Наконец виконт заговорил:
— В ваших устах все звучит слишком легко, Эсме, — сказал он. — Но вы знаете не хуже меня, что женщины ревнивы; и Оделле может очень не понравиться, что она повсюду появляется в обществе своей мачехи, особенно когда эта мачеха так красива, как вы!
— Очень мило с вашей стороны так божественно отзываться о моей красоте, — проворковала графиня. — Но Оделла еще очень юна, и так как она любит отца, то захочет быть поближе к нему. — Она улыбнулась. — Женщина постарше не стала бы так за него цепляться. Кроме того, вы забыли еще кое-что.
— Что же? — спросил виконт.
— Вы хотите наследника, а ничто не привязывает женщину к дому больше, чем, дети!
— Вы умеете убеждать, Эсме, — медленно, произнес виконт. — Но вместе с тем, если у меня будет наследник, что, конечно же, рано или поздно случится, я хотел бы, чтобы это был наш с вами сын.
Повисло молчание; наконец графиня сказала:
— Разумеется, если бы это было возможно, высшего блаженства трудно представить. Но, как я уже сказала вам, обожаемый Джонни, мы должны делать лучшее из того, что можем, — и, если у вас хватит храбрости, мы это сделаем.
— Дело не в храбрости, — обиженно сказал виконт, — а том, что у меня будет другая женщина, а не вы. Вы же знаете, как я вас обожаю.
Тон его стал резким.
— Как и я вас, мой сильный, красивый, изумительный возлюбленный! — сказала Эсме. — И именно поэтому я не хочу вас терять!
— Вы никогда меня не потеряете! — страстно воскликнул виконт. — Я скорее согласился спуститься бы в преисподнюю!
Он начал целовать ее снова.
Словно очнувшись от сна, Оделла пошла прочь.
Она направилась к двери, которая вела в коридор.
У двери она остановилась и оглянулась на портрет матери, висящий над камином.
В глазах ее была боль.
Потом она тихо открыла дверь, вышла из спальни отца и бегом вернулась к себе в комнату.
Убедившись, что там никого нет, она тщательно заперла дверь и ничком бросилась на кровать.
Но она не плакала. Она размышляла.
Теперь ей стало ясно, почему с самого приезда она не только чувствовала, что в доме что-то не так, но и ощущала явную угрозу.
Казалось, что мысли и планы мачехи каким-то непонятным образом передались ей.
Впрочем, как бы то ни было, она должна убежать.
Вместо истерики или приступа паники Оделла внезапно почувствовала, что способна рассуждать холодно и отстранение, словно ей предстояло изучить какой-то сложный предмет или найти решение математической задачи.
И была одна вещь, за которую ей следовало быть благодарной судьбе: теперь она точно знала, где притаился враг.
— Меня не застанут врасплох, — пробормотала Оделла.
Это было похоже на чтение книги, и заговор словно бы разворачивался у нее перед глазами.
Оделла могла точно предположить, на что будет упирать мачеха, чтобы уговорить ее выйти замуж за виконта.
Во-первых, отец Оделлы дружен с его отцом.
Во-вторых, если виконт был солдатом, ее отец не сможет сказать, что он — человек никудышный.
Его нельзя обвинить и в том, что он промотал деньги за карточными столами.
Внезапно Оделле пришло в голову, что виконт старше тех молодых людей, которым ее будут представлять на балах.
Ее мачехе, она знала, было двадцать семь, и виконту, без сомнения, столько же — а может, и больше.
«Папа решит, что он как раз в нужном возрасте, чтобы разумно обойтись с моими деньгами, — подумала Оделла, — а также защищать меня и заботиться обо мне».
При мысли о том, что она выйдет замуж за человека, который любит другую, особенно, если этой другой является ее мачеха, Оделлу охватил ужас.
Было унизительно знать, что графиня неверна отцу и в то же время планирует женить своего любовника на собственной падчерице из-за того, что у нее много денег.
— Я этого не допущу! — дала клятву Оделла.
Вместе с тем она понимала, что должна быть очень осторожна, чтобы не угодить в уготованную ей западню.
Поскольку Оделла любила отца, она не могла рассказать ему о том, что подслушала.
Хотя он, несомненно, по-прежнему любил ее мать, но одновременно был весьма увлечен своей новой женой.
По его глазам Оделла видела, что он очарован ее красотой.
Когда Эсме льстила ему и касалась его, он был доволен, как любой мужчина на его месте.
«Как я могу разрушить то, чем он живет?» — спрашивала себя Оделла.
Если быть совсем честной, она знала, что отец, после того как женился второй раз, стал гораздо счастливее.
Он был потерян и одинок, когда умерла мать Оделлы, и Эсме весьма умело заставила его почувствовать, что он для нее важен.
«Конечно, — сказала себе Оделла, — я всегда могу сказать папе, что ненавижу виконта и ни при каких обстоятельствах не стану его женой».
К несчастью, решение этого вопроса зависело не только от отца.
Сам он, разумеется, не стал бы заставлять ее вступать в брак, которого она не хотела.
Но Оделла понимала, что мачеха умело его обработает и в конце концов докажет ему, что виконт — единственный мужчина в обозримом пространстве, кто не является «охотником за приданым».
Она будет очень убедительно распространяться насчет того, что любовь придет после свадьбы.
И есть еще кое-что, рассуждала Оделла.
Если мачеха хочет как можно быстрее выдать ее за виконта, значит, она должна отсечь всех других претендентов.
«И она этого добьется, — думала Оделла, — сказав всем, что виконт влюблен в меня, а я — в него. К моему первому балу любой, кто пригласит меня на танец, будет знать, что я уже занята».
Она видела это очень отчетливо, словно перед глазами ее разворачивалась пьеса.
— Что же делать? О Боже, что же мне делать? — вслух сказала Оделла.
Она слышала отчаяние в собственном голосе и понимала, что должна действовать быстро.
Оделла посмотрела на портрет матери, который держала в руках.
— Помогите мне, мама, — прошептала она. — Помогите мне… Иначе я пропаду!
Когда она говорила, ей казалось, что мачеха, подобно злобной колдунье, стоит у нее за спиной.
Она заманила ее в ловушку, сверхъестественным образом вынуждая к браку, который будет означать жизнь в тоске.
— Это ваши деньги, мама, — продолжала Оделла, говоря с миниатюрой. — И поэтому вы должны сделать так, чтобы их не было… Или… должна я!
Еще не закончив произносить эту фразу, Оделла уже знала, каким будет решение.
Она должна исчезнуть — по крайней мере на время.
Она должна убежать из западни, которая уже закрывалась за ней, и если не поспешить, может быть слишком поздно.
Оделла подошла к окну, по-прежнему держа в руке миниатюру.
Солнце садилось, но сад был еще освещен.
Струи фонтана взлетали высоко к небу и падали, искрясь и переливаясь всеми цветами радуги.
Клумбы на площади пылали тюльпанами — желтыми и алыми.
Весенняя листва на деревьях была нежно зеленой.
«Я уеду в деревню, — решила Оделла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30