображать он больше не может и скачет по кругу до тех пор, пока лошадь не рухнет под ним, а тогда и всаднику наступит конец, — рассказывал Кровавый Лис.
Фрэнк покачал головой.
— Стало быть, он не может оставить размеченную дорогу, так ты считаешь? — спросил Хельмерс.
— Да, это я и хотел сказать, — ответил молодой человек. — И каждый знает об этом. Только очень немногие, в совершенстве знающие Льяно-Эстакадо, могут ориентироваться и без столбов… А что будет, если преступники переставят столбы?
— Это же дьявольская затея.
— Конечно, но тем не менее такие вещи случаются. Есть такие банды, которые занимаются тем, что вырывают столбы, а потом устанавливают их в неверном направлении. Если теперь путешественник последует по столбам, он погибнет. Внезапно столбы кончаются, и путнику тогда уже нет спасения.
— Что ему стоит вернуться назад по тем же столбам!
— Слишком поздно. К тому времени он слишком далеко забирается в Эстакадо и просто не может добраться до края безводной степи, погибая от жары и жажды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
— Если он вам рассказал всю свою жизнь, то нет.
— Чем он вообще-то живет?
— Хм! Время от времени он мне приносит золотые самородки. Из этого я заключил, что он где-то открыл небольшую россыпь.
— Тогда бы я порадовался за него, так как малыш, кажется, немец. Ужасно, должно быть, не знать, под каким экватором стояла твоя колыбель. Оба мы, вы и я, не ведаем таких гиппократовых страданий. Мы, к счастью, знаем, куда обратить тоску по родине — к Германии, «туда, туда», как прекрасно мурлыкал Галилей в своей песне Миньоны.
— Вы хотели сказать — Гёте?
— Нет, нет и нет! Я очень хорошо различаю Гете и Галилея. Гете относится к совершенно другой — высшей национальной шкале. Он бы не настряпал таких чувствительных стихов. А Галилей со своим телескопом и с тоской по элегическим кометам изобрел настоящие ностальгические тирольские причитания, в которых он пел:
Знаешь ли край, где цитрусы цветут,
Близ ветхих крыш в пляс журавли идут?
По вечерам в траве лягушек шум,
И лик луны сияет из пруда, уютно там, и потому туда
Меня ведет мой ум!
Чтобы продекламировать стихи, сопровождая чтение жестами, Фрэнк поднялся со своего места. Теперь он в напряженном ожидании смотрел на фермера. Тот прилагал огромные усилия, чтобы оставаться серьезным. Не услышав восторженных слов, Фрэнк недовольно спросил:
— Кажется, поэзия не производит на вас впечатления? У вас что, такой вялый темперамент?
— Нет-нет! Я молчал, удивляясь тому, что вы так точно помните слова поэта.
— Ничего особенного. Я хорошо запоминаю все, что читаю. Ну, а если уж что забываю, то стараюсь усовершенствовать позабытое. Такое отношение не может остаться без одобрения.
— Стало быть, вы прирожденный поэт?
— Да, вы почти не ошиблись.
— В таком случае я завидую вам. Однажды я двое суток ломал понапрасну голову над сочинением двух строчек ко дню рождения — увы! Я не смог воскликнуть: «Эврика!»
— Слушайте! Не употребляйте фальшивых слов! Вы произнесли арабское заклинание, по-немецки буквально означающее: «Черт знает что!» С подобными колдовскими формулами надо быть очень осторожным, потому что никогда не знаешь, что из этого получится. Подумайте только о том, что случилось со знаменитым Дженгиханом и с тремя сотнями его спартанцев?
— А что? — спросил фермер, явно заинтересовавшись ответом.
— Хан залег с ними за тесниной Гибралтара, которую хотели штурмовать черкесы. Поскольку у него было так мало людей, хан согласился, чтобы к нему на помощь пришла небезызвестная эндорская ведьма. С нею и со всеми спартанцами хан уселся вокруг большого котла, куда они побросали множество всяких трав, и прежде всего — слоновью ногу. Видимо, они что-то не так намешали, потому что котел неожиданно взорвался, а Дженгихан вместе со спартанцами взлетел в воздух. Так как он был самым высоким из всех, то увидел, что земля под ним крутится вокруг собственной оси. И тогда он воскликнул по-еврейски: «О Santa Complicius!», что переводится на наш немецкий так: «И все-таки она движется!»
