«Помоги мне, помоги мне!» — кричало ее сердце, когда она возвращалась домой.
Она чувствовала враждебность этого пустого дома, когда открывала давно не крашенную дверь, видела потертый ковер на лестнице и ощущала полную тишину.
Ни она, ни ее мать не питали особой любви к дому номер 68 на Итон-Террас. Они обе ужасно не хотели расставаться с большим удобным домом на Суссекс-гарденз по другую сторону парка. Но когда доктор Мильтон неожиданно умер, заразившись каким-то вирусом от своего пациента, его жена узнала, что их дом принадлежит его сослуживцам.
Кроме того, Марина с матерью с ужасом обнаружили, что он почти не оставил им денег.
У доктора Мильтона была очень прибыльная практика — его пациентами были состоятельные люди этой части Лондона. Но, будучи человеком глубоко сострадающим и сочувствующим, он бесплатно лечил бедняков в трущобах близ Паддингтона и — больше того — часто тратил свои собственные деньги, покупая им лекарства или небольшие подарки.
На его похоронах было много бедного люда — все они несли трогательные букетики цветов и готовы были бесконечно говорить о «хорошем докторе» и его доброте.
И в то же время было очень тягостно узнать, как мало денег он оставил жене и дочери.
Так как после смерти мужа миссис Мильтон находилась в состоянии полного упадка сил, Марине пришлось самой подыскивать подходящее для них жилье. Она решила, что ради спокойствия матери им нужно покинуть южную часть парка — место, где они были так счастливы, и она отправилась в район Белгравии.
Дом, который она взяла в аренду на Итон-Террас, был дешевый, но уж очень маленький, скучный и непривлекательный, даже когда они обставили его привезенной с собою мебелью.
— Конечно, это глупо с моей стороны, я знаю, — сказала миссис Мильтон через несколько недель после переезда, — но я никак не могу заставить себя считать этот дом своим.
Марина понимала, что матери гораздо труднее смириться с мыслью, что она вдова и теперь некому заботиться о ней.
Миссис Мильтон жила за своим мужем в неге и довольстве. У нее никогда не было стремления к независимости, и она совершенно не интересовалась проблемами эмансипации.
— Я не хочу голосовать, дорогой, — сказала она как-то мужу в присутствии Марины. — Я вполне довольна своей жизнью — ты сам прекрасно объясняешь мне всю политическую обстановку, когда я чего-то не понимаю, а если честно, мне так вообще лучше поговорить о чем-нибудь другом.
— Боюсь, ты никогда не станешь современной женщиной, — с улыбкой отвечал ей муж.
— Я хочу быть просто твоей женой. — Миссис Мильтон с обожанием посмотрела на него.
Они были так счастливы вместе, что иногда Марина чувствовала себя лишней.
Нет, она знала, конечно, что отец ее очень любит, а после его смерти мать обратила на дочь всю свою любовь, не оставляя сомнений в том, как много та для нее значит.
Теперь же, оставшись одна, Марина вдруг поняла, как ей будет трудно переносить одиночество после счастливой жизни в семье, где все любили друга.
«Может быть, это и хорошо, что мне осталось жить так мало, — с горечью подумала она. — Я ведь не сумею продержаться в этом мире, где одинокая женщина совершенно беспомощна».
Она вспомнила, как, собираясь к сэру Джону Колериджу на прием, строила планы найти место секретаря. Но это были лишь ее фантазии — она прекрасно понимала, что в стране сейчас безработица и едва ли кто-нибудь возьмет на работу женщину, если можно воспользоваться услугами мужчины.
В гостиной Марина решила осмотреть ценности, оставшиеся после матери: инкрустированная шкатулка для рукоделия, где мать обычно держала свое вышивание; маленький французский письменный стол меж двух окон — на нем стояли фотографии отца и ее собственная…
Она потрогала китайские безделушки на каминной доске, подаренные однажды на Рождество и так любимые матерью.
Разглядывая фигурки, она заметила, что у пастушки отбита рука. Марина почувствовала раздражение: какие же неряхи были эти жильцы — разбили и даже не потрудились приклеить отбитый кусочек! Впрочем, какое это теперь имеет значение?
Мама уже никогда не узнает, что дорогие ее сердцу милые вещицы сломаны, а совсем скоро и ее самой не будет, и некому будет смотреть на них…
«Что же мне делать со всеми этими вещами? — с неожиданным страхом подумала Марина. — Не могу же я умереть, не сказав никому, что они мне больше не понадобятся».
Она попыталась припомнить, есть ли у нее хоть кто-то, кому она могла бы довериться. У отца с матерью было много знакомых, когда они жили в Суссекс-гарденз, но, по традиции, ей не разрешалось принимать участия в вечеринках, которые устраивали родители.
Застенчивость не позволила ей подружиться ни с кем из девочек, которых она знала. Но ее мать всегда говорила, что все изменится, когда дочь станет взрослой.
— Мы должны устроить для Марины бал, — заявила она однажды своему супругу. — И вообще, тебе пора начать копить деньги, Джон, потому что, когда Марине исполнится восемнадцать, я хочу заказать ей очень дорогую одежду и особенно — вечерние платья.
— А потом ты скажешь, что хочешь представить ее ко двору? — продолжил доктор Мильтон.
— А почему бы и нет? — удивилась его жена. Меня представляли, когда мне было восемнадцать.
— Твоя семья жила совсем в других условиях, — заметил доктор.
— Все Кортни были представлены в свое время, — с достоинством сказала ее мать, — и я не смогу считать, что выполнила свой долг перед дочерью, пока она не сделает реверанс в Букингемском дворце. — Она, улыбаясь, смотрела на дочь и продолжала: — И если во дворце сочтут, что я недостаточно важная персона, чтобы представлять тебя, мое сокровище, я попрошу сделать это твою крестную, леди Сандерсон. Она всегда присылала тебе подарки к Рождеству. Она живет в деревне, и мы редко встречаемся, но я уверена: она была и остается нашим хорошим другом.
Леди Сандерсон умерла на следующий год, и мать Марины оплакивала потерю друга, так много значившего для нее.
Итак, не было больше леди Сандерсон, к кому бы она могла сейчас обратиться. После года, проведенного в Швейцарии, а перед этим — целого года траура, ей было трудно даже припомнить имена тех, кто приходил к ним в дом на Суссекс-гарденз.
«Да и вообще, — подумала Марина, — кому захочется общаться с человеком, который ищет утешения в ожидании приближающейся смерти?»
Но самое главное — она никому не решилась бы раскрыть тайну своей судьбы, висящей над ней как дамоклов меч.
«Я буду хранить это в себе, — решила она с неожиданной гордостью. — Я не буду плакать и жаловаться, как те женщины, которые приходили к папе».
Она вспомнила, как однажды отец сказал:
— Я сыт по горло хныкающими женщинами!
— Кого ты считаешь «хныкающими женщинами»?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42