Тут уж Хельмерс не смог больше удержаться. Он подскочил на своем стуле, разразившись смехом. Слишком уж несуразно было все то, что с наисерьезнейшим видом излагал облаченный во фрак и шляпу Хромой Фрэнк.
— Над чем вы так ржете? — спросил обиженный гость. — Если вы полагаете, что по той случайной причине, что я оказался вашим коллегой, можете безнаказанно…
К счастью, его прервали, иначе бы он разразился громовой филиппикой. Именно в этот момент из дома возвратился Кровавый Лис и подошел к собеседникам. Он взглянул на раскрасневшееся от гнева лицо Хромого Фрэнка и спросил:
— Что случилось? Чем ты недоволен?
Он задал вопрос по-немецки, потому что слышал, как Фрэнк говорит на этом языке. Тот же отвечал:
— На что я сержусь? На то, что мой коллега высмеивает меня. А почему он это делает? Потому что ничего не понимает во всемирной истории. С поистине античным трудолюбием я попытался объяснить ему допотопную конъюнктуру военной истории черкесов, но у него нет ни капельки разума, чтобы понять связь между тактикой и стратегией средневекового воинского искусства.
— Тактика? Стратегия? — молодой человек был просто ошеломлен.
— Да, конечно. Ты в этом что-нибудь понимаешь?
— Нет.
— Я мог бы об этом догадаться, потому что на такие гениальные представления способен наделенный врожденным разумом человек, призвавший на помощь космические душевные силы. Обдумай это дело и…
— Чудесно! Обдумаю, — прервал его Кровавый Лис. — Но теперь у меня нет времени на это. Сейчас я могу думать только о бедных людях, убитых в Льяно-Эстакадо.
Он, видимо, уже узнал от Толстяка Джемми, как надо обходиться с Хромым Фрэнком, поэтому поостерегся возражать ему, а сразу же перешел к интересующему его делу, что должно было остановить страстную проповедь обиженного. Цели свой Лис достиг, потому что Фрэнк тотчас позабыл про свою обиду и спросил:
— Убиты люди? В Эстакадо? Когда?
— Этого я не знаю. Восемь дней назад они уехали отсюда, но на той стороне пустыни не появились. Значит, они погибли.
— Возможно, и нет. Ведь они могли выбрать другой путь.
— Как раз этого-то я и боюсь. Эти безводные степи можно пересечь только в одном направлении. Они столь же опасны, как Сахара, например, или пустыня Гоби. В Льяно-Эстакадо нет ни колодцев, ни оазисов, ни верблюдов, способных долгие дни переносить жажду. Это делает Льяно чрезвычайно опасным, хотя по размерам оно гораздо меньше великих африканских или азиатских пустынь. Кружного пути отсюда нет. Именно поэтому единственное направление, по которому только и возможен проезд, разметили столбами, отчего пустыня и получила свое название. Кто отклонится от линии столбов — погибнет. Жара и жажда разрушат его мозг, соображать он больше не может и скачет по кругу до тех пор, пока лошадь не рухнет под ним, а тогда и всаднику наступит конец, — рассказывал Кровавый Лис.
Фрэнк покачал головой.
— Стало быть, он не может оставить размеченную дорогу, так ты считаешь? — спросил Хельмерс.
— Да, это я и хотел сказать, — ответил молодой человек. — И каждый знает об этом. Только очень немногие, в совершенстве знающие Льяно-Эстакадо, могут ориентироваться и без столбов… А что будет, если преступники переставят столбы?
— Это же дьявольская затея.
— Конечно, но тем не менее такие вещи случаются. Есть такие банды, которые занимаются тем, что вырывают столбы, а потом устанавливают их в неверном направлении. Если теперь путешественник последует по столбам, он погибнет. Внезапно столбы кончаются, и путнику тогда уже нет спасения.
— Что ему стоит вернуться назад по тем же столбам!
— Слишком поздно. К тому времени он слишком далеко забирается в Эстакадо и просто не может добраться до края безводной степи, погибая от жары и жажды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67